Cдаваться нельзя никогда

70-летний Карл-Хайнц Рихтер провел шесть месяцев в «подводной лодке» - самом жутком месте послевоенного Берлина.

— А потом еще были 2,5 года заключения и десятилетия бегства. Я мог предположить многое, что со мной может произойти в жизни, но такое — никогда, — говорит бывший узник коммунистического режима и добавляет, что просто есть люди, которые всегда сопротивляются.

Вместе с Карлом-Хайнцем Рихтером, переправившим через Берлинскую стену на Запад 17 человек, tut.by побывал в мемориальном комплексе Хоэншёнхаузен. Бывший узник проводит здесь экскурсии, чтобы рассказать людям, какой жестокой была та страна.

Экспресс до свободного мира

— Многие люди, оказавшись здесь, в таком же положении, как и я, теряли рассудок. Это был мой самый большой страх, я боялся, что у меня тоже будет сдвиг, — говорит Карл-Хайнц и входит в камеру-одиночку, где провел первые шесть месяцев.

Перед нами узкое и сырое помещение, под потолком — окно с решеткой. Все сохранилось в первозданном виде, только раньше здесь еще стояли деревянные нары. На завтрак арестантам приносили четыре кусочка хлеба и воду. В обед — капустный или перловый суп, а вечером снова четыре кусочка хлеба.

До 1951 года здесь размещался советский лагерь, который просуществовал 18 месяцев. За это время от болезней и пыток в нем умерло более 1000 человек. С 1951 до 1989 года в этом месте располагался главный следственный изолятор Министерства госбезопасности ГДР

— Когда я попал сюда 17-летним мальчиком, у меня были сломаны обе ноги, ребра и рука, но мне не оказывали никакой помощи. Трижды я просил дать мне лекарств, ничего не получил и после этого не просил больше ни разу. Первые восемь недель не было возможности даже помыться, горшок опорожняли раз в сутки. Я жутко чесался и раздирал себя до крови. А потом смазывал раны мочой — старый конвоир сказал мне: «Мальчик, делай так, на войне тоже так поступали. Не будешь — не выживешь».

Карл-Хайнц попал в эту тюрьму в 1964 году. По тем временам он совершил самое тяжкое преступление — организовывал побеги из ГДР на Запад.

— Это было дикое время, очень многие люди простились с жизнью на Берлинской стене. Они просто без плана пытались перебраться, и их подстреливали. Трех моих друзей убили, и я сказал остальным: «Перестаньте заниматься глупостями. Я придумаю план». И я сдержал обещание. Мой друг Вольфганг удрал первым, а потом каждый вечер приходил на вокзал в Западном Берлине и ждал, что я отправлю к нему еще кого-то.

О том, как 17-летний подросток организовывал побеги с Востока на Запад, снят фильм и написаны книги. Чтобы сбежать, нужно было запрыгнуть на проходящий поезд Москва — Париж. Один из его вагонов сейчас стоит в Хоэншёнхаузене.

— Сначала нужно было незаметно в темноте пробраться к путям через 150-метровую «полосу смерти», а потом ждать поезда, прижавшись к земле. Он шел быстро — нужно было вскочить со щебня и бежать ему навстречу, потом заскочить на подножку и схватиться за поручень. Человека сразу с силой отбрасывало, но нужно было зацепиться, открыть дверь и зайти в вагон — все это за то время, пока поезд шел по темному перегону. Дальше начинался освещенный участок — если не успеть, там просто бы расстреляли пограничники.

Самому Карлу-Хайнцу это не удалось — дверь вагона заклинило. Ему пришлось спрыгнуть с поезда и ползти по «полосе смерти» обратно к отправной точке. Потом вскарабкаться на 7-метровую отвесную стену и спрыгнуть вниз. Парень сломал обе ноги — но ему пришлось ползти домой еще три километра. Через неделю за ним пришло Штази.

«Пуля для тебя уже загнана в ствол»

— О каждом побеге, который я организовал, сообщала американская радиостанция — это была сенсация. Из-за этого весь аппарат Штази в течение нескольких недель находился в режиме полной готовности. Следователь меня, конечно, ненавидел, ведь я выставил правительство посмешищем на международном уровне. Но он был восхищен этим поступком, говорил: «Парень, расскажи, как это вообще было возможно?»

Карл говорит, что, судя по документам, которые сохранились до сих пор, он был единственным заключенным, которому в тюрьме не оказывали медицинской помощи — распоряжение дал тогдашний министр госбезопасности Эрих Мильке.

— Но я был живучий как собака. Я был борцом, входил в сборную. Крепкий, физически сильный — девушки никогда не могли устоять.

Первый допрос длился 24 часа, пока парень не потерял сознание. Допрашивали обычно всегда ночью на верхнем этаже. Утром заключенного возвращали в камеру — но спать было запрещено. Карл говорит, что пытку сном многие не выдерживали и давали признательные показания.

— Но я так и не подписал признания — сначала боялся за друзей, которые готовились в то время бежать. А потом за себя: думал, меня убьют, когда я все расскажу. Семь дней и семь ночей я провел в абсолютно темной камере со звуконепроницаемыми стенами. Мне сказали: «Говнюк, ты уже отсюда не выйдешь. Пуля для тебя уже загнана в ствол». Я был в отчаянии.

Мать Карла-Хайнца выходила на улицы с плакатом «Они хотят убить моего мальчика, почему мне никто не помогает?». Ее арестовали и посадили, у нее случился инфаркт, но сын узнал об этом только, когда вышел.

— У нее не было шанса мне помочь: я был врагом народа, из моего случая хотели сделать пример в назидание остальным, — качает головой Карл-Хайнц. — Но про меня стала писать европейская пресса: «17-летнего мальчика хотят убить!», друзья в Западном Берлине давали пресс-конференции — это все разорвалось, как бомба, начались международные протесты. История стала слишком громкой — меня предпочли выпустить спустя шесть месяцев.

После освобождения Карл-Хайнц провел в больнице полтора года. Чтобы он стал снова правильно ходить, врачи еще раз сломали ему кости, чтобы они срослись так, как нужно, он пережил 15 операций.

А потом его снова забрали Штази — еще на два с половиной года.

— Я думал, что не выйду из тюрьмы, не выживу, но я здесь. Никогда нельзя сдаваться. Как только ты сдался — твое дело гиблое. Мне 70 лет, и я не перестаю думать так и сегодня. Я думаю, что я бессмертен.

Тюрьма под грифом «секретно»

Журналисты выходят с Карлом-Хайнцем из «подводной лодки» на улицу. Он закуривает.

— Было время, когда я очень сильно пил, но это не помогает. Я начал проводить здесь экскурсии, рассказывать, каким злым был этот мир. Если бы не выкладывался таким образом, я бы уже давно спился.

Они вышли в «розовый двор», на который выходят окна нового корпуса. В нем было 103 камеры и 120 кабинетов для допросов. Пока работала тюрьма, с 1951 и по 1989 год, через это место прошли 7500 узников (примерно треть из них — женщины) — никто из них не был уголовником, здесь сидели только политические.

— В этом дворе всегда росли розы. Но их невозможно было увидеть через окно камеры, специально заложенное стеклоблоками. Никто не давал заключенному роскоши увидеть цветок или зелень — вдруг бы это их порадовало.

Каждого заключенного привозили сюда на автомобиле с кузовом, где было пять отдельных отсеков. Чтобы машина не бросалась в глаза, на нее наносили маскирующие надписи — «морская рыба» или «фрукты-овощи».

— Но это была плохая идея, потому что в те времена был дефицит продуктов. И когда машина выезжала на улицу, за ней тут же устремлялись автомобили в надежде проследить, где она будет разгружаться. Сразу приезжала полиция и блокировала улицу — поэтому в какой-то момент эту надпись отменили, — рассказывает Карл-Хайнц.

Никто из арестантов не знал, где он находится. В свою очередь, охранники и конвоиры не знали ни имен заключенных, ни в чем их обвиняли — только в лицо. Когда человека выводили из камеры на допрос, в коридоре загорались красные лампочки. Если в это время в переходе оказывался еще один узник, его тут же ставили лицом к стене — чтобы люди не видели, кто еще арестован.

«Тебя завтра должны расстрелять… С 1 апреля!»

— В этой тюрьме душу вытягивали из тела, — продолжает свой рассказ Карл-Хайнц. — Я помню, как один охранник сказал мне: «Я не должен тебе этого говорить, но я слышал, что тебя завтра расстреляют». Потом я сидел на нарах и слышал, как конвоиры переговаривались: «Забрать его сейчас или потом?». Утром открывается дверь, а я сижу и смотрю в пол, не хотел видеть того, кто войдет. И вот заходит конвоир, приносит мне завтрак и говорит: «С 1 апреля!». Они доводили человека до грани помешательства.

Карл-Хайнц показывает «люксовую» камеру — в таких были туалет, умывальник, еду подавали хорошего качества. Над арестантами не издевались физически — на первый план выходила психология.

— В таких камерах в новом корпусе сидели по три-четыре человека. Чем больше людей — тем больше вероятность, что кто-то шпик, — рассказывает Карл-Хайнц. — Случалось, что шпионы получали от сокамерников информацию, знали, что она им сильно навредит, и из жалости не сообщали ничего офицерам. Но это не помогало — все камеры прослушивались. У меня еще долгое время после тюрьмы были проблемы с доверием. Я не верил никому и, наверное, многих людей этим обидел.

Дело Карла-Хайнца Рихтера насчитывает 3,5 тысячи страниц. Немецкий порядок предполагал записывать абсолютно все, в том числе и «гадкие вещи, которые лучше было скрыть».

Из документов Карл-Хайнц узнал имена всех, кто доносил на него.

— В первый раз меня сдал один мерзавец из моей гимназии. У него был австрийский паспорт, и он мог свободно перемещаться между Восточным и Западным Берлином. Однажды он спросил у перебежчиков на Западе, кто организовывает побеги, и кто-то произнес мою кличку, меня так называют до сих пор, — Калле. Он сдал меня из-за женщин, его злило, что у него с ними не было шансов, когда я появлялся рядом.

За все годы Карла-Хайнца «опекали» 26 друзей и знакомых — все сотрудники Штази. Он признается, что про некоторых никогда бы не мог такого подумать.

— Мне повезло, что в этом списке хотя бы не было моих родных. Но в Штази знали, что я неравнодушен к женщинам, и использовали их со мной. Этим девушкам пришлось на славу потрудиться на благо своей родины, за что я им по сей день благодарен, — Карл-Хайнц не растерял чувства юмора.

Конец мира для той, что была рядом

Во дворик на экскурсию заходят группы подростков. Никто из них не знает, что рядом — знаменитый узник.

— Я хотел жить обычной, нормальной жизнью, иметь семью. В 1970 году женился. Моя жена сказала мне тогда: «Я буду следовать за тобой до конца своих дней». И эта женщина осталась верна своему слову. Но она не смогла пережить то, что с ней произошло потом. Постоянные депрессии, несколько попыток самоубийства — последние 6 лет она находится в частной психиатрической клинике. Конец мира для нее уже наступил.

В 1975 году Карла-Хайнца, механика-техника, зарабатывающего на жизнь ремонтом пишущих машинок, решили депортировать на Запад за принципиально негативное отношение к жизни в ГДР.

— Но напоследок они решили мне наподдать. Сначала арестовали жену. Потом в 6 утра раздался звонок — забрали дочь Жардин и отдали на принудительное усыновление: в ГДР в то время вот так изъяли свыше 7 тысяч детей. Я навещал жену в тюрьме, но не сказал ей, что дочь забрали — я думал, она с ума сойдет.

Жену Карла-Хайнца отпустили только через полгода, и их двоих сразу депортировали в Западный Берлин.

— Она сразу спросила меня: «А где Жардин?». Я сказал, что не знаю. И она сошла с ума, сейчас ей нужно психологическое сопровождение. Кроме того, она рассказала, что в тюрьме ее многократно насиловали. Я хотел купить ружье и расстрелять любого пограничника, который попадет ко мне на мушку, но у меня это не вышло.

Жардин вернули через 2,5 года — помогло западное правительство. Карл-Хайнц снова закуривает и говорит, что времени в интернате хватило, чтобы разрушить ее детскую душу.

Пока живой — свободный

— Я должен был отомстить. С фальшивыми паспортами я въехал в ГДР и вывез оттуда 21 человека. Это были высокопоставленные люди, элита. Штази организовало ответную операцию — в Западном Берлине они отловили и уничтожили 400 человек.

Позже западно-германская полиция предупредила Карла-Хайнца: Штази готовит его похищение. Семья срочно выехала в Западную Африку и несколько лет прожила в Камеруне. Периодически поступала информация о готовящихся операциях по возвращению его в ГДР — и они снова переезжали: Саудовская Аравия, Иордания, Йемен…

— В 1989 году, когда пала Берлинская стена, мы вернулись в Германию. Этого хотела жена — у нее была сильная тоска по родине. Но нашу семью это не спасло.

Жардин отказалась от отца, сказала, что он не должен был делать того, что сделал.

— Жардин сказала мне: «Если у человека есть семья, ему нельзя сопротивляться». Сейчас она замужем, у нее есть ребенок, но она со мной не общается уже 15 лет. Надеюсь только на то, что, может быть, она когда-нибудь постоит над моей могилой.

Сейчас рядом с Карлом его 91-летняя мама, которая никогда не отступалась от сына, и его друзья. Он лектор, издатель и публицист.

— Я пишу книги, чтобы выплюнуть все, что со мной случилось, из своей души. Я пишу о стране, где все было завязано на идеологии. Но такая идеология — вещь вредная, потому что замещает собой все, не позволяя иметь собственное мнение. Но я всегда был свободомыслящим человеком и позволял себе говорить то, что думаю. И сегодня тоже. Я не умею и не хочу по-другому. Пока я жив, буду поступать так.