Сергей Михалок: Я знаю, что главное в партизанской войне

Лидер BRUTTO рассказал, как бороться с диктатурой.

"Украинская правда" встретила музыкантов группы BRUTTO в Одессе во время репетиции на горе у берега Черного моря. Сергей Михалок рассказал изданию о своих планах, последних выступлениях и отличиях белорусов от украинцев и россиян.

– Белорусов разбросало по миру. Ты не потерялся между Беларусью, Россией и Украиной?

– А мы с тобой сейчас в Беларуси. Вот я вижу, что это – Беларусь, я ее такой вижу. И она такой будет. Просто нужно понять, что те наши, настоящие люди еще не построили свою коммуникацию.

BRUTTO – это первая, небольшая, может быть, моя личная коммуникация, когда я хочу с такими белорусами идти, жить рядом с такими белорусами, которые отвечают за свои поступки и готовы физически и морально в нужную минуту помочь. Они – хорошие товарищи, которые понимают, что свой личный подвиг, личный рекорд – это и есть главное предназначение человека.

BRUTTO воспевает личный рекорд. Я не говорю, что все должны сделать что-то мегагалактическое, что мы все рождены Гераклами, нет. Вопрос в одном – поставь свой хотя бы личный рекорд.

– У вас только что закончился большой и долгий тур по Украине. Проехались с BRUTTO, кажется, по всем украинским городам. Какие впечатления?

– Я не видел присутствия властей, вообще нигде. Не было министерств, ведомств и бесконечных согласований. И при этом все было круто.

В России, в Беларуси я их всех видел и знал. Есть государства, которые ко всему хотят иметь отношение, даже к музыке. В Украине я никого из чиновников не видел, и при этом все работало хорошо.

Плюс, конечно же, та публика, которую я сейчас вижу на концертах BRUTTO. Я вижу очень много активных людей, которые не просто живут чем-то революционным, они поняли, что революция – это единственная возможность жить по-настоящему всегда. Что революция – не просто переворот, чтобы кого-то свергнуть с тумбы и забраться самому туда, а революция – это неизменно и незыблемо. Они такие сейчас здесь – горящие глаза, очень яркие, много ребят, прошедших АТО, много активной молодежи. Я с ними разговариваю, и каждый что-то делает.

Я не видел пессимистов и людей, которые готовы уехать на Гоа. Не видел! В России и Беларуси всегда я встречал очень много людей, которые говорили: "Та, наш бардак, я вот на Гоа собрался". Эти говорят: "Я буду здесь!" И поэтому для меня, для человека с анархическим мировоззрением, наконец-то слово "патриотизм" не стало шаблонным и формальным. Вот украинский патриотизм сейчас со словом "священный". И многие мои песни я сейчас пою искренне, от души, и вижу, что это – священный огонь, они про то, что происходит сейчас.

Украинцы знают, о чем я пою. Они знают, что такое "крепкий молот в руке". Они это видели. Видели эти огни. Мои ветряные мельницы эти люди видели воочию. Мое артистическое донкихотство, мой творческий и романтический эпос многие здесь реализовали. И в Украине такой мощный обмен энергией. Поэтом на "Воинах света" я говорю, что эти песни для вас, эти песни про вас, спасибо за вдохновение. "Эти песни для вас", – я мог сказать и в России, но не мог – "эти песни про вас…".

Я сейчас не играю концерты ни в России, ни в Беларуси. И по-прежнему мы самая популярная панк-группа в России и в Беларуси. Потому что BRUTTO – это группа еще и прямых действий. Все понимают, о чем мы поем. И все видели, что мы можем и словом, и делом отвечать. Мы были на Майдане. Если нам срывает башню, то мы и деремся.

– То есть со сцены прыгнуть и дать в морду наглому фанату, как это произошло на концерте в Полтаве, – это не режиссерский ход?

– Какой режиссерский ход? Я похож на идиота? Ты понимаешь, сколько бы стоило денег снять такую постановку?

Самое смешное, что перед концертом я сидел и час говорил пацанам, что у нас теперь новый код – мир. Потому что уже была песня "Адидас".

Вокруг нас стало много агрессии, некоторые люди стали нас уже бояться. Скоро родители перестанут пускать детей на концерты, потому что много боевого контекста, но боевого по-настоящему. Я в Полтаве сидел и перед концертом говорил: "Все, ребята, теперь дзен, спокойствие, мы ни на что не реагируем, ни на какие провокации". И это было уже после фотографий с бойцами "Азова", всякий идиотских запретов.

И вот – концерт. Как я могу смириться с тем, что стоит пьяный, большой человек, выше всех на голову и требует моего внимания в переполненном зале, мне тычет факи, водит большим пальцем по горлу? Я бы выдержал песню любую, Underdog, поскакал бы. Я видел столько всего на свете, я готов все на, что угодно. Но я пою песню "Гарри", рядом стоят люди, которые не видят, что он делает. Он воспользовался тем, что фанаты в этот момент – у них там есть такой флешмоб во время "Гарри", когда они садятся на пол – и они его не видели, ему же, кстати, повезло. Они бы его от...дили. На наши концерты такие пацаны ходят, что пиз...ц. Я, может, спас ему жизнь.

Я пою "Гарри" и у меня начинают колени дрожать. Потому что я испытал дикий ужас от того, что все видят, что он мне показывает фак, а я не знаю, что с этим делать. Если бы прыгнул Огурец или Бразил, то его бы увезли в больницу. И я испытал страх, глубокий страх, что я пою "Гарри", в зале – бойцы АТО стоят, смотрят, у кого-то глаза слезятся. Это же не просто песня, она же про то, что происходит… От нее идет дрожь. И у меня начали колени дрожать.

Я очень испугался. И от этого страха потерял контроль. Я что-то просчитывал? Я даже не успел микрофон отдать. Я его не знаю, не видел его лица, я просто видел, что он больше других. И меня сняли, когда я уже топтал его. Я боксом занимаюсь пять лет, но я его даже кулаком не смог ударить. Дрался, как на улице. Когда меня уже вытащили на сцену, я про него ни слова не сказал, и продолжился концерт.

Где-то во мне живет эта дикость и ярость. Иногда она мне спасала жизнь. Я не горжусь этим поступком, я не говорю, что молодец. А может, он на что-то обиделся, подумал, что мы зазнаемся, или он не поддерживает эту позицию, или просто пьяный? Он вообще, может, не слушал, что к чему. А может, он думал, что факи – это поддержка меня. Я поборолся со своим страхом. Мне нужно иногда свой страх убирать.

– А "Гарри" – как бы песня про качалку, а оказалось песня про жизнь, про память, про погибшего друга…

– Раньше спрашивали – кто BRUTTO? Это "Гири", гантели? (Смеется) Сейчас это – "Гарри", первая наша народная песня.

– Когда я слушаю "Гарри", то у меня комок в горле. Потому что когда еще представляешь контекст: Украина, война, молодые парни…

– Потому что она не эфемерна, она реальна. Она больше даже про то, что когда я на Майдан приехал, я увидел тех ребят, которых очень долго считали маргиналами: хулиганы, спортсмены какие-то. В обществе про них обычно говорят: "Ну, ерундой занимаются, чё они там дерутся". Но в трудную минуту, в момент революционный именно они стали флагманом. Они, оказывается, единственные, кто мог противостоять по-настоящему настоящему злу. Они знали, как с ним бороться. Они его не боялись. Они физически (не метафизически, не морально, не идеологически) противостояли, они знали как драться с ментами, что нужно делать и что к чему.

– Ты не ожидал, что "Воины света" станут гимном Майдана?

– Ну конечно, нет. "Воины света" я написал в Доминикане…

– …лежа на пляже?

– Да, глядя на голубых китов, вспоминая капитана Блада. Все мои юношеские, романтические книги и все, что мне нравилось в пиратах – их первые анархические республики. Какая-то джентельменская договоренность: этих не трогаем, делим добычу, вместе идем туда-сюда. И это все там, в Карибском бассейне. Поэтому я такую песню написал.

Борьба как единственно возможный путь поэта и артиста. Что нужно романтизировать? Донкихотство. И придумывать ветряные мельницы.

"Воины света" – это патетический гимн. Он обо всех: о маленьких людях революции, о больших людях революции, о единстве, о большом обществе, о том, как коллективный кретинизм, который в большинстве случаев побеждает, когда появляется страх, агрессия, еще что-то, вдруг переродился в коллективное созидающее начало. Превратился в громадную силу, которая просто разбила…

Для меня Майдан всегда был Давидом. Он всегда был маленьким. А система – Голиафом. Всегда!

Поэтому я как старый партизан всегда знал, что главное в партизанской войне: ударил исподтишка – убежал, никогда не выходить на открытые столкновения. Это моя позиция, это тактика партизанской войны.

Чтобы не было громадного отряда, соединения, с тёлками, коровами, козами и обозом. Иначе тебя идентифицируют, прямой наводкой ёб...т и пиз...ц. А тут получилось, что маленький Давид разросся, показал такую мощь, что разбил Голиафа. И голиафы оказались не голиафами, а големами, потому что у них не было никаких скреп между собой.

– Я помню ваше выступление на Майдане. У меня сложилось впечатление, что оно было осторожное…

– Осторожное – неточное определение. Во-первых, вечером был концерт. Во-вторых, я под названием "Ляпис Трубецкой" с эпосом "Яблонь", с моими похождениями, попадая в настоящую, героическую ситуацию, где реальные слезы, кровь, где реально вершится история, всегда чувствовал себя неловко.

"Ляпис" изначально – это театр абсурда и это театр комедиантов, как и создавался. Это театр пародий. Да, там есть панковская основа, но это комический театр. А "Ляпис" последних лет приобрел уже серьезную основу… Но название оставалось старое.

Я всегда чувствовал себя неловко, когда рядом появлялись оппозиционные лидеры или какие-то политики реальные подходят, или серьезные журналисты, или люди, которые воевали – настоящие, не ряженые. И когда они со мной говорят как с равным, я всегда себя чувствовал неловко. Я революционер, но все-таки творческий. То есть я ближе к ситуационистам. Я не веду политической борьбы, у меня нет политического противника, я не занимаюсь политикой.

С другой стороны, это мне не мешает выходить из контекста времени здесь и сейчас, соответствовать важным постулатам, выходить и иногда предчувствовать и быть как мои любимые авторы Филипп Дик или Брюс Стерлинг. Это – киберпанк. Поэтому многие песни сбываются, потому что реальность Киева я увидел за несколько месяцев до этого в Москве, а реальность Москвы я увидел за несколько лет в Минске, а будущее Киева я увидел в Вильнюсе за какое-то время до основных событий. Когда ты ездишь, особенно в нашей консерве, на обломках империи, ты попадаешь в разные эпохи: иногда ты попадаешь в прошлое, иногда – в будущее.

Мы сейчас сидим в Одессе, в Украине, и это уже будущее Минска. И в этом месте уже больше Вильнюса, Праги, больше Германии, чем Сыктывкара и Кемерово.

– Ты пытался жить в Москве, адаптироваться там. Половину жизни прожил в Минске. Сейчас живешь в Украине. Есть разница в народе – белорусском и украинском? Или все люди одинаковые, просто обстоятельства иногда заставляют вставать то на светлую, то на темную сторону?

– Разница есть. Даже в своем цинизме громадная разница. Наши про Украину: "Когда там что-то изменится, когда они все-таки что-то сделают?". Наши все смотрят, какой сейчас закон Лукашенко примет, заденет это их или нет. Украинцы в некоторые моменты говорят: "А мы будем делать сами". Таксист мне говорит: "Я работаю таксистом, я сам живу". У них больше ощущения того, что они сами могут что-то изменить. Сами!

Украинцы готовы больше брать ответственность за свою жизнь, чем россияне и белорусы. Я не слышал от них коллективного недовольства кем-то. Вот в чем громадная разница.

Коллективное недовольство белорусов кем-то я видел, коллективное недовольство россиян кем-то – тоже. У украинцев есть коллективное недовольство к агрессору, тем, кто на них напал. Есть Лесь Подервянский, который сказал "От...битесь от нас". Но я не видел коллективного недовольства венграми: "Бл...ь, вот эти венгры!" Или кем-то еще. Я не видел этого.

Но при этом они боевые! И в этом – европейский подход: "Я здесь живу, буду заниматься своими делами, не чипайте меня, мы здесь все сделаем". Мы в Одессе живем, мы в Одессе сделаем все класс. Там сделаем ресторан, там еще что-то, мы работаем, мы мутим, пятое-десятое. В этом смысле достоинство и гордость как громадная ответственность за свою собственную жизнь. Вот это – Украина.

Поэтому их стихийное может перерасти в созидательное. Поэтому на Майдане – и белорусы, и грузины. Они приехали и были восхищены. Ты что не видел, как это было круто? И даже сейчас я вижу, что страна в этом плане на подъеме…

Что мне еще нравится – моряки тут возвращаются и рассказывают, что вот там классно, там красиво, там здорово. А белорусы вечно приедут из Европы и давай хаять – там очереди, там то, там сё. Россияне все время кем-то недовольны. Они все кем-то недовольны. Им подавай, кто виноват в их жизни. То чурки виноваты, то теперь чурки не враги, хохлы виноваты, пиндосы… Главное, что кто-то виноват, только не мы сами. Никакой личной ответственности. Это кто, я что ли сделал? Главное, чтобы не отвечать: "Это не я, это не мы".

И еще важное отличие. В разных странах, разных городах украинцы всегда объединяются – школы национальные, кружки какие-то, газетки печатают, ходят в вышиванках и с венками. Белорусы все разобщены, русские вообще прячутся друг от друга. А украинцы держатся вместе.

– Многих белорусов раздражает в Украине бардак: "Не хватает порядка".

– Пошли они все на х...й! Не понимаю, о каком порядке они говорят. Я никакого порядка не знаю. Я здесь вижу больше порядка во всем.

Слово "порядок" – это когда есть алгоритм действий. Тебе вот сказали, есть правила, своды, по ним надо делать так, даже в беспорядке.

Самоорганизация, договоренность, чтобы было удобно и комфортно – это и есть порядок. А не порядок предполагает кучу каких-то схем и государственное вмешательство.

Янык за что больше всех получил? За то, что государство попыталось быть везде. У украинцев это не прошло. Чем меньше здесь будет государства, как в Европе, тем быстрее здесь будет суперпорядок.

Я не то, что прям воспеваю какую-то власть, я же спорю… "Та наши, бл...ь, тоже, вот ваш батька…", – мне тут все хвалят белорусские порядки. Я говорю: "Ребята, разница громадная в чем? Путин, Назарбаев, Лукашенко и Янукович, они мне или любому человеку, кто живет в Беларуси, России или еще где-то, достижением каких-то своих мрачных целей угрожают физически. То есть, чтобы достичь своей цели, они готовы разорвать тебя, затоптать танками, прислать бандитов, чтобы ты исчез, они готовы перейти тот Рубикон, который пахнет Данте и кругами ада.

Ну, а человек, который делает шоколадки, или тот же Яценюк – я не вижу в них этого страшного кода. Это уже разница громадная. Они хитрые? Хитрые. Олигархи? Олигархи. Но разница огромная!

Бл...ь, говорят, "главное – чтоб боялись". Ни х...я! Современный политик должен достигать уважения без слова "страх". Что, мы Меркель уважаем потому, что мы ее боимся? Что она страшная? Разве Саркози страшный? И я хочу, чтобы были те, кто не страшные, кто не готов физически всех уничтожать ради своих каких-то мрачных целей. Хитрить со мной? Давай, давай поиграем. В шахматы, поддавки – в это я готов.

Порядок, когда "если ты не с нами, то мы тебя ух...рим" – это не порядок. Поэтому Беларусь, Россия – "ты не с нами, тебе пи...ец". Не президент лично, но он создает среду. Я проездил по России прошлый год, я знаю, что такое нагнетание. Разве Макаревич по-настоящему что-то сказал, он Майдан поддержал, он был на Майдане? Щелкнули пальцем, и он превратился в главного врага. Да он безобидный человек по-прежнему.

Вы что забыли? Макар – это тот, кто программу "Смак" ведет. Какой он революционер? Он давно никакой не революционер, да и не был им никогда. Это интеллигентный, московский, образованнейший, талантливый поп-музыкант. Разве ты когда-то воспринимал "Машину времени" как нечто революционное? С Софией Ротару они снимались в фильме "Душа", вот и все. Но создалась такая среда, когда "ты не наш – уе...вай, или с тобой что-то случится, или у...ем".

В Беларуси, когда я говорил слово "геноцид", я имел в виду, что создается такая среда, когда яркий и несогласный, который противоречит, бузит и не вписывается, он должен у***ать.

– Тебе тоже пришлось уехать из Минска из-за твоих высказываний о Лукашенко. Ты не жалеешь, что наехал на Лукашенко?

– В смысле – жалеешь?

– Ну, мог бы не трогать, промолчать…

– Я рад каждой секунде своей жизни. Я рад всему, что делал и делаю. Я совершал кучу ошибок и я совершил много хороших поступков. Но это не мой путь – жалеть. Я сказал то, что в том момент чувствовал.

Меня больше волнует не он лично. Да, я вижу его код, кто он и что он. По большому счет, у всех у нас главная претензия – мы хотим нового в глобальном, космическом плане. Мы за новое и обновление, а они за старое. Даже если бы старое было хорошее, все равно надо было бы поменять. Даже если бы страной руководил просветленный Ганди, я бы все равно сказал: "Все, старику пора уйти, ему нужно читать лекции".

Главное: я борюсь со старостью во всем, я против геронтократии. Я знаю, что геронтократия делает нашу планету хуже. Современные методы косметологии, фармацевтика приводят к тому, что очень много стариков засиделось на нашей планете, они хотят жить, у них есть виагра, они хотят молодых любовниц, но они не готовы к новой жизни…

Поэтому когда мне говорят, что сняли старого мэра Вильнюса, я думаю: "Какого старого, я его знаю, он был на пару лет меня старше". Но сейчас поставили вообще молодого и я согласен: "Я хочу постоянного обновления".

Поэтому даже в своем пути я сам ухожу. Там был клоуном? Все, меня надо заменить. А как заменить? Я делаю другую группу. Сейчас я в BRUTTO. Сколько я смогу быть в BRUTTO молодым, столько я там продержусь. Если я увижу, что я уже немощный старик и уже не могу бороться...

– Глядя на тебя, я иногда ловлю себя на мысли: ты прикалываешься или это все искренне? В твоей жизни спрессовались и замешались "Ляпис" ранний – пьянство, безумие, карнавал, попса, и "Ляпис" поздний – какие-то зубодробильные ритмы, сумасшедшие тексты. Ты сам понимал, где ты есть?

– В этом же и была главная проблема прежней группы "Ляпис Трубецкой". Это надо было назвать цирк Барнума или цирк "Ляпис Трубецкой". Как цирк Дурова. Тогда он предполагает не цирк одного Михалка, а дивертисмент: здесь – серьезный канатоходец, который рискует жизнью, здесь же бегает коверный, который упал, прыгает на попке и разбивает шарик, а здесь – дрессированные ежики и настоящие тигры.

Цирк был современный, с современной агитацией, новыми постановками и всякими делами. Но, конечно же, в каждом этом амплуа – я это слово не люблю, как творческая личность я старался идти досконально. Врать и лицемерить – это часть моей профессии. Но врать художественно, без искреннего, внутреннего наполнения невозможно – тебе никто не поверит. В нашей профессии, и в вашей профессии журналистов, художественное переосмысление превращается в гонзо.

Неужели, описывая скучные и тупые гонки по пескам или свои болезненные трипы, и придумывая каких-то чуваков, Хантер Томпсон пи...ел? Нет, он не пи...ел. Это и есть гонзо. Я добавляю в это энергию, краски. И как актер древних каких-то гаерских кровей, как актер-передвижник, которому предстоит выступать то в большом городе, то в маленькой деревне, то перед образованнейшей публикой, то перед какими-то тупыми гопниками, то перед красноармейцами – я все время нахожу язык общения. Да, это Шекспир.

У меня была одна вещь: я не хотел, чтобы кто-то говорил, что Михалок играл в ху...ой группе "Ляпис Трубецкой". Мне нужен был реваншизм, мне нужно было отмыть эту группу. Потому что до 1997 года я играл в самой крутой, самой панковской и самой противоречивой, интересной группе Беларуси. Когда уже пошли "Сочи", "Яблони", тогда мы превратились в говно: в говно культурологическое, в говно человеческое, в говно с любой точки зрения. В говно! То есть я сам знал, что это говно. Поэтому я курил и прятался.

Мне нужно было отмыть группу и перед "Веселыми картинками" мне нужно было бригаду распустить. Три альбома сделать и разойтись. Альбом "Веселые картинки" – это был мой сольный альбом. Было меньше всего примесей. Был только я. И все поняли – при чем тут "Ляпис Трубецкой"? Вот Михалок, он такой – сегодня, здесь и сейчас. А потом пошло BRUTTO.

Надо было разорвать бомбу. Вот Шнур, есть же параллели у меня и Шнура…

– Которого ты активно критикуешь…

– Дело в том, что Шнур пропагандирует то, что ведет к неминуемой смерти. Такой жизнью может жить только Шнур. Встречаться, корешить с олигархами, топовыми футболистами, с главными бандитами, с ментами, бухать и исповедовать этот образ жизни и говорить кому-то, например, что это и есть современный протест, это есть единственная возможность…

– А потом чистить организм в Испании…

– …потом в Испании делать чистку, ставить себе самые дорогие прокачки, встречаться с классными чувихами. И главное: он попал в этот мир уже со знаниями, у него была культурная среда, база, с ним был Вдовин – гений, и группа "Ленинград" появилась как бомба. Все это делалось с ёрничеством, понтом, это было псевдохулиганство. Все то же, что было в раннем "Ляписе Трубецком".

Но согласись, то, что являет собой в данный момент группа "Ленинград", она превратилась в такой же "Ляпис Трубецкой", когда те, для кого он пел, и для кого были обращены его тонкие моменты, они на х...ю вертели и Шнура, и всех…

Его слушают менеджеры в перерывах между рыбалкой и "Крымнаш", и всей этой ху...ей. Не Расторгуев, не "Любе", а "Ленинград" – главная ватная группа современности, главная вата: "Е...л в рот, яйца, пошел на х...й, я тут выпью, на х...ю вертел, Америка"…

Никто уже не видит никакой подоплеки, никто не понимает, что если Шнура вот так взять за грудки: "Шнур, а иди, на х...й, сюда, расскажи, ты что, бл...ь, любишь Путина? Ты что тоже считаешь, что хохлы – гондоны и фашисты?" Он скажет: "Вы что, ребята, посмотрите, кто я. Мои же друзья…" Начнет рассказывать, заплачет. Правильно?

Я же двигаюсь в контексте того, что происходит вокруг. Рядом со мной тогда стали люди, которые для меня были объектами насмешек. Я слился с персонажем песни "Метелица", "Яблони". Как актеру мне пять с плюсом, как человеку – два с минусом.

Как актер я стал крутым, со мной рядом бухали пацаны из минского ОМОНа, топовые бандиты, от кличек которых в 90-ые у людей волосы дыбом вставали. Они были рядом со мной: ростовские, измайловские,– они все были со мной, и я для них был друг. Я был в таких передрягах и рядом со мной были такие люди, с которыми многие бы реально дрожали. Я видел таких монстров, и самое интересное, что я для них был свой.

Я же никогда не был бандитом, у меня – никаких ходок…

– Но сейчас ты весь в наколках и бритый, уже по образу похож…

– Можно посмотреть на меня 18-летнего. Я не был бритый, но я очень похож на себя 18-летнего физически. В 18 лет я подтягивался столько же, сколько подтягиваюсь в 38 лет. Через 20 лет я стал показывать такие же нормативы ГТО, как в 18. Поэтому часть моего возвращения, творческого, это, конечно же, огромный физический труд. То есть спорт, тренировки.

– Новые песни BRUTTO "Железный", "Будь смелым" – там очень жесткие тексты. Ты не боишься разочаровать людей, что ты окажешься не тем, за кого ты сейчас себя выдаешь?

– Я собрал BRUTTO с теми людьми, на которых не надо надевать маскарадные костюмы. Сейчас у меня нет стиля и концепции. Есть я вот такой, такие мои друзья, которых я очень люблю и уважаю. Мои друзья, с которыми мне очень хорошо и вне сцены. Не было бы BRUTTO, я бы так же дружил с Гурковым и также общался бы с Лэфтом. Поэтому так неожиданно появилась dream team. А почему она dream team? Потому что все мечтали о такой группе.

Когда люди, которые всю жизнь занимались спортом и дрались на улице, теперь – рядом с музыкантами, которые всю жизнь играли, занимались музыкой, а рядом с ними – профессиональный, опытный режиссер, но который любит и музыку, и спорт одинаково, и может быть скрепой – идейной, и как лидер это все соединить – вот и получилась такая гремучая смесь.

Мы ни разу не выступали в Беларуси, мы дали всего лишь четыре концерта в России. Но мы главные ньюсмейкеры. Столько пи...лей я не отгребал за всю свою жизнь. Ни будучи пьяным, ни будучи "Ляписом"-разочарованием, ни будучи "Ляписом"-возвращением. Я никогда не видел подобного внимания и такого резонанса, как от BRUTTO.

Когда я понял, что мы вместе сообща сделали, я был счастлив. Потому что появился, наконец-то, тот коллектив, который сейчас без всяких скобок стал таким большим, что я могу вместить в него всю свою жизнь. Если "Ляпису" я приносил какие-то кусочки, то BRUTTO и этой группой живут все – моя сестра, моя мама, мои друзья.

– Ты пытаешься раствориться в BRUTTO. Ты думаешь это реально, если не будет отдельно Михалок и группа BRUTTO, а будет только BRUTTO? Все-таки ты же – лидер.

– Я могу в BRUTTO на сцене позволить себе работать на полную катушку. Это как футбольная команда, где я не самый лучший нападающий, не самый лучший защитник, и на ворота меня вообще лучше не ставить. Я хороший полузащитник и хороший капитан команды. У меня не те физические показатели, как у остальных, я не такой одаренный, как многие здесь. И в музыке, и в спорте в BRUTTO есть люди, которые заткнут меня за пояс. У меня есть минчанин Паша Ланнистер, которого в консерваторию взяли без экзаменов. Играющий на гитаре, мандолине, клавишах, досконально знающий сольфеджио, историю культуры, музыки…

Из Одессы есть Лэфт и Петя, которые про контркультуру, андеграунд, хардкор и панк-рок знают в десять раз больше меня. Это носители библиотеки андеграунда. И они – очень опытные артисты, которые могут играть в экстремальных, приближенных к самым боевым условиях. Потому что они играют по десять лет хардкор-концерты. Когда есть опасность, что накроют фашисты, что приедут менты, когда плохая аппаратура и пускают в один из десяти домов культуры…

Есть спортсмен, Виталий Гурков, заслуженный мастер спорта. Есть Бразил – борец, топовый уличный хулиган, человек, который участвовал в больше, чем 50 больших, коллективных столкновениях и в уличных драках. Я рядом с ним пигмей, при всем моем боксе.

Но я как скрепа, наделенный знаниями, полномочиями и уважением от них. Это же не за деньги. Что, за деньги можно Гуркова купить? И какие деньги в BRUTTO? Только так могло появиться такое формирование, которое, в принципе, отгребает п...лей от людей только за то, что они хотели быть на месте кого-то из этой группы.

– Тебя обижала реакция на первые клипы и песни BRUTTO: "Да это все какой-то физкульт-привет, слушать невозможно, только отжиматься"?

– Они мне помогали. Моя задумка была – первым же шагом отмести всех лишних из громадного формирования "Ляпис Crew", фанатов старого "Ляписа", тех, кто видел только декоративную сторону нашего творчества и не слышали моих призывов, не понимали, о чем я пою.

– Которые относились к твоим стихам со сцены как приколу…

– Которые относились ко всему этому как к декору и не понимали, что я говорю с каждым из них лично. И мои стихи – это то, что и в Венгрии, и в Германии привлекало внимание. Это когда кто-то шепчет, кто-то красные, пардон, трусики показывает, кто-то флажолеты играет. А я появляюсь на фестивале Sziget, где 95% людей не знают ни "Ляписов", ничего. Как мне привлечь их внимание?

Я выхожу и читаю стихотворение, как мой учитель Маяковский: грозно расставив ноги, руки вперед, много согласных, много грубости, раз – все, давайте посмотрим, что там за глашатай вышел. А теперь давай рвать, давай плясать, смаршируйте со мной. И это уже Мейерхольд.

Рок-н-ролл – это еще и площадное, массовое искусство. Здесь нужны формы, которые привлекут внимание молодых, и тех, кто тебя не знает. Моя задача – прийти сейчас и всех разбомбить.

– Но ты пришел с BRUTTO и многих это разочаровало.

– И это прекрасно. Значит, они уже по инерции были с тем же "Ляписом Трубецким". Это наша задумка была – сразу разорвать контекст, разорвать аорту. И это надо было сделать раньше.

Как избавляются от старого? Убирают штампы. Я убрал штампы – дудки. Все любят дудки, все любят фанфары. Я долго доказывал, что дудки – это класс, что это не дань моде, это праздник. Убрать на х...й!

Стихи – сложные рифмы, мифология, Агамемноны, Беллерофонты – "Ляписы". Убрать на х...й из BRUTTO!

Мелодизм, много лирических песен про экзистенциальное, таривердиевщина, назовем ее так, то, что заставляет дрожать, огоньки, религия, теология – убрать! Знания, опыт и образование – эта интеллигентность все-таки была в "Ляписе". Убрать на х...й!

И получается BRUTTO. Но в принципе-то, по большому счету это все, бруттовщина уже была в "Ляписе". Уже Огурец, Лэфт, Бразил стоят на последнем концерте "Ляписов" в Киеве. Там же стоит Апельсинка, жена Лэфта, там кентуется Петя Аист. То есть они все со мной были уже последний год "Ляписов".

– Ты не боишься попасть в ловушку? Чтобы народ за тобой тянулся, нужно будет все время планку подымать, и когда-нибудь надорвешься.

– Нет, как прыгунья Исинбаева, я воюю сам с собой. Она знаешь, с кем соревновалась? С Бубкой. Знаешь, с кем я соревнуюсь?

– С кем?

– Я соревнуюсь с Сэмплом, с Rainbow, с Apple, Голливудом и "Миловицей". И это не шутки.

– Я думал, ты соревнуешься со Шнуром, Аллой Пугачевой и Бобом Марли…

– Я не вижу за ними никакого будущего, я не могу соревноваться с прошлым. Я за выслугу лет их уважаю. К Шнуру и Пугачевой отношусь с должным трепетом.

– Как ты себя чувствуешь рядом с Вакарчуком?

– Я не рядом с ним. Вакарчук – поп-звезда, депутат, артист высшего эшелона. Пусть он на меня не обижается, я Славу люблю и уважаю, но рядом с ним – Яценюк, Кернес… Он в той весовой категории. Кто там? Известные спортсмены, чемпионы мира. Я – с BRUTTO, я группа андеграундная.

– Вы хулиганы.

– Ну, конечно, мы хулиганы. То есть Слава из академического театра, а я – артист бродячей труппы.

Я его очень люблю и уважаю. Наверное, это самая красивая и мелодичная группа, которая смогла опередить великих "ВВ". Я – фанат "ВВ", вот в чем дело. Наверное, "ВВ" и "Океан Эльзы" – как Beatles и Rolling Stones, две великие группы. Но я фанат "ВВ".

– Потому что Скрипка играет на баяне?

– Потому что Скрипка – это неуправляемый взрыв. Я вижу, что им движет иногда. Этот мальчишеский, какой-то древний, совершенно лишенный каких-то ментальных вещей драйв. В нем нет продуманности. Если Слава – я вижу этот багаж, я вижу Doors, я вижу знания в каждом движении… То Скрипка сидит, и вдруг пошел по столам прыгать. Мне такой больше нравится. Когда – раз, бух, бах. При этом и на баяне сыграет. В нем больше стихийного. Стихийность – это страсть.

– Такого брутального, как ты сейчас, насколько тебя хватит?

– Да всегда я таким и был.

– Я помню тебя… "тупой, пьяной, жирной скотиной", как ты сам себя называл.

– Конечно, но где-то же внутри я был таким, как сейчас. Есть же люди, которые могут рассказать про меня, каким я был в 17-18 лет. И это же люди не эпохи Тутанхамона, они есть рядом со мной и любят сейчас BRUTTO. Мои друзья не принимали "Ляписа" последних лет. Мои друзья из 90-ых не принимали "Ляписа" революционного, бригадного. А BRUTTO любят. Они принимают BRUTTO, потому что видят теперь – это true, они видят, где практическое применение того, о чем мы поем.

– Может быть, надо было стартовать не с "Мяча", а с "Гарри"? Ведь многие подумали, что BRUTTO – это группа про спорт, а не про свободу?

– Cмотри, в чем дело. В "Ляписе" мы пели о том, что нужно делать, кто враг, об ориентирах и, если хочешь, о стратегии борьбы.

А BRUTTO – это уже подготовка воина, что ты должен сделать, чтобы выполнить миссию, техника, какими приемами ты должен владеть. Поэтому BRUTTO – это то, что необходимо сделать, чтобы выполнить то, о чем пел "Ляпис".

Поэтому скорее всего то, что я буду дальше делать в BRUTTO – это, конечно же, продолжать развитие. Я не буду петь о мяче десять лет, конечно же, я не удержусь от того, чтобы и усложнить форму и усложнить содержание. И песня "Будь смелым" или "Гарри" – они уже сложнее, чем песни первого альбома, чем песня "Гири". В них меньше ёрничества и меньше пародий.

Единственное, что меня по-настоящему удивило в реакции на BRUTTO, что никто не увидел юмористического контекста ни в одной песне. Неужели они не понимают, что если я поставил человека, поющего фальшиво про гири, то я это сделал специально?!

– Многие думали, что это случайно.

– Какое случайно?! Послушать все, что я делал последние десять лет – каждая песня проходит рентгеновский анализ, как в космос… Даже если я что-то пропущу, есть опытные звукорежиссеры. Прежде чем дойти до зрителя, я песню слушаю сотни раз, не десятки.

Поэтому когда я делал, что человек поет фальшиво, я хотел этим подчеркнуть, что эту песню поет парень, который не ходил в музыкальную школу, а гири тягал. Я хотел, чтобы люди поняли, что это поет человек, который знает, б...дь, как гиря лежит в руках, с какой стороны к ней подойти, а не поет ряженый.

– Все-таки тебя обижает определение "поющие гантели"…

– Нет, я восхищен. Это очень круто и верно. Но это ж такой штамп. BRUTTO – это та труппа, которая может выполнить мое любое режиссерское задание.

"Ляпис Трубецкой" – это ска-панк, дудки, шаг влево, шаг вправо – все. Что-то они уже не могли. И я вместе с ними. А BRUTTO сейчас может выполнить почти все мои новые задачи. Если я задумаю рок-симфонию или какое-то агитбригадное действие с элементами акробатики, борьбы, драки, то этот спектакль с этими ребятами я могу показать. Потому что есть люди, которые и физически, и музыкально одареннее, талантливее меня, и при этом еще и моложе.

Поэтому я и для себя буду ставить новые задачи. Хотя как автор я не могу избежать штампов.

– Новый альбом BRUTTO уже готов?

– Да, он уже готов. Мы его только сводим. И сделаем такое, чтобы удивить самих себя.

Сейчас военное время и слово "революция" нуждается в переосмыслении. Мы с тобой жили, когда под словом "революция" не подразумевали парижскую революцию ситуационистов или древнюю парижскую революцию, мы не понимали восстание каких-то красных и желтых повязок. Для нас революция была – Ленин, Смольный, столп.

Сейчас здесь, в Украине слово "революция" приобретает новый смысл. Революция как созидающее начало и необходимое в какой-то момент действо. Поэтому, конечно, я не смогу пройми мимо этого.

Второе, дальше корчить из себя Агнию Барто и писать нарочито примитивные тексты я не буду. Я вернусь к той поэзии, которая мне близка. Я вернусь к каким-то метафорам и это будет похоже на "Железный" или "Воинов света". Это мне как автору хочется.

– Возможно, рок-музыкант должен как-то подстраиваться под своих фанатов, добиваться их любви, иначе никто не придет на концерт?

– Я ничьей любви не добиваюсь. Добиваться любви невозможно. Это то, что нам не дано понять. Это то, что невозможно просчитать. Маркетинг в любви невозможен. Можно перед зеркалом рядиться, выбирать тысячу шампуней, подумать, как ты войдешь, цветы выбирать долго, рот одеколоном мыть, войти – и х...й у тебя сработает. Она уйдет с чуваком, который возле сцены сыграл три ноты, как в фильме "Такси-блюз". Про это же был фильм, где этот таксист, ох...нный, силач, все дела, наверное, елда по колено, а она выбирает саксофониста Мамонова.

Я не знаю, как добиться любви публики. Я знаю только, какими средствами донести свою идею.