Павел Селин: Белорусы - фантастический народ

Известный российский журналист рассказал о своих взаимоотношениях с белорусскими властями.

Портал 36on.ru поговорил с Павлом Селиным.

«Зимой начала двухтысячных НТВ начал ротацию корреспондентов, - рассказывает журналист. - 4 или 5 января 2001 года мне позвонил руководитель корсети и предложил поехать корреспондентом в Ставрополь. Я согласился. Он попросил подождать некоторое время. Перезвонил через два часа: «А не хочешь ли ты возглавить корпункт в Минске?». Я говорю: «Ну, что, давай Минск». И пошутил: «Если ты перезвонишь ещё через пару часов, это будет, наверное, уже Берлин».

Я, естественно, согласился — всё-таки это был серьёзный рост. В Воронеже я был стрингером. А в Минске — уже директором бюро. Для меня было очень важным, что вместо меня в Воронеже остаётся очень хороший корреспондент Оля Чернова. На мой взгляд, Оля — один из лучших корреспондентов НТВшной корсети.

А я поехал в Минск, где проработал два с половиной года. Я постоянно делал сюжеты про то, что творилось в Беларуси. Сейчас всё это происходит в России. Вот эти все оппозиционные митинги, уничтожение свободы слова, закрытие газет, радиоканалов, аресты журналистов и оппозиционных деятелей, посадка людей за решётку. Но тогда это было в Минске, это творилось у меня на глазах. И я всё это, естественно, добросовестно освещал. А это очень сильно не нравилось герою моего романа — Александру Григорьевичу Лукашенко. И он постоянно, при каждом удобном случае, меня при всех костерил. Однажды он посвятил мне 15 минут во время своего президентского обращения к парламенту. Увидел меня в зале, и его понесло. Он же достаточно интересный, с богатым разнообразным внутренним миром, человек.

В июне 2003 года я был благополучно выслан из страны за свои сюжеты из Минска. Мы с Александром Григорьевичем уже успели надоесть друг другу. Я ему — своими сюжетами. А он мне — всем остальным. У меня к тому моменту накопилось несколько официальных предупреждений от белорусского МИДа, причём два или три из них были устными. Они мне всё время делали какие-то устные китайские предупреждения. А потом было одно письменное, а за ним и второе, оно, кажется, было уже и последним.

Последней каплей стали похороны Василя Быкова. Это классик белорусской литературы. Он был оппозиционером. Из-за политики Лукашенко эмигрировал из Беларуси. И так вышло, что приехал на родину решить какие-то бытовые вопросы и умер. На его похоронах была вакханалия. С гроба сорвали флаг. А когда люди понесли гроб на руках, была организована чудовищная пробка. Я обо всём этом рассказал в своём сюжете, и, естественно, это стало последней каплей. И меня в 24 часа выслали.

С моей депортацией вышла забавная история.

За мной началась слежка. Машина белорусского КГБ дежурила у бюро, у дома, ездила за мной по городу. Хорошо, что в этот момент моей семьи не было в Минске. Было лето, и жена увезла детей в Старый Оскол к родителям. У меня двойняшки, в тот год они должны были идти в первый класс.

Я был должен своим коллегам с бюро «Вестей» российского телевидения магарыч. Это нормальные такие человеческие отношения. Если тебе коллеги дают камеру, ты должен купить бутылку коньяка. Была совершенно жуткая чехарда, моя съемочная команда уехала гнать материал в Москву, я остался без камеры, а мне надо было записать стенд-ап. И ребята из «Вестей» дали мне свою камеру.

Я зашёл в маленький магазинчик рядом с бюро НТВ в Минске. За мной образовалась очередь. Я протянул продавщице деньги и сказал: «Дайте мне, пожалуйста, бутылку вон того коньяка», и тут у меня зазвонил мобильный телефон. Звонок раздался, как только сюжет о похоронах Быкова вышел в эфир. Впервые я увидел на экране загадочную надпись, я никогда раньше такого не видел на белорусских мобильных телефонах: «Неизвестный абонент». Я поднял трубку и в течение минут пяти из трубки доносился просто дикий крик и мат: «Всё, ты, такой-сякой, допрыгался! Мы тебя депортируем!».

Где-то на пятой минуте мне удалось этого человека прервать и спросить: «А вы кто?». Он ответил: «Это министр внутренних дел Наумов». И тут, конечно, меня прорвало. Я ему в ответ примерно столько же наговорил, сколько он мне. Я сказал всё, что я думаю о нём, о Лукашенко, об их режиме, о свободе слова и так далее. В общем, это был мужской, очень жёсткий разговор, с матом, с криками с обеих сторон. Мы сказали друг другу всё, что думаем.

И через какое-то время я почувствовал, что стою в магазине в гордом одиночестве. Вокруг меня никого нет. Ни очереди за мной, ни продавщицы. А текст по телефону был такой: «Ах, ты министр внутренних дел? Да пошёл ты, министр внутренних дел!». И всё, я стою один. Говорю: «Эй, кто-нибудь. Дайте мне коньяку». Появляется бледная от страха продавщица и говорит: «Вы берите, пожалуйста, коньяк, и идите отсюда побыстрее».

В этот день мне надо было делать сюжет для «Намедни» про то, как оппозиционная белорусская пресса попадает через разные кордоны в страну. Мы снимали, как люди везут газету «Новинки» в чемоданах с двойным дном. «Новинки» в Минске — это тоже, что в Воронеже «Тенёк». Мне позвонила какая-то милицейская чиновница и сказала фантастическую фразу: «Павел Викторович, принято решение о вашей добровольной депортации». Я сначала подумал, что она шутит. Потом чувствую — нет. Говорю: «Ну, раз вы приняли решение о моей добровольной депортации, то я добровольно депортируюсь в этот же день». Я решил не делать им никаких подарков в виде отказа уезжать.

В этот же день жена возвращалась поездом из Воронежа. Она ничего не знала. Я встретил её на вокзале с букетом цветов и двумя телекамерами. Света в свойственной ей манере пошутила: «Ну, цветы понятно. А зачем ты камеры притащил?». Я ей говорю: «Мать, ты будешь смеяться, но нас депортируют». Она: «О, отлично. Я это чувствовала». В этот же день мы взяли билеты и уехали.

На вокзале меня провожали человек 150–200. Весь перрон был забит друзьями. Мне устроили прощание с подарками, цветами и шампанским. По всему периметру стояли «топтуны» — милиционеры в штатском.

Была опасность, что белорусские власти могли устроить какую-то провокацию. Незадолго до этого сыну бывшего премьер-министра Беларуси, который ушёл в оппозицию, подкинули то ли один, то ли два патрона в багажник при пересечении границы. Его посадили на несколько лет в тюрьму. Со мной могла быть такая же гнусная история. Это неприятное ожидание подставы сохранялось до последнего.

Эта история до сих пор не даёт мне покоя. Некоторых из тех людей, которые меня тогда провожали на вокзале, уже нет в живых. За эти годы их убили именно из-за оппозиционной деятельности. В частности, моего близкого товарища Олега Бебенина. Тогда на вокзале Олег накинул мне на плечи майку с лозунгом «Территория, свободная от лукашизма». Его убили накануне самых главных, президентских, выборов. После них всё ужесточилось. Многие мои друзья были вынуждены бежать из страны. Если отсюда говорить о Беларуси, то кажется, что там всё просто и легко. А на самом деле там страшная, жуткая ситуация. Людей убивают, они годами сидят в страшных, пыточных тюрьмах.

В Беларусь мне запретили въезжать в течение пяти лет. И ровно через пять лет, день в день, 28 июня 2008 года я приехал в Минск. Я соскучился по своим друзьям, которых у меня там огромное множество.

Я вообще очень люблю Минск и Беларусь. Это моя вторая родина. Я бы очень хотел, чтобы это была другая страна, чтобы она стала частью Европы. Все говорят: «Беларусь такая чистая!». Она не чистая, она стерильная. Там вытравлено всё.

Белорусы — фантастически доброжелательный народ. Им жутко не повезло с властью и президентом. Но сами по себе это невероятные люди, я их очень люблю. Один из примеров. Долгое время в Минске мы не могли пристроить детей в детский садик. Куда бы мы с женой не приходили, когда узнавали, что я работаю на НТВ, говорили: «Мы смотрим только ваш канал, потому что только он рассказывает правду о Беларуси, но мы вас очень просим, идите в другой садик. Мы боимся».

Как-то я разговорился с начальником пресс-службы белорусского МВД. Он у меня спросил: «Что ты грустный-то, замороченный такой?». «Да, что, — говорю. — Детей не могу в детский сад устроить». Он: «Ты же там-то живешь?». «Ну, конечно», — отвечаю. Ну, конечно, он знал, где я жив. Говорит: «Слушай, у нас недалеко от твоего дома есть наш ведомственный детский сад». Я от безысходности согласился. Детсад оказался классным. Но, конечно, удивительно, что этот вопрос решался на уровне замминистра. Война войной, а дети — святое.

Но это не повлияло на мои отношения с белорусской властью. Я их как причёсывал, так и продолжал причёсывать. Никто мне ни слова не сказал, что, мол, смотри, мы твоих детей пристроили в наш милицейский детский сад, а ты вон что про нас говоришь. Нет, это как-то было само собой».