Заодно с правопорядком

Главное, что от века производит Россия, – страдание, сказала Светлана Алексиевич в Нобелевской лекции.

Многих это обидело и возмутило. Сколько, мол, можно повторять: "Сталин, водка, ГУЛАГ, балалайка, тысячелетние рабы в ушанках с огромными красными звездами"? Это написала домохозяйка-учительница из дальнего Подмосковья, известная своими заметками в интернете, а продолжила так: "Модную на Западе эпоху Сталина она (Алексиевич. – А. С.) старательно пытается натянуть аж до конца 80-х".

Косноязычие здесь смотрится литературным приемом, достигающим, надо признать, своей цели: создается впечатление, что подает голос настоящая глубинка. Учительница, впрочем, не вчиталась: упомянутую эпоху Алексиевич "натягивает" не до 80-х, а до наших дней. Согласен: косноязычия лучше было бы не заметить, но в данной истории оно характерно. Неуклюжестью, сбивчивостью отличаются высказывания всех обиженных этой премией русских литераторов, не исключая выдающихся стилистов. Так сильно, стало быть, люди волнуются… И волнение это неподдельно. И не так оно суетно, как может показаться. В нем, как и должно быть с "инженерами человеческих душ", отражается состояние миллионов. В повестку дня, и без того плотную и тревожную, вдруг встрял вопрос огромной важности. Это вопрос о сроке давности. Им, миллионам, казалось, что он давно, ими же, установлен и должен соблюдаться, ан нет, находятся такие, что не хотят соблюдать – те же шведы, эта белоруска, силы, стоящие за ними… Только-только стали забывать…

Казалось, что уже все согласны: кто старое помянет, тому… А она помянула, и ей за это вон какая награда. И не только помянула, а подчеркнула, что это старое, оно и сегодня живое, и неизвестно, до каких пор еще пребудет. Сколько, в самом деле, можно нас терзать?! – голоса со всех сторон. Мы жить хотим, мы уважать себя хотим – и старших, и начальствующих, и обычаи, труды и подвиги дедов. Мы же не уроды какие-то! "Два чувства равно близки нам, в них обретает сердце пищу – любовь к отеческим гробам, любовь к родному попелищу".

Сколько можно ворошить? Этот вопрос я впервые услышал в июле 1992-го, да, всего через полгода с небольшим после развала СССР. Мне его передал Егор Яковлев, только что ставший во главе Первого канала. Он не успел еще осмотреться в кабинете, а к нему уже пришли народные артисты, чтобы донести глас народа: больше не бередить его, народа, изболевшуюся душу – не дуть в "перестроечную" дуду, смотреть не назад, где лагерные вышки и кладбища, а вперед. Его рука, когда он, рассказывая об этом, наполнял стаканы, дрожала.

И вот как будто не было этих двадцати трех лет! Тот же крик, та же почти всеобщая потребность в забвении. Только теперь ты уже без дрожания губ и рук спрашиваешь себя: а для чего оно им нужно, как воздух, как вода и пища, это забвение? И отвечаешь со спокойствием лишнего человека: для самосохранения. Вот они перед тобой, миллионы и миллионы русских людей, для которых существующий правопорядок приемлем, если не желанен. В другом они себя не видят и твердо знают почему. Потому что в другом они не останутся самими собой. Сейчас им ничто особенно не мешает жить не только личными делами, но маленько и общими. Можно гордиться победами мастеров спорта, "шахтеров и трактористов" Донбасса, подвигами чекистов Дзержинского и Андропова, мысленно сплачиваться перед лицом внешних врагов и их агентов в отечестве.

Писатель Битов, кажется, первым из выдающихся людей современной русской культуры сказал, что кремлевская внешняя политика последних лет свидетельствует, как он понимает, что страна почувствовала свою силу. То же ощущение, конечно, не у 90 процентов его сограждан, но у явно большей части. Битов, таким образом, с народом, только не в его, народа, несчастье, а в сознании правильного хода дел. На худой конец можно будет повторить пушкинское: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство". Важно отдавать себе отчет, что избиратель Путина охотно подписывается под этими словами, только в иностранцы зачисляет и своих недовольных соотечественников. Несогласие "с политикой" он воспринимает как несогласие с ним самим, больше того: как несогласие с его существованием.

Битов с его согражданами – не жертвы зомбоящика, не прислужники режима и не приспособленцы, хотя есть там и те, и другие, и третьи, а в массе своей сознательные патриоты. Битовская писательская организация (ПЕН-центр), которую покидают противники путинизма, – не союз трусов, приспособленцев и мелких шкурников, как считается. Это серьезные, уважающие себя и свое призвание люди, которые не видят в путинизме такой уж злой силы, чтобы вступать в борьбу с нею на положении одного из отрядов непримиримой оппозиции. Им, как большинству населения, терпимо в этой жизни. Аннексия Крыма, нападение на Украину, множащиеся нарушения прав человека, попытка части литераторов восстать против всего этого в организованном порядке под вывеской ПЕНа, наконец, Нобелевская премия Алексиевич и ее выступления образовали такую массу прямых вызовов, что не ответить на них с такой же прямотой было просто невозможно. Ответ Битова и его партии гласит: мы остаемся со своей страной, какая она есть сегодня, с ее политическим устройством и общественным бытом, мы да, открыто и даже, если угодно, торжественно желаем "труда со всеми сообща и заодно с правопорядком".

Какой отсюда напрашивается вывод для новых, а частично и старых диссидентов, для всех, кто подписывается под каждым словом автора книг про "красного человека" и про "время секонд-хэнд"? Принимать данное нам в наших ощущениях как природу. Не порицать этих людей, не упрекать, не стыдить, не увещевать их – они, повторим, не кучка прохиндеев, а органичная часть сложившегося за четверть века общества. Вы – общество, а мы – отщепенцы, вы живете своей жизнью, а мы будем – своей, отщепенской. А высказав это все, снова и снова задуматься о природе как путинизма, так и "битовизма", о смысле этого единства власти и подданных, этого гражданского согласия. Дело, видимо, в том, что никакой народ не может долго пребывать в сознании своей малозначительности. Ему для удовлетворительного самочувствия нужно считать себя достаточно важным, дееспособным и хотя бы относительно успешным. И не имеет значения, есть для этого основания или нет. За недостатком были вполне сгодится и сказка.

Анатолий Стреляный, "Радио Свобода"