Как это было

Старики рассказывали, что раньше было интересно. Бабы загодя собирались и гадали, что Он завтра скажет.

Тихо, с оглядкой по сторонам перешептывались, обсуждали. Некоторые специально в парикмахерские загодя записывались на укладку, готовились. С утра одевались в чистое, устраивались перед телевизорами, разглаживали передники. Сидели тихо, отвлекались только, чтоб затрещину какую отвесить расшалившемуся пацаненку. И все четыре часа на едином дыхании. Даже со слезами радости. Мужики стойко терпели, без перекуров, кашлянуть боялись, ловили каждое слово. Когда пробки перегорели, так весь двор коллективное письмо писал на телевышку, чтоб всё повторили на следующей неделе.

А Он был молодой, сильный, уверенный, и свой-свой, правильный.

Выходил на трибуну, и пошло-поехало.

Про яйца, про космос, про урожай, про немцев, про нефть с газом, про подводный флот, про рапс и гречиху, про учебник по танцам, про погоду, про микробов.

А потом стало не интересно. Не сразу конечно, по капельке. Кап-кап, а полведра как не бывало. Перестали шептаться, никто уже не собирался в беседке, не хихикал в кулак и испуганно вжимался в плечи, озираясь по сторонам. Манцевичиха со второго подъезда вообще не пришла. Заметили, что съехала на четвертый к Роговскому, но надежда еще жива была, что вернется. А когда она в розовом халате и, извиняйте, при бигудях, не стесняясь, при всем народе мусорное ведро начала выносить….

Короче, смотреть стали в полглаза, в чистое не переодевались, на диване места с боем не занимали. А мужики вообще остались на кухне. Сели в «храпа» по маленькой, курили, правда, осторожно, в форточку, кашляли тихо, и редко-редко кто высовывался и спрашивал:

– Ну, чего Он там?

– Ай, – махали в него, – одно расстройство.

А Он все рвал и метал, размахивал руками, бился током, угрожал.

Но ничего не помогало.

Ни «майбах», ни глубина вспашки, ни враги, ни ситуация с гриппом.

Но жили еще спокойно, мирно. От зарплаты к авансу, от зимы к лету, от Радуницы к Рождеству.

И вдруг заметили странное. Люська, глазастая продавщица из хлебного, отличилась. Пилила-пилила, орала благим матом на своего, который сразу после аванса привычно залег на лавке перед подъездом, и как всплеснет руками… Заплакала- зарыдала, передником лицо закрыла, плечи дрожат, только мычит. А когда успокоилась, в дальнем углу беседки, шепотом, чтоб никто ни-ни…

«Ой, бабы, ой. Все вокруг старые уже, а Он – хоть бы хны, бабы! Хоть бы хны!»

Словно молния всех озарила.

Сразу кинулись гадать, что это, почему это и как это. Морщин нет, голова круглая как мяч, лоб плоский, словно шайба, руки ходят как лопасти, и никак не помре. Может, травы пьет, притирания принимает, ванны специальные пользует или лыжи помогают?

Но, – возражали знатоки, – не помогают лыжи, от них другое бывает. А баня? – не унимались особо пытливые, – может, баня такое воздействие имеет? И баня так не помогает, – отвечали им, ссылаясь на мировой опыт.

«Ох, бабы, не чисто, совсем не чисто, бабы. Чует мое сердце, темная там сила, бабы, темная…»

Снова принялись одеваться в чистое и опять стали за полчаса устраиваться на диванах и раздавать подзатыльники малым. Мужики совсем притихли, а Манцевичиха переехала с четвертого этажа обратно.

А Он все кричал, уговаривал, стыдил, а ладони всё летали и летали.

И про роторную жатку, и про доллары, и про климат, и про сирот, и про спорт, и про инновацию.

Они хлопали глазами, боялись шелохнуться, не дышали и ждали. Ждали. Ждали. И дождались.

Вдруг Он как замер на полуслове, как сверкнул глазами, аж внутре все похолодело и оборвалось. Руки Евоные так и остановились. Замерли, повисли в воздухе, дрожат.

- Я вам чэсно…Я вам чэсно…Я вам чэсно….Я вам чэсно….

Дети первые испугались. Криком зашлись, заплакали, прятаться в шкап полезли. Всем тоже не по себе. Кто нашатырь нюхает, кто креститься на образа в углу. Иже еси на небеси, да сятиться имя твое, да пребудет царствие твое…

А Его дергает и дергает. Голова чуток вниз и сразу обратно, вниз и обратно.

– Я вам чэсно…Я вам чэсно…Я вам чэсно…

Тут, наконец, к Люське из хлебного дар речи вернулся.

– Иголки, бабы, иголки!

Повернулись все, смотрят на нее.

– Какие-такие-сякие иголки-шмиголки?

Глаза у её белые стали, вот-вот из орбит выскочат, лоб мокрый, волосы дыбом. Не баба – полковник авиации. Ей воды с кухни принесли, она рот утерла, отдышалася и говорит:

– Китайские, бабы, иголки! Вот где зараза, бабы. Вот чего к нам, бабы, тащут косоглазых. А потом с ими, бабы, разбираться до конца жизни!

Манцевичихе аж дурно сделалось.

Мужики сразу вышли такое перекурить. Долго и гулко терли в подъезде, потом в беседку ушли, даже кто-то кого-то обидел, в морду дал и обозвал, но не суть.

Когда к телевизору вернулись, там уже объявление стояло. Белые буквы во весь черный экран:

«По техническим причинам пресс-конференция отменяется. О времени новой будет сообщено заранее».

Евгений Липкович, «Новая Европа»