Кого же первого?

Есть план из семи пунктов. Меры непопулярные, не приятные мероприятия, могу сразу сказать.

Кто ее раньше знал, еще давно, когда она еще пигалицей была, совсем ничего не умела, не знала и крутила ручку черного арифмометра только из-за того, что нравилось, как щелкают цифры на дисках, рассказывали, что один раз ее послали в полк, квартировавший по соседству, а к ней там воспылал капитан, запер в особом отделе и, среди сверхсекретных карт укрепрайонов, мобилизационных планов, данных радиоперехвата и протоколов допросов предателей, принялся жарко шептать в нежное розовое ушко о важной миссии перед страной, о сжимающемся кольце врагов и невыносимом одиночестве.

Она не покраснела, и была бы не прочь завербоваться не только для секретной работы, но и вообще готова на многое, лишь бы не дышать изо дня в день спертым воздухом бухгалтерии, от которого падали мухи на белый подоконник, и отталкивала его руку лишь для приличия, но капитан распалился, стал называть ее Сашкой, порвал плиссированную юбку и она заорала так, что полковые учения начали на два часа раньше потому, что подумали, что это и есть сирена, по которой надо выступать.

- А они сами-то, где были? – спросила она у плотной бабы в зеркале, когда из кабинета убрался запыхавшийся вестовой, забрав с собой портфель. Она сломала сургуч на конверте из серой непромокаемой бумаги и прочла паническое требование, чтобы хоть кто-нибудь пришел, хоть кто-нибудь отчитался и признал, наконец, свою вину. – За чьими спинами они прятались?

Она кинула черный арифмометр в нижний ящик стола и спустилась в зал с березками и зубрами на стенах. Сразу, без лишних слов, вскинула руки к небу, и со стороны казалось, будто Господь любит ее. Но Он ее не любил, ибо стоило ей поставить подпись на какой-нибудь пустяковой, самой незначительной бумаге куры немедленно отказывались нестись, у коров пропадало молоко, свиньи дохли, рыба всплывала к верху брюхом, а соль переставала продаваться.

А она знала, что когда-нибудь ее будут терзать в этом зале, как мучали всех предшественников, и каждое утро, ровно в девять часов тридцать минут к ней в кабинет, отделанный темными панелями, тайно приходил тренер, и они репетировали, репетировали, бесконечно поднимая руки вверх.

- Вы зачем собирались под этой люстрой, годами просиживали в креслах, которые по вашей же прихоти меняли каждый сезон на новые? Вы пить чай здесь собирались с вишневым вареньем всю оставшуюся жизнь или как?

И те, кого вытащили из запасников Музея Государственности, перестали колупаться крючковатыми мизинцами в ушах, пытаясь очередной раз подцепить желтым ногтем воспоминая о славных временах – «тогда парады были настоящие, деточка, в парках играли оркестры, все люди были физкультурниками, а женщины – сестрами» - покраснели и надулись, как испуганные индюки.

- Вы думали, что официантки будут терпеливо ждать, когда вы, даже не соизволив застегнуть ширинки, закончите врать женам - «Дорогая, привалило много работы и придётся – видит бог, как мне этого не хочется, кто бы только знал! – придется, к сожалению, сегодня задержаться. Но долг, служба, ты у меня умница, все понимаешь. Кстати, со мной здесь Михал Владимирович, он тебе привет передает», - а потом, как ни в чем не бывало, вернетесь к задранному зеленому платью, поверх которого повязан накрахмаленный передник с вышитым национальным орнаментом?

И хрустальные висюльки на огромной люстре нежно засмеялись, подтверждая правоту ее слов.

- Да вы же сами штамповали всё подряд, не глядя, ставили подписи свои, где придется. Пачками штамповали, горами, тоннами, когда вас просили и когда не просили. Вы ловили … вы даже не ветер ловили, даже не дуновение, даже не сквозьнячок, а лишь намек, лишь малейшую возможность на него.

А каждый слушал и думал, что он-то точно ни в чем не виноват - «сам-то я, конечно, не читал бумаги, не силён в этом, я больше по практическим вопросам. Могу, конечно, при случае кулаком и не только по столу, если надо и в баньку, и на рыбалку, и на охоту, и венесуэльскую делегацию могу сопровождать, и с арабами, если чего, тоже могу, и с узкоглазыми ... Но вот тот, в пиджаке с блестящими пуговицами, с третьего ряда, тот, конечно, каждый ноль обнюхал, каждую запятую просмотрел, знает, что к чему, не пропустил, если что не так».

Она наслюнявила пальцы, потому что страницы слиплись, а они, оглушенные не могли пошевелиться.

- Есть план из семи пунктов. Меры непопулярные, не приятные мероприятия, могу сразу сказать. Никому они не нравятся, а мне особенно не нравятся. Кое-кто из нас много чего лишится, некоторые будут сидеть на кошачьих консервах всю оставшуюся жизнь, кого-то вынесут из этого зала ногами вперед. Но какая-то часть из нас сможет сохраниться.

И висюльки снова пропели нежный куплет.

- Это все, что у меня есть, - закончила она.

Словно ток высоковольтный пошёл по рядам, словно искра пробила, словно молния ударила в крышу и пахнуло оном.

Значит, есть лазейка, есть надежда, что не меня вынесут отсюда, а соседа!

И они стали озираться по сторонам и гадать, кого же первого.

А она поднялась в кабинет, отделанный темными панелями, подмигнула плотной бабе в зеркале – «все в порядке, нас так просто, за здорово живешь, не возьмешь» - достала черный арифмометр из нижнего ящика стола, поставила на белый подоконник и принялась крутить отполированную ручку, рассеяно слушая, как щелкают перескакивая цифры на дисках и где-то далеко в образовавшей на кольцевой дороге пробке включила сирену «скорая помощь», требуя уступить дорогу.

Евгений Липкович, специально для charter97.org