Николай Автухович: Идти на «выборы» в Беларуси - глупость

Власть в Беларуси будет менять небольшая группа людей.

Экс-политзаключенный Николай Автухович в интервью «Салiдарнасцi» рассказал, как создал в колонии свою территорию свободы, сохранил себя в условиях постоянного унижения, и как тюрьма изменила его систему ценностей.

— Люди в городе по-разному восприняли мое возвращение. Некоторые говорили: «Ты молодец. Я так переживал за тебя», а в глазах у них: «Лучше б ты еще посидел, мне бы тебе ничего отдавать не надо было». Но есть и те, кто искренне рад моему освобождению.

Испытание тюрьмой прибавило мне уважения, особенно у женщин. Именно от них я получал много писем со словами поддержки.

Мужчины говорили: «Мы бы не выдержали». Но они, возможно, не были в такой ситуации и не знают границ возможностей человека. Думаю, никто до конца не знает своих способностей и возможностей. Главное — помнить, что нужно при любых обстоятельствах оставаться человеком.

— Какие перемены вы заметили в стране, когда оказались на свободе?

— За изменениями в стране можно было следить и из тюрьмы. По прессе, даже по той лживой информации, которую передавали по НТВ и БТ. Как только приближаются выборы, из телевизора звучат лозунги и активизируется борьба с коррупцией.

Раньше люди в глубинке ждали перемен, надеялись, что на улицу выйдет народ, акция протеста перерастет в серьезное противостояние, и это принесет свои плоды. Все ждали белорусского Майдана. Чем дальше, тем меньше надежды на то, что Площадь может что-то изменить. Я убежден, что противостояние должно созреть в самих людях, его невозможно купить за счет грантов. Многие мои знакомые понимают, что власть будет менять небольшая группа людей.

Мне сегодня предлагают стать политиком. Говорят, ты с твоим стержнем, с твоим характером должен идти в политику. Я мало знаю людей, которые готовы отдать жизнь за справедливость, за народ, за свою страну. А одному бросаться в драку с шашкой наголо против отлаженной машины власти — это безумство.

Когда я слышу о том, что нужно идти на выборы, выбирать единого кандидата, объединяться, думаю, что все это глупость, потому что выборов нет. И все это понимают. Когда говорят, что мы пойдем на выборы, чтобы донести свою позицию до людей, — это такой абсурд! Вам никто не мешает доносить эту позицию от выборов до выборов. Но что вы делаете? Отрабатываете гранты, проедаете их, делаете ремонты в своих офисах? Доносите свою позицию до народа, но на выборы не ходите. Как только сделаете шаг, вы признаете, что выборы были. Своим участием в выборах вы делаете этот фарс легитимным.

— По двум приговорам вы провели в заключении восемь с половиной лет. Все, кто следил за вашей судьбой, знают, что вы отстаивали свои права и права других заключенных. Как вы считаете, чего вам удалось добиться?

— У нас существовала своя система. Все хорошо знали, кто сотрудничает с администрацией, а кто — нет.

Люди, которые называют себя бродягами и блатными, и смотрят за лагерем, — должны были делать все для того, чтобы зекам жилось хорошо, чтобы у них не забирали то, что им положено. Они вели такую политику, чтобы зеки молчали и не возмущались.

Были такие случаи, когда люди ко мне приходили и говорили: «Помоги, меня побили». Я соглашаюсь и спрашиваю: «Не получится, что ты потом задний ход дашь?». «Нет, я в голодовке». Мы подняли правозащитников, журналистов. Когда вся машина запущена, человека дергают и говорят: «Это Автухович тебя научил? Не заберешь заявление — поломаем хребет». Он приходит ко мне, голову опустил: «Извини, я уже не голодаю».

Главное, чего мне удалось добиться: что бы ни произошло в колонии, об этом узнавали журналисты и правозащитники. Ничего не удавалось утаить. Когда началась эпидемия туберкулеза, скрывали имена больных. Но мы узнавали информацию. Представь, какой ужас был в администрации, когда по Радыё Свабода передали фамилии очередной партии заболевших.

За все время пребывания в лагере я ни разу не ходил в столовую. Антисанитария, тараканы по стенам бегают. Я посмотрел и сказал: «Пошли вы на ...!». Меня пытались заставить, но я каждый раз выставлял им новые условия: сделайте это, сделайте то.

«Мы в столовой поставили солонки», — говорят. — «Мне теперь об этом в газету написать?», — интересуюсь. Представь, прикрутили солонку шурупом на краю стола. А как человеку дотянуться, если он на противоположном конце стола сидит?

Когда они поняли, что все, что появляется в прессе, это дело моих рук, меня решили изолировать.

Начался тотальный контроль. В колонии установили видеокамеры: не было места, где зека не было видно. Ворота открывали пластиковой карточкой.

Если раньше я мог пройтись вечером по колонии, поговорить с людьми, то когда началась война со мной, стоило мне выйти за ворота, как меня тут же сливали, и контролер меня выводил. До того, чтобы в колонии состоялся бунт, оставалось совсем мало...

Колония построена по модели нашего государства. Для администрации колонии и тюрьмы перевоспитать человека – это заставить его бояться, сделать его послушным рабом.

Помню, когда приехал в Ивацевичскую колонию, увидел человека, который выглядел как бомж. Летом он ходит в теплой куртке, в зимней шапке-ушанке. На ногах — теплые носки. Заросший весь. Бородатый. Я спросил: что это за человек? Это бомж, говорят мне.

Оказалось, у этого бомжа не было даже своей кровати. Он жил на улице, спал под пленкой, ночевал в тачке для мусора, которая была для него домом. Иногда под лестницей спал. Из столовой ему приносили недоедки. Работу он выполнял грязную: выгружал мусорки. Я пытался с ним поговорить, но он боялся отвечать. Таких бомжей было двое. Один из них умер. Его смерть — вина администрации.

Я записал имена людей, которых в ИК-5 называли бомжами. Это Игорь Фидельский и Сергей Дмитриевич Белоусов.

Мало людей я встречал, готовых идти до конца. Те, кто отстаивал свои интересы до последнего, не вылезали из карцера. Их просто не выпускают, потому что они со своим авторитетом могут навести порядок в колонии. Смотрящих, которых назначают не без участия администрации, сбросили бы. Поэтому тех людей, которые могут стать реальными лидерами, в колонии быстро изолируют. Так же и в стране.

У властей стоит задача сделать из людей послушных рабов. Запретили хлопать – все промолчали. Запретили собираться больше трех — проглотили. Делают с народом что хотят. Скоро и вовсе запретят жаловаться на госслужащих, хотя уже и сейчас толку от таких жалоб нет. Чиновник всегда прав. Ну, посадят пару клерков, чтобы народ успокоить и показать видимость работы по борьбе с коррупцией, а по сути останется беспредел.

— Ваши письма из заключения шокировали многих. Как можно сохранить себя в условиях, когда на каждом шагу унижают на протяжении пяти с лишним лет? Как остаться человеком, не озлобиться?

— Основная проблема в колонии — это не условия содержания, а отношение к людям со стороны администрации. Ее сотрудники могут заключенного сгноить, могут сделать так, что его будут бить и унижать постоянно. Чаще всего это делалось руками заключенных.

Во Вьетнаме люди сидели в заключении в ямах. А в Ивацевичской колонии зимой в 2010-м в здании на первом этаже не работало отопление. Вместо трубы для радиатора был вварен лом, чтобы создать видимость для проверяющей комиссии, что это и есть отопление. На ночь люди грели бутылки, надевали все теплое, чтобы не замерзнуть.

Но повторюсь: отношение администрации к осужденным угнетает больше, чем бытовые условия. Вся система в колонии построена на том, чтобы запугать людей. Администрация многое не может дать осужденным, что положено им по закону: квадратные метры, качественную пищу, нормальные условия работы и одежду. Но при этом не ослабляет давления на тех, кто этого требует.

Ремонт в колонии делался только за счет осужденных и их родственников. Хотя по бумагам, естественно, государство выделяло средства. Куда эти деньги шли — никто не знает. Родственники и сами осужденные, которые работали на производстве, платили за ремонт.

Схема такая. Главный человек в отряде – завхоз – сексот из числа осужденных. Он приходит и спрашивает: «Хочешь на УДО? Вот счет, надо перевести деньги». Администрация вроде как ни при чем. Если что, завхоз скажет, что для себя это делал, или вообще не признается. Точно по такой же схеме вымогаются деньги на ремонты в колониях и на другие нужды.

Мне попали в руки документы – статистика работающих во всех колониях Беларуси. Оказывается, по статистике у нас в колониях более 90% работающих. А реально в колонии работает от 30 до 50%. Представь, что они делают. Собирают неработающих, подводят к воротам промзоны, заводят за ворота, разворачивают и отводят обратно. И это считается выходом на работу.

Мне угрожали, пытались заставить работать. Но я сказал, что на эту власть я ни одной минуты работать не буду. Мало того, что посадили за решетку без вины, так еще хотят заставить работать на них за гроши. Я не понимаю, почему другие политзаключенные работали. Очень хочется выслушать их и понять причины.

Каждый раз, когда меня отправляли в колонии в ШИЗО, я голодал в знак протеста, потому что наказание было следствием ситуации, спровоцированной администрацией. Они боялись моих голодовок и поэтому потом давали мне не 10 суток ШИЗО, а 5-7, чтобы последствия голодовок для моего здоровья и внешнего вида были не так очевидны. Но это не самое страшное.

Страшно то, что люди там совершенно беспомощны. И достучаться из этой изоляции до справедливости практически нереально. Если, конечно, к тебе случайно не приедет адвокат.

Как-то я писал статью «Имитация жизни». Одни имитируют законы, другие — что их исполняют. Одни делают вид, что пугают, другие — что боятся. Такая игра идет. Все это понимают в колонии. Не знаю, как в тюрьме. Там я был в полной изоляции. Первые 9 месяцев меня содержали в следственном корпусе, в камере-изоляторе. Ни стульев, ни стола, бетонный пол. Ты сидишь на кровати, делаешь шаг, а перед тобой — параша. Я не имел никаких контактов с людьми, которые сидели в тюрьме.

— Когда вам было страшно?

— Не смеши меня. Я совсем их не боялся. Я знал, что им меня не взять. Мне было смешно, когда меня садили в изолятор за то, что я якобы отказался копать огород. Меня привели к начальнику колонии и говорят: «Он отказался вытирать подоконник». Я говорю: «Послушайте, мне сказали, что я отказался копать вам грядку. Я не отказываюсь убирать за собой, там, где сплю, где живу, но за кем-то я убирать не буду. Грядки вам тоже копать не буду. У вас есть садовники, которые за это получают деньги».

Когда я порезал себе живот, я продемонстрировал, что ничего не боюсь. И сказал администрации, что в следующий раз порежу себе шею и ваша «скорая» не успеет доехать. Будете отвечать. Поэтому прежде, чем заниматься произволом, подумайте.

— В вашем уголовном деле искали личную месть. Говорили, что вы кому-то перешли дорогу. Как вы думаете, чей это был заказ?

— У меня нет никаких предположений, догадок.

Уверен, все делалось с санкции властей. Я не исключаю, что и Лукашенко подали искаженную информацию. Вскоре после нашего ареста он был в Барановичах на заводе, и ему там задали вопрос, почему арестовали волковысских предпринимателей. Он ответил, что у нас никому не дозволено иметь автоматы, снайперские винтовки, гранатометы. Хотя ни у кого из арестованных этого при обыске не нашли.

Я был просто в недоумении, когда мне адвокат это рассказал. При аресте нам предъявляли совсем другое обвинение. Причем здесь автоматы и снайперские винтовки? Получается, что Лукашенко сам не знал о чем говорил.

...Когда на суде мне просили дать 20 лет тюрьмы, я смеялся. За 5 патронов просить 20 лет! Обвинение в терроризме развалилось как карточный домик. Следователи просто не ожидали, что люди придут в суд и начнут говорить правду. Людей запугали, и они в суде об этом рассказали. Лишь пара человек сказали то, что надо было милиционерам. Судья краснел, не знал, что делать, прокурор головы не поднимал. В результате все равно пять лет. Понятно, что решение принимал не судья.

— В 2005 году в вашем кабинете в офисе фирмы висел портрет Лукашенко. Давно хотела вас спросить: почему?

— Директор моей транспортной фирмы Юрий Леонов учился с Кобяковым. Он решил попробовать через него решить возникшие у нас проблемы. Они встретились, поговорили. Я тогда был в голодовках, и мне было все равно. А Юрий считал, что это может помочь, и вернулся из Минска с портретом Лукашенко.

Из этих переговоров ничего не вышло. При следующей встрече Кобяков положил на стол «Народную волю» и сказал: «Если бы этого всего не было, можно было бы чем-то помочь». Там было опубликовано письмо, где я говорил, что если Лукашенко не отреагирует на этот произвол, то народ начнет брать в руки вилы.

Портрет Лукашенко в моем кабинете быстро заменили на иконку.

— В одном интервью вы говорили о том, что раньше работали для того, чтобы иметь домик у моря, яхту, вертолет, а тюрьма изменила вашу систему ценностей. Ради чего вы сейчас готовы жить и работать?

— Ради восстановления справедливости. Тогда я буду считать, что моя жизнь прожита не зря.

Сегодня я хочу получить стопроцентное подтверждение того, что меня незаконно осудили, и дело против меня было сфабриковано. Если грамотно подойти к этому вопросу, то нетрудно доказать свою невиновность.

Я сидел в колонии и знаю, как власть расправилась со многими другими людьми. Отобрать бизнес, разорить человека, заставить молчать — стало обычной практикой для власть имущих. На каком-то этапе люди сдаются, понимая, что им неоткуда ждать помощи, а у меня такой характер: хоть расстреляй, я все равно не соглашусь с этим беспределом.

Я никогда добровольно не платил ни копейки иска, потому что ничего не нарушал. Не подписывал ни одной бумажки. Буду протестовать до конца.

Я был готов к любому повороту событий, что меня могут отравить, побить. В тюрьмах умирали здоровые люди, которые могли по 500 раз отжаться. Вдруг у человека останавливается сердце. Сопоставляешь некоторые факты и узнаешь, что сексот, с которым он попил чаю, засвечен уже не в одном конфликте.

...В ивацевичской колонии мне говорили: «Легче подписать бумаги о смерти заключенного, чем лечить его». За пять лет заключения у меня ни разу не брали анализы, пока этого не потребовали врачи из частной клиники, посетившие меня в тюрьме. В местах лишения свободы списать жизнь человека проще, чем выбивать средства на лекарства.

Бывали случаи, когда осужденных актировали — выпускали на свободу раньше положенного срока по состоянию здоровья. Короче говоря, отправляли домой умирать. Экономили государственные деньги, чтобы не платить за доставку трупа. Очень редки случаи, когда люди после актирования выживали.

...Я был готов ко всему. Мелкие пакости меня смешили, а от сильных провокаций я закалялся. Понимал, что если я хоть чуть-чуть дам слабину, покажу, что расстроился или мне неприятно, я доставлю им удовольствие.

Поэтому, чтобы со мной ни делали, я оставался человеком. Я не боялся говорить им в глаза правду: что они трусы и не знают, что такое честь офицера. Они были для меня не начальниками, а надзирателями — павшими людьми, псами цепными. Я не упускал возможности показать им, кто они такие.

— А сейчас в вас есть агрессия, злоба?

— Нет, это мешает жить. Мешает думать, планировать. У меня есть желание восстановить справедливость. И это сильнее любой агрессии.

— Перенесли ли вы в повседневную жизнь правила игры в колонии?

— В криминальном мире и в тюремной жизни понятия похожи на кодексы, которые должен соблюдать любой человек. Не навреди ближнему, не предавай. Я живу по этим правилам с детства. Я рос на улице. Мои жизненные принципы совпадают с некоторыми законами криминального мира. Я не сделаю плохо даже своим врагам, без объявления войны.

В колонии у меня спросили: «Почему ты не подписываешь бумаги о законопослушном поведении? Ты что, блатной?». Я ответил, что не блатной, но живу по похожим принципам. Я не преступник, и сам себе приговор подписывать не буду.

— В заключении вы учили белорусский язык.

— Да. Я читал запоем. В основном, классику. Короткевича. В советские годы в городах практически все разговаривали на русском языке. Мои родители не исключение. В городе за это дразнили деревней.

А сейчас я всем говорю, что нельзя забывать свою мову.

— Думали о том, чтобы вернуться в бизнес?

— По решению суда я остался должен государству 93 тысячи долларов. Отдавать их не собираюсь, потому что я ни в чем не виноват.

...Бизнесом сегодня могут заниматься только те, кто отстегивает «крыше». Практика показывает, что в любой момент эта крыша может рухнуть. На каждого предпринимателя, как и на любое частное предприятие, — чем бы они ни занимались — есть свое досье. Как только не хватает денег государству, решают, кого хлопнуть.

Честно работать при таких законах индивидуальным предпринимателям невыгодно. Постоянно приходится что-то придумывать, чтобы остался какой-то интерес работать. Если сравнить условия ведения малого бизнеса с Казахстаном или Россией, белорусов становится жалко.

Наверное, нигде в мире нет таких стран, где законом в доходы государственного бюджета закладываются суммы штрафных санкции, которые предполагается взыскать в течение года. Несколько лжесвидетелей могут подвести под статью любого человека. Простой и «законный» способ доить свой народ. Кому пожалуешься, если зеленый свет этому беззаконию включили на самом верху?

— Вы для себя решили, что ни при каких обстоятельствах из Беларуси не уедете?

— Когда я вышел из тюрьмы, мне сказали: «Не уедешь из Беларуси — тебя опять посадят».

Если это нужно будет для того, чтобы здесь произошли перемены, я уеду. Но убегать от искусственно созданных проблем я не собираюсь.