Владимир Познер: Журналистики сегодня в России нет как профессии

Легендарный российский журналист 25 февраля проведет творческий вечер в Минске.

В преддверии этой встречи tut.by решил расспросить Владимира Познера о его взгляде на сегодняшний мир, с его войнами — информационными и реальными, о месте таких стран, как Беларусь, в противостоянии Востока и Запада. Мы поговорили и о личном: в чем смысл жизни Владимира Познера и чем удивил его прошедший год.

— Владимир Владимирович, мы беседуем за два месяца до вашего приезда в Минск. Расскажите, о чем будет ваша лекция?

— Я бы не назвал это лекцией. Это просто публичная встреча. Я не лектор, я не читаю никаких курсов. Как всегда я это делаю, я выскажу какие-то мысли по поводу наиболее, как мне кажется, важных событий последнего времени. Я буду говорить где-то полчаса. А потом я передам слово аудитории, чтобы мне задавали вопросы. Опыт показывает, что это наиболее интересно и для самих зрителей, и для меня. Вопросы, которые задаются, помогают мне понять, что людей беспокоит, о чем они больше думают. Всего это примерно полтора часа.

После холодной войны США сказали России: сидите и молчите

— После развала СССР у многих были иллюзии, что глобальное противостояние ушло в прошлое. Сегодня мы видим, что эти надежды не оправдались. Как вы думаете, почему?

— Это не трудно объяснить. Противостояние, которое существовало до развала Союза, было очень четким и управляемым. Это было противостояние между двумя так называемыми сверхдержавами, вокруг которых собрались полностью зависимые от них страны. И был третий мир, который никуда не рыпался.

Мир был жестко устроен и к этому привыкли за долгие десятилетия после Второй мировой войны. С исчезновением Советского Союза исчез один из полюсов. Ведь у всякого магнита есть два полюса, магнит однополюсным не бывает. Когда развалился СССР, все его сторонники и третий мир устремились в разные стороны. Все перестало быть организованным, началось множество локальных конфликтов.

С другой стороны, страна, победившая в холодной войне, США, решила, что вопрос закрыт окончательно и что отныне мир будет однополюсным, а возглавлять его будут США. Я думаю, это была стратегическая ошибка. Это решение было основано на непонимании того, что Россия в частности, но еще и Китай, такую структуру мира не примут. По разным причинам, в том числе — психологическим. Если взять Россию, то русский народ всегда считал себя великим, свою страну — великой, и ни под каким видом не согласился бы играть роль второй скрипки. Это исключено по психологии, по менталитету. То же самое и Китай...

— Некоторые бывшие империи смогли это переступить, переболели этим синдромом, желанием реализовывать свое величие во внешней политике. Вы считаете, Россия может перешагнуть через это?

— Я не говорю об имперских устремлениях, это разные вещи. Да, империи, которые были, они, по сути дела, все исчезли. В основном, кстати говоря, исчезли в крови, но были несколько империй, у которых хватило ума уйти до освободительных войн. В частности, Британская империя смогла это сделать после Второй мировой войны и сохранить прекрасные отношения со своими бывшими колониями.

Но речь не идет об имперских настроениях, речь идет об учете или неучете национальных интересов той или иной страны. США, по сути, сказали следующее: «Ребята, вы проиграли холодную войну, вот теперь сидите и молчите. Вы нас пугали много лет, вы нам за это будете платить». Очень яркий пример — это Югославия. С этим страна (Россия) внутренне была не согласна. Она была не согласна при Ельцине, но была другая ситуация. Страна была не согласна с этим при Путине, а он оказался тем человеком, который был готов выразить это несогласие определенными поступками.

Я совсем не апологет Путина, я просто объясняю. Сначала он даже хотел сблизиться с Западом, были сделаны конкретные предложения: стать членами Евросоюза, и даже — стать членами НАТО. И было четко сказано: «Нет, вы нам не нужны, вы не годитесь». Получив несколько раз по морде, словесно, разумеется, пришли к выводу: нет — так нет, будем как-то сами. Об этом сказал господин Путин в Мюнхене в 2007 году, сказал однозначно, ясно: раз вы не хотите нас, раз вы хотите, чтобы заткнулись, я хочу вам сказать, что вам придется учитывать наши интересы, вам придется понимать, что мы не танцуем под американскую дудку (в отличие от всей Европы, кстати говоря). С этого момента началось нынешнее противостояние. Антипутинская риторика, отождествление его политики с политикой Советского Союза начался тогда.

Беларусь ведет себя умно

— На ваш взгляд, в этой «новой холодной войне», как ее уже прозвали некоторые, как должны себя вести такие маленькие соседи больших стран, как Беларусь?

— Во-первых, я не называю это холодной войной. Холодная война была идеологическим противостоянием. Сегодня это из другой области. Очень удобно пользоваться старыми и устоявшимися формулировками, но они не точны.

Что касается маленьких стран, я не вижу, почему маленькие страны не могут вести себя вполне независимо. Но, разумеется, при этом учитывая свою степень экономической зависимости от других государств. Та же самая Беларусь, на мой взгляд, может сохранить нормальные отношения с Россией, но и построить новые отношения с Западом. Я не понимаю, почему маленькие страны должны оказываться в положении «или-или». Это неправильно. Кстати говоря, Украина могла решить свой вопрос, если бы действовала по-другому, без сегодняшних последствий.

— А что конкретно нужно делать, чтобы избежать украинского сценария, чтобы не раздражать Россию?

— Не занимать позицию, которая может быть истолкована как антирусская. Надо быть не «мы с Западом против вас», а «мы за себя»: «У нас есть такие-то интересы, который включают, естественно, и продуктивные отношения с Россией».

— Задумываются ли сегодня в России о линии поведения Беларуси? И если да, то как воспринимают?

— Я могу высказывать только свое мнение, я не разговаривал ни с Путиным, ни с другими людьми, которые формулируют внешнюю политику России. Но мне кажется, что никакого отношения к Беларуси как к априори подчиненной стране нет. Есть, конечно, ощущение, что мы очень близкие, славянские, православные народы, мы едины, во многом, между нами существует давняя близость и ее нельзя игнорировать. Но это не значит, что Беларусь должна отвернуться от Запада в принципе.

— Ваша точка зрения с этим совпадает?

— То, что это близкие народы, — безусловно. К вашей линии поведения я отношусь с пониманием, считаю ее правильной и довольно умной: да, сотрудничество с Россией, но соблюдение определенных принципов, вне зависимости от того, нравятся они или не нравятся российскому руководству.

— Раскол, который мы с вами обсуждали, прошел и по обществу, которое поляризовано в последние годы. Это заметно и в Беларуси, и, наверняка, у вас в России. Как, вы считаете, можно объединить людей после таких конфликтов?

— Это все зависит от политики государства, от приоритетов. Если государство стремится к тому, чтобы играть на разногласиях, то оно играет. А если стремится к тому, чтобы сблизить людей, оно это делает. Особенно в тех случаях, когда наиболее влиятельные СМИ практически находятся в руках государства.

В свое время Герман Геринг перед тем, как покончить с собой в тюрьме в Нюрнберге, давал интервью американскому корреспонденту. Он сказал примерно следующее: «Послушайте, никто не хочет воевать. Ни французы, ни англичане, ни даже немцы, ни русские, ни американцы. Но ведь не они решают. Главное — напугать их, убедить их в том, что им угрожают. И не важно, коммунистическая ли это тоталитарная страна, фашистская диктатура, демократия, парламентская, президентская — это не имеет никакого значения. Если вы запугаете их и убедите их в том, что им угрожают, а пацифисты — предатели страны, они будут воевать». Это абсолютно так.

У меня нет возможности смотреть белорусское телевидение. Но я совершенно точно могу сказать, что и в Америке, где я сейчас нахожусь, и в России, телевидение работает таким образом, что усиливает разногласия и враждебность, а не наоборот. Это делается в два счета. Все зависит от того, чего хотим.

— Значительную часть своей карьеры в СССР вы были на острие международной информационной войны. Сегодня мы живем на новом витке этого противостояния. Что делать далеким от политики людям, чтобы не потеряться в этих потоках информации?

— Если не интересоваться политикой, то разобраться нельзя, в том то и дело. Если люди хотят разбираться, у них есть масса возможностей. Опять-таки, а хочет ли власть, чтобы люди разбирались? При наличии интернета источников информации очень много, можно сравнивать разные точки зрения. Но у очень многих людей есть некоторая леность ума. Они принимают готовый полуфабрикат, который им дают: «Нате, кушайте», — они и едят, несмотря на то, что рядом есть другая еда, и, может быть, куда более вкусная.

А то, чем я занимался в советское время, называется политической пропагандой. Это к информации не имеет отношения. Это имеет отношение к дезинформации. Я был абсолютно убежденным, горячим сторонником советского строя, социализма. Став пропагандистом, я всячески доказывал моим американским радиослушателям преимущества нашего строя. Разумеется, я давал не всю информацию, а только ту, которая работала на мой тезис. Это даже не информационная война, это пропаганда. Я об этой части своей жизни чрезвычайно сожалею, но это уже другой вопрос.

Журналистики сегодня в России нет как профессии, есть отдельные журналисты, которые верны принципам журналистики. Я не знаю, как с этим в Беларуси, но у меня есть ощущение, что примерно так же, при авторитарной власти всегда так.

— В чем ваш смысл жизни? Менялся ли он на протяжении уже долгих лет жизни?

— Этот вопрос, я думаю, мучает любого думающего человека, и здесь нет окончательного ответа. Для меня смысл жизни — в моих людях, которых я люблю, в моих детях, близких. Смысл жизни — жить в ладу с собой, чтобы, когда я встал утром чистить зубы, увидел свое лицо в зеркале, не было желания плюнуть. Смысл в том, чтобы понимать, что ты делаешь что-то, нужное людям.

Мои ценности менялись скорее количественно: то, что было на первом месте, стало на втором, но все равно оставалось очень важно. Когда-то я считал, что именно моя общественная и профессиональная деятельность — самое главное. Потом я пришел к выводу, что самое главное — это все-таки мои близкие. Но и то, первое, очень важно, оно входит в представление о смысле моей жизни. Если вынуть это, то и может быть даже и нет смысла.

— Что за прошедший год вас удивило или впечатлило?

— Меня все-таки трудно удивить, я долго живу и много чего видел. 2015 год был не из лучших. Больше всего меня огорчает явный рост шовинизма, национализма и отступление от только начавших развиваться демократических норм в России.

Крайне важной для меня вещью, в позитивном смысле, было то, что уже через две недели после теракта в Париже, когда я приехал туда, я увидел, что Париж такой же живой, как и до. Я увидел, что Франция и французы, несмотря ни на что, сохранили важнейшую человеческую основу, веру в человека.