Лявон Вольский: Белорусский народ, как ни прижимай, найдет лазейку везде

Известный музыкант объяснил, почему соглашается петь на подпольных концертах

После долгого периода запретов и тяжелой потери Лявон Вольский, кажется, возвращается. Легендарный белорусский музыкант, бывший лидер N.R.M. и «Мроi», автор «Крамбамбули», рассказал tut.by о болезни жены, отношении к религии и новом альбоме «Псiхасаматыка», который представит в Вильнюсе 3 декабря.

— Как музыканта, который пишет стихи, поздравляю с тем, что Боб Дилан получил Нобелевскую премию по литературе. Что для вас и ваших коллег значит такой выбор?

— Боб Дилан — многогранный талант. Те комментаторы, которые писали, что стали Нобелевскую премию вручать не серьезным литераторам, на самом деле не знают текстов Боба Дилана. Это серьезная поэзия. Нобелевскую премию не раз вручали не литераторам-романистам, а поэтам. Например, Виславе Шимборской, если брать близких нам людей — поляков. Дилан абсолютно заслуженно получил премию за вклад в поэзию, причем которая благодаря музыке была популяризована во всем мире. Я, например, в ранней молодости не слушал Боба Дилана, были другие приоритеты, и только потом с удивлением понял, что всю жизнь его слушаю. Просто пели другие исполнители, а я даже не знал, что это его песни. Поэтому его вклад в мировую культуру огромный. Популярнейшие тексты с подтекстом, богатыми пластами. Кстати, сам Боб Дилан до сих пор никак не отреагировал на эту премию, ничего не ответил Нобелевскому комитету. Лишь его представитель сказал: «Ну нормально, хорошо, что получили». А Боб Дилан, который после этого уже выступал в Лас-Вегасе, промолчал.

— А вы бы от какой премии отказались?

— На сегодняшний день от звания заслуженного артиста Беларуси.

— Почему?

— Государство десять лет запрещает играть концерты, а потом вдруг меняется курс и оно вручает звание заслуженного деятеля искусства? Должна же быть какая-то генеральная линия: либо так, либо так. Я бы отказался от любой государственной премии. Я, кстати, от государства никогда ничего не принимал — ни квартиры, ни даже дотаций на дочку когда-то, которые дают при рождении ребенка. А все попытки наладить какой-то диалог, походы в высокие кабинеты (в разное время они присутствовали) не давали никакого результата, кроме каких-то минусов.

— А представьте, что вы на стороне государства. Вы бы кому выступать запретили?

— Никого бы я не запрещал. И бело-красно-белые флаги бы не запрещал на концертах. Пусть люди приходят в специально отведенное место, выпускают там пар, пьют свое недорогое пиво, кричат: «Жыве Беларусь!», а потом выходят на улицу такие довольные, счастливые, немного подшофе, идут себе домой, а завтра — на работу/учебу в хорошем настроении. В мире есть конкретные вещи, которые стоит запрещать, — это пропаганда насилия, разжигание межнациональной розни и пр. И то запрещать это нужно очень осторожно, потому что запреты вызывают интерес. И запрещенные артисты вызывают интерес, я говорю не только про международный, но и про местный, людям любопытно, что же такого сделал этот человек.

— У вас есть фанаты, которые заинтересовались вашим творчеством только потому, что вам не давали выступать?

— Думаю, что есть. Например, за границей много людей, которые интересуются моим творчеством, потому что в какой-то момент они задались вопросом: как это так? Средний литовец, я уже не говорю про поляка, не понимает, как могут быть запрещены концерты на так называемой частной территории — в арендованном помещении клуба или ресторана. Я объясняю: ну, можно позвонить в клуб, санстанцию отправить. Какая санстанция, ты о чем? Им непонятно и интересно, кто мы такие. Так что нам грех жаловаться, ездим по миру, играем концерты. А ведь где-то за такое могут и в тюрьму посадить. Есть ведь страны, где запрещена конкретно рэп-музыка, и если ты этим занимаешься, очень сильно рискуешь. Или в Иране запрещен рок, развита сеть подпольных клубов, где собираются люди, достают инструмент и играют для приглашенных. Это страшно рискованно. У нас еще ничего, у нас свобода.

«На концерте в Сухарево что-то поменялось»

— Вы когда-нибудь позволяете себе думать, каким был бы Вольский, если бы вас не запрещали?

— Теперь уже это тяжело представить. Потому что запреты длятся 10 лет с короткими перерывами. Не знаю, как другие музыканты, но я приспособился к существованию в таком контексте. Вот он такой есть, значит, нужно придумывать что-то другое, например, пробивать в Вильнюсе презентацию альбома, бесплатные визы для тех, кто хочет на нее приехать.

— Недавно у вас была целая серия подпольных концертов в Минске. Вы просто писали в фейсбуке, что, мол, сегодня случайно буду там-то, случайно с гитарой, может, что-то спою. Где находите силы, чтобы не опустить руки, а что-то подобное постоянно придумывать?

— Знаете, регулярно силы покидают меня. Не всегда же бывает так, как последние полтора месяца, когда я интенсивно выступал. Но мне это даже понравилось, потому что собиралось много людей, был отклик в интернете. Если бы людям это было неинтересно, я бы перестал — не любитель выступать для двух человек. Но поскольку это людям нужно, пусть будет. Это большое счастье играть, когда тебя понимают, когда есть обмен энергией. И неважно, ты играешь электро- или акустический концерт, в каждом из этих жанров есть свои свои плюсы. На акустическом концерте какой-то интим, камерность, все близко, ты видишь глаза людей. На электроконцерте — адреналин.

— Это концерт в Сухарево так поменял ваше настроение (27 июля Лявон выступил на предвыборном пикете Алеся Логвинца и собрал больше тысячи человек)?

— Да, скорее всего. Там как-то все поменялось. Забавно, я же не видел, сколько пришло людей. Стоял на траве, микрофон тут же, аппаратурка Логвинца, которая не была рассчитана на такой концерт. Я видел только первые ряды, ну думаю, человек 300, может, 500 — нормально. Потом началась автограф- и фотосессия, и я понял, что как-то долго она тянется. Ну ладно, может, случайные молодые люди подтянулись сфоткаться для крутизны лишней. Вернулся домой, а мне пишет журналист из Берлина: «Как ты, нормально? Так много людей было!» «Ну как много — средне». «А ты видел фотоотчет в интернете?» — «Нет». — «Так посмотри».

Потом я поехал в Гомель и снова был удивлен, там половина пришедших меня не слышала, потому что не попала в амфитеатр, но все равно они стояли до конца. Тогда я подумал, что стоит соглашаться на подпольные концерты, потому что народ не то что голодный, но очень этим интересуется.

— На новый альбом «Псіхасаматыка» вы собирали деньги в интернете? Это первый такой опыт?

— Да, мы никогда раньше краудфандингом не занимались. И я, как всегда, был настроен пессимистично. Ну как это — белорусский народ, вечно кризис тут, не хватает ни на что денег. И, как всегда, все оказалось наоборот. Отлично собрали.

— Пришлось через себя переступать, вы все-таки звезда — и вдруг собираете деньги в интернете?

— Я думал про это, меня спрашивали, не было ли барьера, мол, это же попрошайничество какое-то. Но я так не считаю. Если бы в этой стране можно было играть коммерческие нормальные концерты турами, можно было нормально выпускать диски, делать какие-то акции, все было бы по-другому. Мы это все умеем, поверьте. Но тем мы и знамениты, что никогда ничего в Беларуси не делали так, как надо — презентация, концерт. Мы лишены такой возможности тут. И все лишены возможности существовать в реалиях более-менее работающего шоу-бизнеса — государственные артисты тоже. За 20 лет тут не появился такой шоу-бизнес, как в Украине, как в Польше.

«Разные дни бывают, но не скажу, что я в депрессии»

— Вы свой новый альбом как-то назвали «суцэльнай дэпрэсияй».

— Нет. Он не такой, но нотка депрессивности там сильнее, чем в обычном альбоме.

— Но вы сейчас совсем не похожи на человека в депрессии.

— А я и не совсем в депрессии. У меня разные дни бывают, но не скажу, что я целиком в негативе.

— Вольский возвращается?

— Я никуда и не уходил.

— Разве? Была на вашем концерте «Белая яблыня грому» в конце 2010 года, а потом, после выборов, — на концерте в «Граффити». И показалось, что настроение было совсем другим. В «Граффити» вы были злым, депрессивным, потом вообще был какой-то период затишья.

— Мне тяжело отследить свое настроение, безусловно, вам виднее, как я выгляжу на сцене. Мне важнее отдать энергию, и она может быть разной. После выборов 2010 года эта энергия злости просто была в воздухе. Помню, мы как-то зашли в «Корону» в канун католического Рождества и там просто висела эта злость, все друг на друга так смотрели, будто сканировали, кто из какого лагеря. Было неприятно там находиться. Поэтому, когда я играл в «Граффити», это, безусловно, чувствовалось. Потом была пауза, потому что запретили и «Граффити», и все на свете, даже мелкие точки, которые раньше просто не замечали.

— И все-таки: сейчас возвращается прежний Вольский?

— Это как река китайская, тот уже никогда не вернется. Ты ж не будешь таким, каким был пять лет назад. В каждый период человек разный — другой опыт, другие ощущения. Пять лет назад я был более наивным, теперь знаю больше. Например, иллюзии о существовании на этой музыкальной территории у меня абсолютно исчезли, просто не хочется потерять публику. Но уверен, что не потеряю ее, даже если вообще не будет концертов, останется только интернет. Я сейчас вижу, как совсем небогатые люди почему-то едут на концерт в Прагу. И я не знаю, что с ними делать. Ну как это? Я этот концерт даже не рекламировал особо. У меня серьезный концерт в Вильнюсе 3 декабря, мне на него надо все силы бросить. Но люди собрались и едут в Прагу.

Да, когда-то казалось, пусть не будет концертов, раз так тяжело это все организовать. Получалось, что мы так обиделись, что поддерживали государство в его запретах. У меня были времена, когда я был обижен на белорусов, мол, нас запретили, а они ничего не сделали, не вышли на акцию протеста. А сейчас нашли нормальную схему, как без нарушения законодательства и унижения в горисполкоме, без ползания на коленях за гастролькой, выступать. Стоит все-таки использовать любую возможность. Там, где можно играть, стоит играть. Моя сегодняшняя политика такая. В этом смысле я возвращаюсь. Белорусский народ, как ни прижимай, найдет лазейку везде. И если он любит эту музыку, он найдет возможность ее послушать, и не только в интернете.

«Анна не обращалась к традиционной медицине»

— Ваш период возвращения совпал с самым, пожалуй, тяжелым периодом в жизни — потерей жены. Есть что-то, что помогает вам это пережить?

— Много работы помогает. У меня было несколько месяцев такого… Я не то что концерты не мог играть… Мне надо было спеть пару песен на вручении премии в Стокгольме, и я еле с этим справился, честно говоря. Только в июне, когда играл в Вильне, более-менее пришел в себя, но уже и время прошло. Тяжело… Не знаю, кому тут что советовать. У меня же с Анной все связано было. И работа, и все остальное.

— Анна была вашим продюсером. Тяжело со всем самому разбираться — с организацией, денежными вопросами?

— С такими небольшими акциями, которые проходят в Минске, это несложно. Я все знаю, Анечка мне рассказывала, как и что делается. Она и сама не любила заниматься администрированием, и я ее понимаю, потому что ты много времени тратишь непонятно на что, не на написание песни, не на концепцию шоу, а просто на то, что, к примеру, нужно организовать поход музыкантов за визами. Я какое-то время даже не знал суммы гонораров, для меня это было темным лесом. Если я теперь этим буду заниматься, то завалю все остальное. Надо нанимать человека, который станет все это делать.

— Без поддержки жены как справляетесь?

— Я уже пережил период такого застоя в несколько месяцев, когда ничего не хочется делать, а если и начинаешь, нормально ничего не делается. Но так сложились обстоятельства, что я потихоньку-потихоньку все-таки выплыл, хотя все могло быть иначе, честно говоря. Могло не быть никаких возвращений, мог бы уже профессионально заниматься жалостью к себе.

— И как перестать себя жалеть?

— Я тут ничего посоветовать не могу, надо, чтобы что-то открылось самому. Может быть, у меня это была востребованность или то, что мне все писали. Не знаю. Что-то сильно поменялось за короткий период.

— Люди в таких ситуациях обычно ищут утешения в чем-то. В том же алкоголе.

— Я не в запое, не на стакане. Был у меня период, когда я злоупотреблял, но недолгий. И то — не так уж я злоупотреблял беспросветно. Просто я не пью крепкий алкоголь, может быть, это меня спасает. Я не пью водку, коньяки — крайне редко, когда это обусловлено каким-то эстетством, красной икрой, например, зимой морозной. А так… Я так и не скатился до крепкого алкоголя. Да, в эти месяцы я перебирал дозу, но с красным сухим французским вином это не так страшно.

— Некоторые в спорте в физические нагрузки уходят.

— Я так и не вернулся в большой спорт. Да я там никогда и не был.

— Разве вы не занимались йогой?

— Пару раз позанимался, но так и не пришел в йоговскую форму, каждый день думаю, что надо возвращаться, но каждый раз: вот завтра и начну. Но я вернусь, безусловно, в эти комплексы здоровые. Ясно же, чем ты здоровее, тем меньше что-то надумываешь в голове. Все, что улучшает здоровье, помогает тебе более реалистично смотреть на вещи.

— В религию еще многие уходят.

— У меня был серьезный кризис веры, честно говоря, потому что тяжело было понять эту ситуацию с точки зрения христианства. Почему? Я понимаю, что пути Господни неисповедимы, но не понимаю, почему настолько. Как так может быть? Почему так случилось? Почему со мной? Почему с человеком, который всю жизнь занимался здоровым образом жизни, — с моей Анной. Как так скосило, в такой короткий срок?

— Вы не знали о болезни?

— Подозрения были за полтора года до этого. Но они были не подтверждены, потому что Анна никогда не связывалась с традиционной медициной, считала, что это путь в никуда. Она читала свою, специфическую, нетрадиционную литературу, где прямым текстом говорилось, что нельзя обращаться к этой машине убийства, просто залечат и все. Не знаю, правильно это или нет. Если бы она обращалась к традиционной медицине, было бы лучше или хуже? Но она прислушивалась к советам нетрадиционных медиков, и до конца не было понятно, что с ней. Небольшие подозрения были, но все протекало спокойно. А потом болезнь резко активизировалась и все произошло очень быстро.

После этого я чуть не отошел от религии. Я всегда стоял на христианском фундаменте, у меня есть какие-то ценности, в которые я верю, которые соблюдаю, и вдруг внезапно жизнь начала выбивать этот фундамент из-под ног. Но в конце концов я пришел к какой-то гармонии, нашел в себе силы принять, понять какие-то вещи. Объяснить их невозможно, но до меня дошли какие-то скрытые смыслы. На самом деле мы не должны обижаться на жизнь, на высшие силы, все происходит так, как должно. Я, слава богу, прошел этот кризис веры, потому что, если бы разуверился, наделал бы в жизни много глупостей, могли бы какие-то необратимые процессы начаться.

— С дочкой отношения стали ближе? Может, она теперь вернется в Минск?

— Как же она вернется, если учится в Польше? А отношения стали ближе, звонит каждый день по вайберу, рассказывает, что у нее происходит, я рассказываю, что у меня. Адэля приезжала недавно, была несколько месяцев на каникулах. У нас теперь более доверительные отношения, раньше они были шутливо-ироничные. Помогаю ей с песнями.

— Дочь тоже пишет песни?

— Да! Даже выложила их на фейсбук или «вКонтакте», был хороший отклик, «Свабода» взяла интервью, и пошло-поехало. Для меня они, может, немного детские, но они позитивные, с добрым посылом, и людям это нравится. Она мне их присылает, я ей что-то подсказываю по текстам, по музыке — меньше. У нее такая американская манера, и это для меня очень интересно. Потому что я или пишу стихи в традиционной форме и потом накладываю их на музыку, или сразу приходит и то, и то. Дочь же пишет, как американцы, рваные строки такие, без рифмы, как она это делает? Очень интересно.

— Готовы на одной сцене с дочкой выступить?

— Пока что сцены нет. А так можно, без проблем. Но не хочу, чтобы это выглядело, что я продюсер собственной дочки. Я лучше помогу первое время, а потом сдам профессиональным продюсерам, если ее творчество будет востребовано у публики.

— А в целом новый вернувшийся Вольский, он какой?

— Более сильный, у меня больше ответственности. За весь процесс отвечаю я. Мне пришлось многое пережить, чтобы прийти к этому пониманию. Теперь все надо делать самому. Хотя музыканты всегда остаются где-то детьми — на какую-то четверть, наполовину. От этого нельзя полностью избавляться, да и не получится. Даже негативный опыт должен перемолоться и выйти в какое-то творчество, во что-то новое, что можно дать людям. Анна меня научила, что подход к концерту не может быть ординарным, не может быть такого, что мы просто отрабатываем. И, как ни удивительно, особенно здесь. Все привыкли, что завтра могут запретить, думают, что можно и так сыграть. Нет. Вот особенно в Беларуси надо удивлять. И подход к шоу не менее важен, чем песни. Нам нужно всегда придумывать что-то еще. И я очень благодарен Анне за то, что она дала мне это понимание.