The New Yorker: Алексиевич показала, что разрыв между Россией и ее соседями стал очевиден

Светлана Алексиевич смогла как, наверное, никто другой, глубоко понять и с убедительной выразительностью описать состояние постсоветского общества.

Книга Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва (хроника будущего)» начинается с рассказа женщины о том, как ее муж — пожарный — угасает, физически буквально распадается на части, лежа на больничной койке вскоре после взрыва на атомной электростанции в апреле 1986 года. «Это на уровне Шекспира, — сказала Алексиевич о том, как все это рассказала женщина, когда я несколько лет назад спросила ее об этой части книги. — Но знаете, сколько времени потребовалось на то, чтобы она смогла собраться с мыслями и рассказать то, что уместилось на двух страницах текста?» Как объяснила Алексиевич, первые часы — и все последующие долгие часы интервью — всегда уходят на то, чтобы мысленно вернуться и восстановить в памяти все, что было после событий: газетные статьи, рассказы других людей и все, о чем тогда все вокруг говорили и писали, и что, разумеется, осело в памяти. И лишь потом из-под всех этих наслоений коллективной памяти всплывают личные воспоминания.

Шведская литературная академия, которая на днях объявила о том, что Алексиевич получит Нобелевскую премию по литературе, привела слова писательницы о том, что она создала «новый литературный жанр». Постоянный секретарь Академии Сара Даниус (Sara Danius) назвала работу Алексиевич «историей человеческих чувств — историей душ, если хотите». Ее работу можно назвать еще и историей, написанной в результате сложных глубинных изысканий, подобных археологическим раскопкам. Академия назвала двух русскоязычных писателей, которые оказали на Алексиевич самое большое влияние: София Федорченко — медсестра, написавшая о том, что пережили солдаты в годы Первой мировой войны, и Алесь Адамович — один из авторов хроники блокады Ленинграда. Адамович со своим соавтором Даниилом Граниным в свое время проделали ту же работу, что и Алексиевич. Они просеяли множество рассказов, слой за слоем перебрали воспоминания людей, которые, могли быть навеяны статьями из газет или патриотическими песнями, и лишь потом добрались до глубоко личных воспоминаний людей о блокаде.

Возможно, работа, которую провела Алексиевич, даже сложнее того, что приходилось делать писателям того старшего поколения: она настойчиво составляла хронику событий, которые намеренно предавались забвению: от войны СССР в Афганистане до чернобыльской катастрофы и постсоветского периода 1990-х годов (что является темой ее последней книги). В ее первой книге «У войны не женское лицо» описано все то, что пришлось пережить женщинам за годы Второй мировой войны. Но во всех своих последующих книгах она описывала события, которые произошли лишь незадолго до того, как она начинала их описывать и проводить свои исследования — когда работа по преданию этих событий забвению, ведется, пожалуй, наиболее активно.

Впервые я встретилась с Алексиевич лет двадцать назад. Я позвонила ей, прочитав отрывок из ее только что написанной «Чернобыльской молитвы» в «Известиях» — самой массовой российской газете того времени. Алексиевич объяснила мне, что она уже десять лет ездит в «запретную зону» и «зону отчуждения» — зараженные территории в районе ядерного реактора. Это значит, что она начала посещать эти «зоны» практически сразу после катастрофы. Она призналась, что эти исследования во время сбора материалов для книги отразились на ее здоровье.

Отрывок из новой книги Алексиевич опубликовали в главной российской газете лишь в 1990-е годы. С тех пор в стране, на языке которой она пишет, ее имя почти забыли на многие годы. Будучи редактором одного из московских журналов, я часто рассказывала своим молодым коллегам о новых книгах Алексиевич, о которой они до этого никогда не слышали. Перед тем, как были объявлены имена лауреатов Нобелевских премий, ведущее российское издание в области высокого искусства и культуры Colta. ru опубликовало материал под называнием «Почему нужно знать, кто такая Светлана Алексиевич».

Алексиевич, родным языком которой является русский и которая никогда на других языках не писала, родилась шестьдесят семь лет назад в Украинской ССР и выросла в Белорусской ССР. Большую часть своей взрослой жизни она прожила в бетонном девятиэтажном доме в центре Минска. В ее стандартной кухне (размеры которой, скажем так, очень скромные) стоит диван — потому, что именно там по традиции советской интеллигенции принято говорить о серьезных вещах. Когда Алексиевич дома, ее кухня действительно становится местом, где проходят многие важные беседы.

В начале нулевых Алексиевич уехала из Минска и прожила около десяти лет в Европе — попеременно в разных странах, где ей удавалось найти единомышленников в писательской среде: в Италии, Германии, Франции и Швеции. Несколько лет назад она, наконец, вернулась в Минск, признавшись, что ее планы переждать времена правления белорусского диктатора Лукашенко, так и не осуществились. Оказалось, что ждать приходится слишком долго — даже она не дождалась.

Примерно в то же время, когда Алексиевич вернулась, она опубликовала «Время секонд хэнд» — свое самое масштабное и многообещающее произведение на сегодняшний день. В книге она пытается понять, в чем заключалась особенность людей, живших в советский и постсоветский периоды. При этом она отмечает, насколько глубокие изменения произошли и в ней самой. Она является русскоязычной писательницей, которая в России никогда не жила, но только сейчас — спустя почти четверть века после распада СССР — этот разрыв между Россией и ее соседями стал очевиден. Появляется много литературы на белорусском языке, и Алексиевич высказала сожаление о том, что не умеет писать на языке своей страны. И в то же время, она говорит о растущем чувстве отчужденности от тех литературных кругов, которые когда-то были для нее интеллектуальной средой в России — они, по ее словам, бросились реализовывать новый российский имперский проект. В своих произведениях и через всю свою жизнь Алексиевич смогла как, наверное, никто другой, глубоко понять и с убедительной выразительностью описать состояние постсоветского общества. А Шведская литературная академия лишь придала несравнимое звучание и особую масштабность ее опыту, переживаниям и мастерству.

Маша Гессен, New Yorker, перевод — Иносми.ру