Старик и горе. Как передают власть без преемника

Средний возраст жителя Узбекистана 27,1 года. Ровно столько провел во главе страны Ислам Каримов.

Узбекистан ждет классический сценарий: уход бессменного правителя, не оставившего преемника. Если самый сильный не успеет сразу победить конкурентов, инстинкт самосохранения подскажет правящей бюрократии взяться за руки и отложить их выкручивание друг другу на потом. Иногда для этого приходится опираться на народ, внутренний диспут о власти перерастает во внешний, а отсюда недалеко и до гласности

Средний возраст жителя Узбекистана 27,1 года. Ровно столько провел во главе Узбекистана Ислам Абдуганиевич Каримов.

Что происходит в стране, большая часть населения которой не знает другого лидера, когда лидера вдруг не стало? И который, оттягивая этот момент, никого не благословил, в гроб сходя, – чтобы благословленный не стал приближать этот день, как может.

А бывает, что и само окружение дружно этот момент откладывает, гальванизируя старика всеми доступными медицине и диетологии средствами, продлевая время, когда можно побороться за место преемника. Глядишь, из конкурентов кто-то сам отпадет: тоже люди не все молодые. Так сильно сдавшего в последние лет семь-восемь Брежнева все не отпускали на покой, на всю неделю в Завидово, а только на четыре дня из семи, чтобы в оставшиеся три руководил страной до последнего.

Но уж если момент наступил, тут происходят следующие вещи. Сперва некоторое время неясно, жив лидер или мертв. О втором исходе извещают с задержкой, постепенно приучают население к мысли бюллетенями о колеблющемся здоровье. За это время, если повезет, кто-то самый сильный успевает передавить конкурентов (в аппаратном смысле или в физическом, зависит от обстоятельств) и возглавить церемонию похорон. Или несколько послабей задавят самого сильного (в тех же возможных смыслах) и возглавят церемонию похорон коллективно.

Вообще, в отсутствие одного очевидного церемониймейстера инстинкт самосохранения подсказывает правящей бюрократии взяться за руки и отложить их выкручивание друг другу на потом, чтобы святая сила власти не покинула их круг и не ушла на сторону, пока население в растерянности.

А когда население попривыкнет к сиротству и президиуму верных продолжателей, можно или вернуться к вопросу о том, кто тут самый верный, или, напротив, подвергнуть наследие усопшего критическому пересмотру, подняв себя, таким образом, на один уровень с ним или даже выше. Вместе с критическим пересмотром можно добить оставшихся хранителей наследия. Население будет расколото на довольных, которые всегда видели худшие стороны ушедшего, и недовольных полосканием белья в вынесенном соре. Добиванием оставшихся хранителей наследия будут довольны, впрочем, и те и другие.

Помехой тут могут стать сохранившиеся политически активные и экономически необделенные родственники. Советская традиция таких не знала, а вот, к примеру, югославская уже да. У верной Иованки были претензии. А Франко собственноручно изгнал родственников из будущего преемства, чтобы не мешали сохранить курс, – потому что народ, даже любя лидера, редко любит его родню (смотри сюжет Мубарак и сын). Но от критического пересмотра это Франко все равно не избавило.

Тут может случиться даже демократизация. Не имея авторитета усопшего, автоматически возникающего, когда количество проведенных у власти лет сравнивается со средним возрастом населения (да, в России нужно жить долго), хранители, критики – ненужное зачеркнуть – наследия в борьбе друг с другом бывают вынуждены опираться не только на армию, флот, патрульно-постовую службу и других лучших друзей страны, но и непосредственно на народ. Внутренний диспут о власти, таким образом, перерастает во внешний, а отсюда и до гласности рукой подать. Ее, правда, становится слишком много, когда, с точки зрения победителя, она уже выполнила свои функции: свобода ведь это не вседозволенность.

Но бывает, что время борьбы растягивается на полноценный переходный период и успевают сложиться зачаточные реальные институты или заработать декоративные, особенно если это не противоречит личным убеждениям преемника, а они всякие бывают, не в компьютерной игре живем (хотя есть сторонники и такой версии). А если полноценное наследование складывается раньше институтов, тут прямо многое зависит от убеждений.

Молодое же население может за это время выйти на улицу: молодость часто водит в сабельный поход, особенно если не сытая, а где средний возраст 27,1, она редко сыта и обута в соответствии с ее собственными представлениями о себе. А уж сабельный поход может возглавить совсем кто угодно, вовсе не из круга взявшихся за руки наследников, а, как у нас, красный ИГИЛ, запрещенный в России в 1916 году, и его нынешние религиозные последователи, запрещенные в ней (и не только) сейчас, не говоря уже о менее членовредительских вариантах.

Узбекистан не один такой. Угрозы у него и соседних стран примерно одинаковые: приближаются и удаляются в зависимости от артериального давления. Хотя Казахстан, пожалуй, разумнее устроен, но это опять же смотря при каком пульсе. А там еще и Таджикистан есть. И Туркмения, где лидеры не такие уж стареющие, зато внезапно смертные. И случись какой угрозе реализоваться по-настоящему, разбираться придется нам – и с беженцами, и с этнической резней, и с религиозными войнами. Больше некому. Китайцы не пойдут и к себе никого не пустят, зачем им. Скорее поддержат морально.

Так что в любые российские внутренние и международные планы надо закладывать среднеазиатскую корректировку по причине возраста тамошнего руководства и неясности вопроса о престолонаследии.

Александр Баунов, Carnegie.ru