Записки путешественника: как белорусы колядовали в XIX веке

Записки этнографа, сделанные еще в конце ХIХ века, о том, как белорусы того времени встречали Каляды.

«Пришли колядки, — блины да оладки», — с этой белорусской поговорки начинается статья Сергея Максимова в книге «По русской земле: географические очерки и картины», изданной в 1899 году. Этнограф был почетным академиком Петербургской Академии Наук, много странствовал по землям Российской Империи и создавал очерки народного быта в регионах от Беларуси до Дальнего Востока.

Любопытно почитать, как исследователь 19 века описывает быт белорусов «в самой глуши» и Каляды.

Автор пишет, что праздник застиг его «в самой глуши Беларуси». В самом начале статьи этнограф дает знать, почему читателям могут быть интересны его записки.

«Народ, ее населяющий, за дремучими лесами, за мокрыми и непролазными болотами, целые века прожил домоседом, а потому из древнего сохранил многое, что другие русские племена успели забыть, растерять или обменять на чужое и новое», — пишет Сергей Максимов.

Канун Рождества этнограф провел в небольшом городке, «по обычаю того края, переполненном евреями». К сожалению, в публикации, которую читал tut.by, не упоминается название города.

Для белорусских евреев сочельник — обычная суббота, «шабаш». Автор пишет, что благочестивые хозяева уступили ему проходную комнату для постоя и ночлега, а сами уже «успели сбегать помолиться в школу», или синагогу.

За автором приехали из деревни с приглашением посмотреть, как начинаются коляды «и справляется первый день, называемый обыкновенно «куцьею» и даже «постною».

Постная кутья. «Кого угощаешь? — Дедов»

Мелкие, «сплетенные лыками», саночки довозят автора из еврейского местечка в деревню.

«Мы, впрочем, едва не опоздали, потому что навстречу нам подвигалась уже огненная звезда, вырезавшаяся на темном фоне сгустившегося в темную непросветную ночь рождественского канунного вечера. Звезду эту несли ребята и колядовщики на шесте длиною в две сажени. Смастерили они ее из толстой просаленной бумаги, с рогами или лучами и с яблоком в середине, служащим фонарем, с тремя сальными свечами. Когда этот фонарь оставался неподвижным, шесть рогов, посредством веревок на блок, вертелись на своей оси. Причем развивалась на них разноцветная бахрома. а на сквозном свете вырвались намалеванные херувимы с крылышками. Ребята, идя, пели: «ходили-гуляли колядовщички, недоросточки, как по этой пороше сочили — искали боярскаго двора», — описывает первую встреченную группу колядовщиков автор.

Тут Максимов отмечает самые яркие особенности говора белорусов: аканье и дзеканье. По его мнению, это делает песни-колядки «в особенности приятными для уха».

Между тем хозяева, у которых этнограф будет праздновать сочельник, уже вернулись из церкви и садятся за стол. Еще накануне, описывает путешественник, все сходили в баню и помылись: «белорусы не умывшись станут есть и работать, но молиться ни за что не станут».

Стол в крестьянской хате накрыт чистой соломой, поверх — белая скатерка. На ней кутья из обдирного ячменя. Она подслащена медом и стоит в горшке, к которому прикреплена горящая свечка. Это самое главное праздничное блюдо. Еще одно важное угощение — блины, сложенные высокой стопкой.

«Усадив меня за этот голодный стол, весь из сухой пищи, хозяева принялись за привычное дело, помолившись иконам», — рассказывает этнограф и описывает все, что видит. Например, как ножки колядного стола «спутали» веревкой. Чтобы не бегал и не пропадал скот, не хворали лошади, а у волов держалась бы сила в ногах, объясняют крестьяне.

Сергей Максимов описывает, как хозяин дома первую ложку кутьи бросает за окошко. «Кого угощаешь? — Дедов», — воспроизводит он диалог. И параллельно отмечает, что «дзядами» белорусы называют умерших предков.

За дзядами белорусы угощают и мороз — чтобы год не был голодным.

Кто-то из семьи бежит проверить примету: чем гуще на деревьях изморозь — тем лучше должны уродить рожь и овес.

«Вынимали из-под скатерти былинку, и по тому, сколь длина она, судили об урожае льна и конопли. Клубки ниток тогда же свивали возможно туже, чтобы туги были капустные кочаны; во весь день не вязали веников, не гнули ободьев — ничего кривого. Зато стараются начать другие домашние работы: запрядают нитки, завивают клубки и веревки, — до Крещенья работать ничего нельзя, иначе погибнет и расстроится хозяйство. Поэтому на «кривых» или «святых» вечерах даже умеренно пьют водку. Все к одному и все об одном, что больше щемит и сильнее болит в крестьянском сердце, когда все земные надежды вертятся на земле и на ее урожаях».

Колядовшики. «Отказать никто не имеет права и не смеет: так велела коляда»

Автор пишет, что после ужина крестьяне стараются лечь пораньше, чтобы встать с первыми петухами: «Кто на Рождество встанет раньше, у того круглый год работа будет спорее, и лучше, и счастливее. Женщины даже совсем не ложатся».

Сергей Максимов описывает обычай «дарить колядовщиков», причем подарки эти должны подаваться не как милостыня нищем, а как подать, которая и без того колядовщикам принадлежит, и в которой «никто отказать не имеет права и не смеет: так велела коляда».

В статье приводятся цитаты из некоторых колядных песен.

При этом автор предупреждает: «Колядовщики, ходя за своим и за должным, умеют пропеть скупому и скаредному хозяину все свои песни наоборот — на худое и к худу».

И добавляет, мол, многого и не просят: «А что каждый в силах дать, то и благо, и за то спасибо. Деткам достается больше деньгами, взрослым колядовщикам — съестным и водочным угощением».

«От свиньи — сало, от которого вся Белоруссия в восторге»

«Калядная зорка» освещает сумеречные белорусские хаты — такими они представляются российскому исследователю. Он подмечает: «Заметим, что белорусы едят вообще худо. Обычный их хлеб «пушной» с мякиной и в комьях, похожий более на комок грязи, непривычными зубами не разгрызается».

Но в коляды столы ломятся от угощений.

«Еще задолго до праздника во всякой белорусской хате «забивают коляду», т.е. режут и убирают свинью или, как там говорят, кабана, т.-е. борова. Вся страна говорит и думает, что «только тот праздник и знае, кто свинью мае». От свиньи — сало, от которого вся Белоруссия в восторге, без чего ни один работник не нанимается; салом там заговляются и разговляются, а без колбас (по-тамошнему — кивбас) еще ни один человек в том краю не встретил праздника Рождества Христова», — пишет исследователь.

После обедни и разговенья колбасами, студнем, похлебкой, кашей и киселем с молоком белорусы начинают праздновать веселые «настоящие коляды», которые продолжаются «целую неделю до Васильева вечера, или до толстой или богатой кутьи, и потом опять до Крещенья и Водохрещей».

Под Крещение — голодная кутья. Над дверями и окнами рисуют кресты. Девушки продолжают гадать на женихов.

«Всех примет и обычаев у белорусов так много, что невольно думается: до какой степени они боятся за себя, как тяжела и ненадежна их жизнь и как много значит коляда, когда с нею является надежда на благополучие», — с грустью отмечает этнограф.

К «третьим колядам» многие уже тратят последнюю копейку. В корчмах принимают в залог вещи. Сюда некоторые несут то, что накопили.

Но калядное веселье продолжается: «Конечно, во всю коляду — и толстую, и тонкую — первою заботой и главным долгом требуется веселье, а потому самые дорогие и почетные гости — скрипачи-музыканты и наряжененные козой и медведем. Белорусы пляшут «подушечку», вроде всем известного хоровода.

За недостатком скрипки прибегают к заветной дудочке, на которой прорезаны дырки, и играют, закрывая их пальцами. И этот невеселый и сумрачный народ разыгрывается на колядах, как малый ребенок до упаду. Простодушно смеется он, когда появляются ежегодно в одном и том же виде, с теми же рассказами и прибаутками, Антонова коза с медведем, гусь и журавль.

Хоть и просто, а все смеются, хоть и темно в хате, а все веселятся. Иные, впрочем, получают это удовольствие в корчме или в кабаке, куда белорусы, большие охотники до вина, часто заглядывают, сидят там по целым дням и даже справляют свои свадьбы. Здесь бывают и целые святочные представления с разговором".

«Водку и горелку» автор называет второй бедой здешнего народа, вслед за «малоплодной землей».

«Днем и вечером мы наталкиваемся здесь на «бетлейки»

К концу своих калядных записок Сергей Максимов снова оказывается в белорусском местечке. «Днем и вечером мы наталкиваемся здесь на «бетлейки». Это испорченное слово Вифлеем (Betleem); и в самом деле, обычай попал сюда, через польских католиков, из Западной Европы, как тамошний церковный обряд», — объясняет россиянин.

Для исследователя батлейка — диковина. Он подробно описывает устройство большого ящика, оклеенного дешевыми, из бумаги, изображениями святых.

«На задней стенке нечто вроде занавески, под которой висит люлька или, по-тамошнему, «колыська» с младенцем. Подле стоит Богоматерь в короне, с другой стороны Иосиф. Пол обит белою заячьей шкуркой, которая должна изображать снег и зиму. Пол в то же время имеет сквозной прорезь, по которому движутся разные фигуры и при их появлении слышатся объяснения».

Автор описывает кратко даже сценарий представления. Приведем его и мы:

«Идут три круля (царя) для поклонения, а за ними с тою же целью впереди поляк в кунтуше и с конфедераткой в руках, за ним еврей с петухом под мышкой, потом москаль, или русский, в виде купца, одетого в красный плащ, гишпан с гишпанкою, доктор в форменном сюртуке, мертвец и смерть, и Параська, и наконец кавалеры: все больше гусары и уланы. Это означает пир у Ирода. Еврей пляшет до упаду со своею супругой и, когда она уходит, он становится на молитву. Один воин заводит с ним ссору и убивает его; жена вбегает и заступается, но воин закалывает и ее. Является смерть и уносит убитых. Следом за ней выступает бернардин (монах) с жестяной коробкой. Она трясется от холода и, кланяясь, просит подаяния от зрителя».

Святочная уличная забава «тем и оканчивается». Народ воспринимает ее радостно: громко играют скрипка и бубен.

Автор заключает мыслью, отчего батлеечный сюжет так нравится людям: «И все представление нравится тем, что здесь производятся расчеты и с евреем и с паном, чего в действительности никогда не бывает. Белорусы — народ самый смирный, незлобливый и терпеливый до конца».