Ученый не должен думать, где взять бумагу для распечатки отчетов

Разговор о том, почему Беларусь не стала мировым научным центром.

Про отечественную науку белорусы знают мало. С ходу вспомнят, скорее всего, программистов и Академию наук. Ну и еще пару-тройку чудаков-изобретателей. Зато каждый второй скажет про утечку мозгов и бедность наших лабораторий, которые работают еще на советском оборудовании. Что не так с белорусскими учеными и нужна ли белорусам наука - в рубрике Onliner.by «Неформат».

Кто это?

Петр Дудин, 31 год. Окончил химфак БГУ и магистратуру того же университета. Докторскую степень (PhD) получил в британском University of Warwick (научная работа в области фундаментальной электрохимии и нанотехнологий). Кроме того, год работал в Leiden University (Нидерланды).

Ушел из науки три года назад и, отработав в консалтинге и инвестиционным аналитиком в управляющей компании «Роснано» (Москва), вернулся в Беларусь. Сейчас — директор по развитию в компании EnCata (опытно-конструкторское бюро и центр промышленного прототипирования), являющейся резидентом Минского городского технопарка.

— Давайте расставим все точки над «i». Как вы считаете, нужна ли белорусам наука, особенно фундаментальные, теоретические исследования?

— Конечно, нужна. В современном конкурентном мире страны завоевывают место под солнцем за счет производительности и эффективности труда, которые можно повысить с помощью новых передовых технологий. И это место определяется не количеством построенных в стране заводов, а добавленной стоимостью (разница между затратами и ценой, которую готов платить международный рынок), которую эти заводы обеспечивают.

Роль ученых — закладывать фундамент для высокотехнологичных производств, предвидеть развитие науки и технологий в ближайшие десятилетия, совместно с инженерами создавать новые разработки, которые будут реализованы в новейшей продукции с высокой добавленной стоимостью. Есть два пути: создавать продукцию с низкой добавленной стоимостью и зарабатывать на объемах (модель Китая) — это удел низкотехнологичных или устаревающих производств — или производить продукцию и оказывать услуги с высокой добавленной стоимостью на основе инноваций, новейших разработок, за которые мировой рынок готов дорого платить (модель стран Северо-Западной Европы).

— Но фундаментальные исследования — вещь очень дорогая, да и невозможно одной стране все это потянуть… Тем более что эффект мы можем почувствовать, к примеру, лет через сто.

— Важность фундаментальной науки для страны заключается в том, что в научных группах готовятся уникальные специалисты для технологических стартапов, высокотехнологичных компаний и производств. Мы могли бы значительную часть этого делать на европейские, американские или российские деньги, никто же не запрещает. В современном мире фундаментальная наука из огромных компаний (типа Intel, Dell, IBM) ушла в университеты. На Западе государства выделяют серьезные средства в виде грантов и под конкретные программы, в том числе на международные научные проекты. Там понимают, насколько важно интернациональное взаимодействие и обмен опытом в области науки. К сожалению, Беларусь долгие годы противилась интеграции в международную научную среду, присоединению к Болонскому процессу и ассоциации с ЕС. Наша страна могла бы получать значительно большее финансирование исследований в рамках партнерских научных программ и консорциумов.

— Как-то все у вас радужно. В Европе полно стран с классными лабораториями, людьми с отличным образованием — нужны мы им…

— У белорусских ученых есть огромное конкурентное преимущество — очень дешевые мозги, примерно в 3—7 раз дешевле, чем в ЕС или в США. А в сравнении с азиатами мы обладаем природной креативностью. Пускай постройка лаборатории будет стоить примерно столько же, но сама зарплатная составляющая исследований будет меньше. Мы могли бы стать настоящим научно-техническим R&D-хабом в ряде отраслей, не только в IT.

Более того, белорусы не воспринимаются европейцами как прямые конкуренты, не отторгаются, как это сейчас происходит с теми же китайцами. Например, вчерашние китайские аспиранты из европейских и американских университетов вернулись на родину и успешно копируют западные научные наработки. Вдобавок ученые в Китае имеют преимущество — у них отсутствуют регуляторные, патентные и сертификационные барьеры в ряде отраслей.

— Почему в таком случае мы не являемся мировым научным центром? Где международные лаборатории?

— Потому что мы не встроены в международную систему создания научных разработок. Раньше мы выполняли часть государственного оборонного заказа СССР. После развала Союза эта система разрушилась, а созданию рынка инноваций успешно препятствует белорусское государство, и отечественная наука уже 25 лет едет по этой колее. Роль гособоронзаказа частично переняли некоторые министерства и ведомства. Цепочка от лаборатории до производства нарушилась. Получилась фрагментированная система, похожая на Франкенштейна. Некоторые связи в этой системе восстановились, но те же исследования для военки по бюджетам уже не столь масштабны. А от недавнего всплеска трат на военку России нашим ученым почти ничего не досталось.

В мировую научную систему встроились единичные белорусские группы. Такие примеры стали возможны благодаря личным усилиям, активности руководителей отдельных лабораторий. Но это несистемный процесс. Государство скорее препятствует налаживанию этих связей визовыми и таможенными барьерами, а институты с радостью «отбирают» до 50% выигранных грантов на накладные расходы.

Второй момент — забюрократизированная система распределения средств. Белорусский процесс выделения грантов во многом похож на европейский. Но при этом Беларусь — страна маленькая, и «центров силы» в научной среде крайне мало (в отличие от ЕС), поэтому принятие решений зависит от довольно узкого круга людей. Это значит, что на процесс распределения средств на научные проекты можно влиять с помощью «кулуарной» работы. По этой причине система, замкнутая на себя, находится в колее и продолжает ехать по ней, с годами все больше замедляясь.

Единственный способ избавиться от этого — уйти от конфликта интересов, от аффилированности распределителей бюджетных средств и претендентов на государственные деньги, выделяемые на науку. То есть сделать процесс максимально прозрачным и публичным. Нужно создать совершенно независимую систему отбора заявок, в идеале с небелорусскими экспертами.

Так, к примеру, в Казахстане процесс отбора научных заявок по ряду программ отдали иностранным экспертам-ученым с международным именем, то есть людям, которые на 100% обладают научной беспристрастностью. И они определяют, чья заявка важнее, нужнее или лучше соответствует намеченным приоритетам. Такая система гарантировала бы, что деньги будут выделяться способным ученым и научным коллективам. Но, уверен, белорусским академикам, чиновникам и политикам сделать подобное не позволит гордость. Ведь ввести систему внешних иностранных экспертов — это все равно что расписаться в несостоятельности существующей системы.

Ну и третий момент — низкая эффективность работы ученых. Управленческая культура, уровень менеджмента в белорусской науке невысокий (как и в целом по стране). Неэффективность труда находит отражение в зарплате ученых и страновом уровне ВВП на душу населения.

— Но у нас гордятся тем, что аврал могут устроить, работать сутками… Белорусов в принципе считают трудолюбивой нацией.

— Смотрите, по ТРИЗу (теория решения изобретательских задач), которую придумал Альтшуллер, процесс изобретения нового делится на вариацию и стандартизацию. Выдумать новую теорию или открыть закон — это вариация. И думать эту теорию можно бесконечно долго, а может быть, будет внезапное озарение. Ведь когда знаменитое яблоко упадет на голову, неизвестно.

Стандартизация — это кропотливая каждодневная работа. Пример стандартизации в лаборатории — это рутинная работа по постановке экспериментов, сами эксперименты — сотни, тысячи экспериментов. То есть это абсолютно повторяемые вещи, которых в современной науке 80%, если не больше. Времена великих фундаментальных открытий прошли, настала пора мелких кропотливых побед.

Так вот в вариации наши ученые дадут фору многим. Наши ученые креативные, школа сильная, самобытная. А вот со стандартизацией большие проблемы. В белорусской науке управленческая культура невысокая, рутинная работа и процессы поставлены плохо. Кроме того, ученым приходится решать задачи, непосредственно с наукой не связанные: закупки, тендеры, написание бесконечных бумажек, заседания и прочее. Нужно помнить и то, что у нас было некоторое недофинансирование науки и внедрения разработок.

— Постойте, но из бюджета страны на науку ежегодно тратится 0,5—0,7% от всего ВВП. А это минимум $274 млн. Разве этого мало?

— А в развитых странах от государства на науку выделяются те же 0,7% ВВП. Но на Западе существуют еще траты на R&D (НИОКР, то есть научно-исследовательские и опытно- конструкторские работы) в размере 2—3% ВВП. Причем эти траты во многом делают частные компании.

В Беларуси же частный сектор мал (по разным оценкам, 30—40% экономики страны) и почти ничего не тратит на научно-технические разработки, потому что почти не пытается конкурировать на международных рынках.

У нас аспирант зарабатывает 2—4 млн, доцент — 5—8 млн, профессор — 10—15 млн. В Европе доцентами становятся в 31—35 лет, профессорами — в 35—40 лет. У нас — в лучшем случае лет в 45. Белорусский аспирант или научный сотрудник действует рационально: рост зарплаты при переходе на новую ступень незначителен, потому экономически выгоднее или уходить из науки, или уезжать в иностранные лаборатории, или сидеть на окладе, ничего не делать и зарабатывать «леваком». У нас ведь многие научные сотрудники где-то подрабатывают: кто-то создает сайты, кто-то «кодит», кто-то курсовые и рефераты делает на заказ и так далее.

Идем дальше. Эффективность. У белорусского профессора в среднем 1—3 аспиранта. На Западе — 5—7. Я вообще работал в группе, где на двух профессоров было 40 человек. В мире есть много групп, где на одного профессора трудится 30—70 аспирантов. Сравните количество рук и объем работы, которой управляет один профессор на Западе и в Беларуси!

И потом давайте сравним западную систему организации науки и нашу. У нас существуют очень большие потери на трение: большое количество бумажек, нужно долго ждать материалы, отсутствуют как класс маленькие компании, оказывающие различного вида сервисы и поставляющие расходники и оборудование в научные лаборатории.

В Беларуси сложно выбить деньги на элементарные вещи типа распечатки постеров для научной конференции, не говоря уже о поездке на саму конференцию. Встречал в Беларуси людей, которые тратили на это свои собственные средства.

А ведь ученый меньше всего желает думать о бытовых и организационных проблемах. Он все свое время должен тратить на постановку экспериментов и их осмысление, а не думать, где найти бумагу для распечатки отчетов. И заметьте, все эти перебои и отвлечение на мелочи удлиняет время на сами научные исследования.

В Европе с этим все гораздо проще. Идеальный случай — когда на факультете есть специальный «магазин» со специально обученными закупщиками, которые берут на себя процесс заполнения бумажек, заказы, доставку. Вы просто приходите и получаете все ваши расходники для офиса и экспериментов в «одном окне».

— Хорошо, завтра государство скажет: «Ребята, вот вам 2% ВВП, развивайте науку»…

— Если государство выделит деньги только на науку, их просто проедят, разработки не пойдут дальше лабораторий. Декларируемая цель белорусской науки — разработки ради разработок, а не разработки ради коммерциализации. Ведь сама суть инвестиций в науку и в R&D — повышать ВВП страны за счет создания продукции и услуг с высокой добавленной стоимостью.

Объясню свою мысль. Лабораторию от массового серийного производства отделяет пропасть. Сейчас у нас нет того мостика между наукой и производством, мы его потеряли. Смотрите: в СССР заказы на исследования буквально директивно доводились до институтов и лабораторий. В результате исследований рождались какие-то новые разработки или технологии. Затем в цепочку вступали опытно-конструкторские бюро (ОКБ), которые брали лабораторную разработку и превращали задумки в прототипы или пилотные установки, которые дальше испытывали и доводили до промышленных масштабов в научно-производственных объединениях и предприятиях (НПО и НПП). Только после этого все внедрялось на производствах, которые начинали изготавливать продукцию согласно госплану.

Развалился СССР, и этот мостик исчез. После развала существовавшей системы государство намеренно не дало развернуться рынку, который умеет формировать потребность лучше госзаказа. В современной Беларуси не понимают сложности внедрения научных разработок, не понимают ряда сопутствующих рыночных и технологических рисков: никакой «совет уважаемых людей» не в состоянии решить, какая разработка станет коммерчески успешной.

В развитых странах функцию внедрения научных разработок выполняют небольшие технологические компании (зачастую отпочковавшиеся от университетских лабораторий) либо спин-оффы (дочки крупных корпораций, коммерциализирующих новую технологию), технологические стартапы, поддерживаемые венчурными фондами и государственными грантами. Сами ученые коммерциализировать научную разработку не смогут, вертикально управляемым предприятиям это тоже не под силу: они слишком медленны и неповоротливы.

Поэтому Беларуси лучше вложить деньги в создание этого мостика — в поддержку малых частных инновационных компаний, в упрощение регулирования, коммерциализации научных разработок.

Можно вкладывать в науку миллиарды, но без создания в стране настоящего рынка, формирующего запрос на инновации, и мостика, связывающего науку и рынок, никакая наука не будет давать плоды.

А если вкладывать деньги только в новые предприятия (как это делают сейчас), они рано или поздно окажутся низкопроизводительными и низкоконкурентными (уже оказались) и впоследствии умрут. Альтернативный путь — закупка технологий на Западе; правда, нам будут продавать технологии 5—10-летней давности, что опять же не позволит продавать продукцию с высокой добавленной стоимостью на международный рынок.

— Мы пришли к очень грустному выводу. Системы нет, и создать ее никто не пытается. Какой вы видите выход?

— А кто создаст? Варяги? Нужны люди с другим, международным опытом. Много ли у нас ученых, которые вернулись с Запада и пытаются здесь что-то сделать? Единицы. Учитывая сложившуюся схему развития научной карьеры в Беларуси, профессорами они станут очень нескоро. Вернувшись, в условиях какой бюрократии они вынуждены работать? Кто сформирует запрос на научные разработки?

Сейчас у нас нет той критической массы современно мыслящих людей, чтобы решиться перевести все на современные рельсы. Появись нужное количество таких людей, все начало бы развиваться очень быстро.

С белорусской наукой в ее современном виде будет то же самое, что и с современными белорусскими заводами. Тут уместен лозунг «Эволюционируй или умри». Сегодняшнюю белорусскую науку, едущую по колее, ждет длительная эволюция в сторону деградации и смерти. Чудес не бывает.

Появление критической массы — маловероятный сценарий. Обновление белорусской науки невозможно без формирования успешного частного сектора, создающего запрос на научные разработки и инновации, без встраивания Беларуси в международные цепочки распределения труда и создания новых технологий. Увы.

Однако сохраняя белорусскую науку сегодня, пускай и в виде Голема-Франкенштейна, мы сохраняем хоть какую-то надежду, что Беларусь в будущем станет страной гибких высокотехнологичных частных компаний, а не банановой республикой, практикующей карго-культ.