Подмена Родины

Государство окончательно подменяет собой Родину в сознании людей.

О неисправимости России вообще и русского народа в частности сейчас говорят все больше – вплоть до появления «генетических» обоснований негативных тенденций.

Многие публицисты, благоразумно ограничивающиеся в своих теориях обоснованием социокультурных факторов, тоже приходят к выводу: рабская природа и тяга к тоталитаризму проявляется у россиян на протяжении многих веков. Алексей Широпаев, например, выдвигает версию, согласно которой именно идея России как таковой является «ментальной ловушкой, которая делает русских пленниками Империи». «Безотказная вербовочная формула Лубянки: «Вы нужны России. Подчеркиваю, не нам, а России. Режимы приходят и уходят, а Россия остается». И, в общем-то, Лубянка права: сменяется листва, а «заколдованный, дикий» лес Империи пребывает вовеки... Но издавна были и те, кто стремился разорвать этот заколдованный круг. Преодолеть морок. Изменить «родине». Следует признать очевидное. Начиная с возвышения Москвы национальные интересы русских лежали в плоскости государственной измены. И даже ранее – с Батыя», – рассуждает Широпаев.

Действительно: как россиянам, проживающим в своей стране, так и эмигрантам часто присуще особое «чувство России», которое государство во все века стремилось и стремится подменить собой. По самым последним данным ВЦИОМ, ключевым признаком самоидентификации россиян остается их принадлежность к России: 59% респондентов, прежде всего, называют себя гражданами страны. При этом больше всего гордости у большинства вызывают сильная армия, история и отечественная культура.

На мой взгляд, Широпаев прав в том смысле, что именно эта потребность обязательной самоидентификации с Россией значительно повлияла на то, что большая часть населения одобрила агрессивную политику Кремля в отношении Украины. В эту категорию попали даже многие из тех, кто ранее выступал с критикой Путина.

В самом деле, выходящий на Болотную площадь россиянин понимал, что он выступает не против своей страны, а против царящей в ней несправедливости, и не чувствовал внутреннего разрыва с Россией. Более того, он ощущал даже свою причастность к происходящим в стране процессам, способность хоть на что-то повлиять, а потому, выступая на стороне оппозиции, считал себя частью большой социальной группы, выразителем отдельных царящих в обществе настроений, творцом его будущего.

Но одно дело – внутренняя политика, совсем иное – внешняя. Здесь обычный россиянин прекрасно понимает свою неспособность влиять на события. В «битве титанов» рядовой обыватель оказывается беспомощной щепкой, не способной ни в каком виде представлять свою страну в происходящем. Ему нет места в исторических процессах, он перестает быть значительной фигурой, лишается возможности быть субъектом действия – либо, действуя, сталкивается с тем, что его поступки ровным счетом ничего не значат.

Единственным способом хоть как-то почувствовать свою включенность в тревожные события (а события, на которые невозможно влиять, тревожат больше других) он видит возможность «прислониться» к одной из сторон, влиться в чьи-то ряды, чтобы вновь почувствовать себя сильным и значимым.

В такой ситуации государство окончательно подменяет собой Родину в сознании людей, и единственным способом сохранения связи с Россией многие видят поддержку проводимого властями страны курса. Разрыв с этим курсом внутренне представляется разрывом с собственной страной, а многие россияне, действительно, подсознательно больше всего на свете боятся потерять Россию. Именно поэтому даже мыслящие люди зачастую «срываются» в «ура-патриотизм», боясь потерять опору под ногами.

Возможно ли трансформировать «идею России» и патриотизма вообще в нечто конструктивное, или такую идею следует воспринимать только как деструктивный имперский фактор? Важно отделить само иррациональное «чувство России» от вполне конкретных рационализованных пропагандистских наслоений, которые были искусственно привязаны к образу родной страны в последние годы. Статистика показывает, что активных «имперцев», целью и мечтой которых является приращение новых территорий как минимум в границах бывшего СССР, в России не так уж и много. Однако это не исключает того факта, что подавляющее большинство россиян действительно с воодушевлением отнеслось к факту аннексии Крыма.

Этот феномен можно объяснить, во-первых, тем, что в последние годы российская власть преуспела в создании иллюзии о своей стране как об осажденной крепости.

Соответственно, большинство поддерживает идею «восстановления Россией своего влияния» на территории бывшего СССР, искренне полагая, что при враждебном окружении России жизненно необходима «буферная зона», защитный пояс, некая прослойка между ней и «врагами».

Таким образом, сама возможность выживания России или как минимум ее стратегической безопасности поставлена властями в зависимость от территориального фактора: если не от прямого приращения территорий, то как минимум от сохранения «зон влияния». В такой ситуации в сознании большинства россиян аннексия Крыма стала лишь ответом на поражение в некоем мифическом «сражении под Киевом» между Россией и США, ведь именно так выглядят события на Майдане через призму кремлевской пропаганды. Ну и, конечно, свою роль сыграло оставшееся с советских времен восприятие Крыма как «своей» территории, которая по определению не может быть отделена от России государственной границей.

Однако, если отбросить активно нагнетаемую в последние годы иллюзию противостояния с США (притом противостояния глобального, на уничтожение), если не эксплуатировать многократно идею невозможности для России выжить и защититься без пресловутых «зон влияния», оказывается, что со времен распада Союза большинство россиян вполне смирилось с ныне существующими границами страны.

Более того, и сегодня на фоне близкого экономического краха все чаще слышатся голоса рядовых обывателей: «Да зачем нам был нужен этот Крым?» Претендовать на Таллин или Прагу в таких условиях обыватели тем более не планируют.

С одной стороны, опасность представляет не «чувство России» само по себе, а искусственные формы и ассоциации, с помощью которых власть эксплуатирует эти настроения в своих целях. С другой стороны, столь сильно выраженная самоидентификация с абстрактными категориями вроде «исторической памяти», «величия страны», «родины-матери» вновь и вновь создает основу для таких манипуляций.

Патриотизм, не связанный с идеями уважения личности, прав и достоинства человека, с заботой государства о благосостоянии граждан и уважением суверенитета других стран, становится опасным инструментом в руках любой власти.

Абстрактная форма, не наполненная свойственным для развитых европейских стран содержанием, неизбежно наполняется иными ценностями, зачастую уродливыми и человеконенавистническими.

При этом вполне вероятно, что по мере развития экономического кризиса центробежные тенденции будут нарастать, а региональные элиты примутся искать способ ослабить влияние Москвы. Столкновение двух этих тенденций – иррационального страха «потерять Россию» и необходимости выживания отдельных территорий – резко увеличивает вероятность в перспективе силового противостояния между столицей и регионами. Чем кончится такое столкновение, предсказать очень сложно.

Ксения Кириллова, «Радио Свобода»