Дмитрий Быков: Не жаль Аксенова и Бродского, а жаль уродского и скотского

Российский поэт - о незавидной судьбе тех, от кого отказалась собственная страна.

Дмитрий Быков отреагировал на задержание под Луганском военнослужащих Третьей бригады спецназа ГРУ Генштаба Вооруженных Сил РФ новым стихотворением, опубликованным в его колонке в «Новой газете».

И вот на день-рожденье Осино я думаю (прямая связь):
что делать, чтобы ты не бросила, не прокляла, не отреклась?
Что делать, чтоб тебе понравиться и не погибнуть в тот же час,
как только у тебя появится резон избавиться от нас?

Чуть кто-нибудь по воле случая попался в плен, ведя бои, –
ты сразу скажешь: я, могучая, – не я, и дети не мои.
Они наймиты, а не воины, признало даже Би-би-си,
они давно уже уволены, не веришь мне – жену спроси…

В частях их нет, из списков вылетели... Пойди пойми, что все не зря!
Каныгин к ним допущен, видите ли, а дипломатам что, нельзя?
Видать, нельзя. Российской душеньке враждебна милость искони.
Они теперь уже не ГРУшники – уже двурушники они!
И то сказать, любые пленные – позор. Их совесть нечиста.
Они, предатели презренные, не стоят Красного Креста.
Не обладают честным именем, не видят нашей правоты…
Хоть застрелились бы, как минимум, а то ведь выжили, скоты!

И эти все, колонна пятая, – жалеть не стоит ни о ком:стишки в Америке печатая,
«Свободу» слушая тайком, – вы сами Родину подставили,
законы общества поправ; вы вне закона – но не сами ли себя лишили общих прав,
травя генсека-паралитика и осмеяв рабочий класс?!

Нет правды, есть геополитика. Кто не за нас, тот против нас.
Здесь так бывало пересолено, таких поперли за кордон,
что на Гуриева и Сонина мы просто харкнули, пардон.
Кто говорит о вырождении? Мы не хотим иной судьбы: у нас красавицы и гении всегда родятся, как грибы.

Не жаль Аксенова и Бродского, – и так успеют на скрижаль! –
а жаль уродского и скотского, убогого, тупого жаль,
жаль неумелого, натужного, в котором все не по уму, –
нигде решительно не нужного и преданного потому.

Мать непреклонная, суровая, неутомимая в пальбе, –
полтинник скоро мне, и снова я не знаю, как служить тебе.
Все эти выбоины, надолбы, чесотка, ябеды, нужда…
Тебе стихи мои не надобны, тебе любовь моя чужда,
ты от вернейших отрекаешься (вернейший дважды обречен),
и спотыкаешься, и каешься, и не меняешься ни в чем!
Ведь вот, потеряны, уронены, птенцы большой твоей семьи:
тебе бы сделать их героями, а ты уперлась: не мои!
И сколько сотен, сколько дюжин-то сбежало в чуждые края –
но кто тебе, признайся, нужен-то? Кто честь и гвардия твоя?
Посмотришь на портреты стертые, на ворох сброшенной листвы…
Ужель любезны только мертвые – да те, что заживо мертвы?
И покорит тебя, пригожую, не тот, кто у людей в чести,
а этот вот, с паскудной рожею, успевший первым донести.