Карусель рабства

Пожалуй, Москву будет взять даже легче, чем Багдад – российские солдаты молодцы лишь против овец.

Хорошая новость: радиации не будет. Во всяком случае, опубликовано уже несколько сценариев войны Запада с Россией: не дадут нашим атомным бомбам взорваться. Это хорошая новость не потому, что жалко увидеть атомные грибы над Нью-Йорком и Парижем, а потому, что радиация не знает границ как в пространстве, так и во времени. Об этом десятилетиями писал Сахаров, но его так и не расслышали.

Конечно, остается ненулевая вероятность, что Путин не только будет угрожать уничтожением Земли, но и выполнит угрозу. Ничего невероятного в этом нет. Человек дан мозг не для того, чтобы вскрикивать: «Мог ли я подумать», а чтобы подумать все, что можно, и еще немножечко из того, что подумать нельзя.

Последний вариант надо держать в уме и не отчаиваться. Во-первых, Бог милостив. Во-вторых, при этом варианте все равно ничего сделать будет невозможно. В-третьих, грозить-то грозит, но очень вероятно, что в решающий момент у атомного Герострата что-нибудь не сработает. Это же ведь наш ядерный чемоданчик!

Плохая новость: свободы тоже не будет. Самые оптимистические сценарии рисуют войну с Россией аналогом войны с Ираком. Пожалуй, Москву будет взять даже легче, чем Багдад – наши молодцы лишь против овец. Свержение Хусейна высвободило копившиеся годами конфликты, словно откупорило бутылку шампанского. Свержение гэбистов – это как открыть бутылку с уксусом.

Лучше всего об этом сказал Александр Марков, специалист по живым системам – это ведь и специалист по системам мертвым: «Я разочаровался в идее, что в этой стране можно построить нормальное цивилизованное общество. …Есть некоторые страны, у которых просто нет такого варианта развития, как нормальное цивилизационное общество. Там либо замшелая традиционная монархия с капустой в бороде, либо диктатор в военном кителе, развешивающий свои портреты на всех зданиях, либо религиозные фанатики, которые рубят головы всем, кто не тем пальцем крестится. ...Американцы пытаются там привить демократию – и ничего у них не выходит, становится только хуже. …Это культура, это не ген, гены не стоит винить. Но нам от этого не легче: культурная среда обладает колоссальной инерцией, ее изменить сложно, это потребует огромного количества времени. …И есть вероятность – хотя, конечно, для этого нет никакой определенной научной теории, – что в российской культурной среде не может развиться демократическое, цивилизованное общество западного образца».

В этих словах что дорого? Почему это не тот самый цинизм-пофигизм под видом веры в «гены», который и составляет наш уксус? Во-первых, потому что Марков отлично держит интроспекцию и говорит «я разочаровался», а не «я установил». Он признается, что рассуждает как гуманитарий («это культура»), а не как генетик, каковым он является. Более того, как хороший гуманитарий, он отмечает, что его высказывание не имеет под собой «научной теории». В общем, это очень понятное, но все же абсолютно ненаучное коровьевское «Горько мне, горько!»

Да, в российской культурной среде не может развиться демократия. Это банально до Евангелия – из одного родника не текут разом и вкусная вода, и горькая. Значит, надо менять среду, вот так просто. И все те страны, которые сейчас демократические, среду поменяли, а не родились демократическими из голов неких Зевесов. Биологу культура кажется очень косным явлением, а на самом деле она куда динамичнее любой экосистемы. Граница между животным и человеком, между генетикой и культурой проходит именно тут: у человека есть свобода менять себя. Не менять свои гены, не менять свою среду, а менять себя.

Культура и есть постоянно плавающий итог постоянных изменений всех людей. Изменения идут в любом случае, вопрос в том, насколько человек вкладывается в изменения самого себя, насколько он перехватывает инициативу у «среды», насколько он умеет согласовывать изменения с окружающими. В сегодняшней России все деградировало до такого амебоподобного состояния (подобного, всего лишь подобного!), что здесь начинать надо с азов. Например, что в политике главное – ДС. Не Демсоюз (вечная память В. И.!), а Договаривание с Соседом. Страх начальства (увольнения, нищеты, нападения НАТО) – это результат, а страх перед соседом – это причина, и преодолевать этот страх можно и нужно.

* * *

Остаются маленькие технические детали: а как менять? Ответ тоже до банального прост: изнутри. Можно расставить на все ключевые посты в российском правительстве американцев – не будет никакого эффекта, они просто превратятся в тех же Путиных и Мединских. Что уже и бывало на наших глазах в 1990-е.

Чтобы что-то поменять, не нужно ни американцев, ни денег. Нужно желание. В российской бутылке главное – не просто нежелание что-либо менять к лучшему, а мощная, сильная воля десятков миллионов людей сопротивляться любым изменениям. Это не воля ко злу и греху, это и не безволие. Это, действительно, мало изученное явление – воля не двигаться. Разумеется, совсем не двигаться здоровый человек не может. Но человек умен, мы нашли выход: можно двигаться по кругу.

Самым жутким символом такого движения можно считать карусель, которая работала в Варшаве во время Второй мировой рядом со стеной гетто. Об этой карусели написал знаменитое – ну, не в России же – стихотворение Чеслав Милош (перевела Наталья Горбаневская). Но стихотворение не так ярко, как его воспоминание:

«Я ехал к Ежи Анджеевскому, который жил на Белянах. Трамвайная линия проходила как раз там, где стояла карусель и где были слышны выстрелы обороняющихся повстанцев. Был трамвайный затор, и я долго смотрел на то, что там делалось».

Ян Блонский подтверждал:

«Некоторые утверждали, что этих каруселей не было. Я, хоть и был маленьким мальчиком, видел эти карусели, когда ходил пешком из Старого города на Жолибож. Отлично помню карусель, стоявшую у стены гетто: возле нее играла шарманка, а из-за стены были слышны выстрелы».

Вот он – идеал агрессивного мещанства. Вокруг Катастрофа, а у меня карусель. Полтораста лет назад Салтыков-Щедрин высмеивал это как мораль премудрого пескаря. Теперь это называют «остаться приличным человеком» (не порядочным, заметим, а именно приличным). Вокруг войны, взрывы, подлости, а я (моя семья, мои друзья, мой приход, мой институт) выше этого. Ну кому будет легче, если я сниму ребенка с карусели и начну с ним рыдать?! От этого одно эмоциональное выгорание!

Кстати, Милош свое стихотворение начал не с карусели, а как раз с выгорания – с видения костра, на котором горит Джордано Бруно, а вокруг бурлит жизнь. Сила стихотворения именно в этом жутковатом образе восьмерки: одно кольцо – круг огня, другое – круг карусели. Это шестеренки: мое кружение на карусели и есть причина того, что кого-то сжигают.

Можно было бы поспекулировать: мол, западная цивилизация стоит на римской системе улиц, которая крестовидная, и есть главная улица, идущая с севера на юг, называется «кардо». Вона как! Сердце! А Россия вся из колец состоит… Только вот латинское «кардо» не имеет отношения к греческому обозначению сердца, зато родственно русскому «короста» и означает, как ни смешно, «петля».

В конце концов, по кругу и крестный ход на Пасху ходит, и Солнце кружит… Любое колесо по кругу движется, это не мешает, а помогает ему двигаться вперед, если будет на то воля хозяина. Более того, колесо вообще не обязательно должно, вращаясь, двигаться вперед – например, гончарное колесо должно твердо крутиться на одном месте. Но ведь надо же понимать разницу между жерновом на жернове и жерновом на шее, да и между каруселью и кружением заключенных по квадрату тюремного двора.

Так что проблема не в том, что русские делятся на боевиков, которые лихо движутся на танках по прямой в пропасть, и на карусельщиков, которые умудряются посреди танков обустраивать свою личную карусель. Проблема исключительно в желании. Просто сказать себе: «Моя воля в том, чтобы стремиться к демократии и свободе. Да будет воля моя!»

Запад начинается не в Шереметьеве, а в сердце – если считать сердце символом воли. Как отъезд на Запад начинается с того, что человек говорит себе: «Хочу уехать!» И ведь уезжают, как это ни сложно! Осетры отдыхают!.. Парадокс в том, что тот, кто уезжает в демократические страны, тем самым выражает волю не к демократии, а к эмиграции. Кстати, по той же причине персонажи, которые уезжают из демократических стран в Россию, вроде Депардье, плохое подспорье деспотизму. Они не о нем радеют, а о себе.

* * *

Карусель рядом с гетто – это как ад рядом с раем. Ад – это карусель, конечно. Это первый круг ада, вращающийся внутри собственного эгоизма. Гетто – вот рай, в который вторглось зло, который опустошает смерть, но это незаслуженное зло и незаслуженная смерть, в том и ужас Катастрофы и любого насилия во имя добра. Бухгалтерши Освенцима, кружащиеся в вальсе – это ад для всякого, кто видит мир глазами заключенных Освенцима. Заключенные же Освенцима – обитатели рая, на который обрушился Мордор.

Самое сложное в жизни – отличить зло, в том числе зло конформизма и мещанства, от того добра, которому злу подражает. Арендт зря писала про «банальность зла». Нормальная повседневная жизнь сама по себе – абсолютно не зло, иначе мы признаем, что погибавшие в Освенциме заслуживали такого конца, ведь они были вполне «банальными» людьми, добрыми, как и их немецкие – польские, украинские – соседи. А вот в какой момент банальное добро становится банальным злом? Нету такого момента! Не выйдет его найти, разоблачить, ткнуть в него пальцем и ликвидировать.

Если человек едет по кольцевой автодороге, он ведь не ощущает, что едет по кольцу. Глаз не улавливает кривизны, разве что на некоторых заворотах покруче. Если человек на карусели смотрит на пол карусели, или на собственные руки, или на ребеночка, сидящего рядом, а карусель кружится не торопясь, то человек может вообще забыть, что это – карусель. Да что там! Все мы винтики в сложном механизме индустриальной цивилизации: программист – он и в Нью-Йорке программист, и в Москве программист…

Вранье! Все мы винтики, но если наша часть механизма оказалась в атмосфере крови и лжи, то самый добросовестный, честный, приличный винтик будет ржаветь! Живет не по лжи – матушки, каким же наивным кажется теперь этот призыв, детским, недооценивающим ситуацию, – ну, живет не по крови, но все же атмосфера-то – вот она… И бесцельность – вот она… Поэтому и есть смысл не то что эмигрировать – бежать! Чтобы выжить. Но, чтобы жить, есть смысл не бежать, а встать как вкопанный, как горбунок перед листом писчей бумаги, и напечатать: «Моя воля – к свободе здесь и сейчас».

Вот в этой точке и начинается отпор атомной войне, ядерному самоубийству и планетарной катастрофе. В точке единичности. Как атомная катастрофа начинается с вылета одной-единственной частицы, а потом уже – цепная реакция. Так то ядерный взрыв – он не может не быть реакцией, да еще на цепи. А свобода – это не умение устроиться в конуре так, чтобы цепь не мешала, а это жажда быть человеком, это поощрение в себе сомнений: а точно ли я – человек? Точно ли я – не на карусели, а на прямом пути? Не ждать, пока прилетят какие-то герои и тебя освободят – свобода не падает с бомбами. Нельзя освободить того, кто уверен в своей свободности. Выйти не для того, чтобы усовершенствовать несвободу, чтобы добиться рабства без коррупции, кабалы честной и беззакония правого. И проверить себя, поставить эксперимент – выйти к другому человеку. Потому что свобода – это всегда с другим. Свободным нельзя быть в одиночку.

Может быть, самая страшная ложь из тех, что внедрили ленинцы-большевики в российскую цивилизацию, – что Германия и Япония были «освобождены». Вот победили, побомбили – и стали хорошие страны. И теперь одни русские бомбят Сирию, чтобы освободить ее от НАТО, а другие сидят и ждут, когда нас разбомбит НАТО, чтобы освободить от нас самих.

Так вот, и Германия, и Япония стали хорошими не потому, что их бомбили, а вопреки этому. Бомбежки лишь сильно затруднили их возвращение к нормальной жизни. Бомбили их не для того, чтобы им помочь, а чтобы себя защитить. Ну вот и «защитили» – с ними все в порядке (относительном, конечно), а у нас помесь Гитлера с Хирохито. Не приведи Бог, станут нас бомбить – для самообороны, справедливо абсолютно, а все же не приведи Бог! И не приведи Бог уехать – можно уезжать, разумно уезжать, но каруселька-то с нами уедет, внутри… Так что, пока еще мы живы и мы здесь – распрямлять эту кольцевую автодорогу, соскакивать с карусели, ржавчину с себя счищать, а не выдавать ее за местный колорит, и хотеть быть той самой свободой, которая ниоткуда, кроме как из сердца – не в биологическом смысле слова, а в библейском – не растет.

Яков Кротов, «Радио Свобода»