В Гродно восстановили распятие, перед которым молился Калиновский

Художник-реставратор из Гродно Владимир Кислый признался, что за Беларусь ему часто приходилось стоять с кулаками.

Реставратор из Гродно Владимир Кислый спас сотни икон и других произведений сакрального искусства, а как художник-живописец провел много авторских выставок. 26 декабря ему исполняется 60 лет - по этому поводу корреспондент «Радыё Свабода» заглянул в его мастерскую. Это словно продолжение экспозиции Музея истории религии, в котором художник работает 37 лет.

О своей судьбе и судьбе белорусского искусства

- Поскольку у вас юбилей, то первое, о чем хотелось бы спросить - как чувствуете себя, какие мысли одолевают, вообще - чем живете?

- В детстве мне казалось, что человек в 60-летнем возрасте - это просто старый дед. Конечно, в таком возрасте человек уже начинает анализировать, что прожито и что осталось. Как Жюль Верн писал: в начале жизни она кажется привлекательным необъятным океаном, а в конце - нелепостью и огорчением. Мне бы хотелось этого избежать.

Хочу сказать, что я с детства мечтал работать в музее и интересовался этим еще в школе. И художником-реставратором стал случайно, несмотря на то, что закончил геофак. Я стал профессиональным реставратором, а вот живописцем считаю себя все же любительским, хотя устроил множество выставок.

- Через ваши руки прошли сотни художественных произведений, которым вы вернули их вид и стоимость. И поэтому кто, как не вы, может сказать о судьбе белорусского искусства, о том, что ему пришлось пережить...

- Белорусская материальная культура, которая дожила до наших дней, претерпела невероятные страдания. Я даже часто задумывался - есть ли еще такая культура в мире, которая бы столько терпела? Изменения властей, идеологий, войны, конфликты, политические перемены, годы волюнтаризма, «перестройка»... Все время что-то ломалось, вывозилось, перевозилось, горело.

К примеру, в имении Фердинанда Рущица красноармейцы топили печи рамами от картин. Коллекции Радзивиллов вывезли в Россию, и наши искусствоведы вынуждены были потом ездить туда, говорить, что у нас ничего не осталось, и просить хотя бы копию того же Саврасова. Нам же известна и судьба книг Скорины, и библиотеки Хрептовича - это, к сожалению, уже необратимо.

- Но во всем этом есть и наша вина. Вам не кажется?

Есть и такие примеры. Когда-то Михаил Ткачев мне рассказал о Пилипе Пестраке, именем которого у нас названа улица. Во времена, когда Вильнюс отдали литовцам, там расформировали белорусский музей и предложили белорусам забрать экспонаты. Пилип Пестрак, к которому тогда и обратились, сказал: "А на черта нам нацдемовский музей ..."

Музей расформировали, а его экспонаты попали в литовские музеи. А там и слуцкие пояса и многое другое. Мы иногда просто бессовестно сами способствовали разбазариванию народного достояния.

- Но история дала белорусам еще раз шанс. Возникло независимое государство. За это время много удалось сделать в своем музее?

- В 1980 году, когда я начал работать в музее, то был очень романтично настроен, мне казалось, что через культуру можно многое сделать. Думалось, что отстроят дворцы, заговорим на родном языке и станем нормальной европейской державой. К сожалению, все оказалось намного сложнее.

Мне казалось, что я смогу в своем музее создать настоящие реставрационные мастерские, где работал бы не один мастер, и эти мастерские знали бы в Европе, но я и дальше здесь один. Понятно, что реставрация требует условий, затрат. И если при коммунистах приходили и еще поддерживали морально - мол, молодец, парень, - то сейчас и этого нет.

Мне пришлось придумать самому здесь какую-то форму выживания, и, по сути, я сам инвестор этой деятельности, хотя работаю в государственной структуре.

- Тем не менее ваши работы можно увидеть во многих церквях и костелах. Вы иногда делаете реставрацию не только для белорусских музеев, а и для зарубежных?

Да, через мои руки прошли сотни произведений искусства, и действительно их можно увидеть не только в музеях и храмах Беларуси, есть и за пределами. Правда, я бы не сказал, что мне часто попадались какие-то уникальные вещи. Наш музей - истории религии - мы начинали делать с нуля, объездили в поисках экспонатов всю Беларусь. Безусловно, есть достойные вещи, но такого, чтобы чему-то очень удивится, к сожалению, не скажешь.

Хотя все это относительно. Вот недавно реставрировал из Берестовицкого района распятие Иисуса Христа. Представьте, там католики и православные по очереди пилили ему ноги, делали то на один, то на два гвоздя. Перед этим распятием молился Калиновский. Я реставрировал и чувствовал, как это распятие страдало вместе с судьбой нашей страны. Это иногда напоминает очень трагический сюжет.

- Вы сказали, что с детства мечтали работать в музее. Отработали в нем 37 лет. Есть сатисфакция, что ваш музей действительно служит белорусской культуре, воспитывает поколения?

К сожалению, с течением времени я замечаю, что музеи вообще и наш в частности приобретают немного другую функцию. Возможно, за исключением только элитных, таких как музей Великой отечественной войны, Художественный музей Беларуси.

Музей, по моему мнению, это место, где живут музы. Он призван собирать исторические, материальные, духовные ценности. А сейчас их почему направляют на какие развлекательные мероприятия коммерческого характера, даже проводят там свадьбы. А это место, где должны работать ученые, а не место, где рекой льется шампанское и творятся разные свистопляски.

Я понимаю, что с моей точкой зрения никто не будет считаться, но для меня музей - это храм. Часто можно услышать: а вы же ничего не производите. Интересно, а кто-нибудь оценивал денежную стоимость того, сколько стоит солнечный день?

- Каждая деятельность оставляет на человеке определенный отпечаток, хочет он того или нет. А вот работа реставратора - что она наложила на вас?

- Скажу, что когда иду по улице и вижу - лежит нечто сломанное, то прохожу рядом, не трогаю, а голова уже начинает анализировать, каким образом это могло случиться и как это возможно исправить. И это от меня уже не зависит.

- По вашему мнению - почему за времена независимости тот же Гродно так и не стал по-настоящему белорусским?

- Я, кстати, всегда чувствовал и чувствую, что живу в белорусском городе, хотя за белорусский язык приходилось иногда в юности и с кулаками стоят. Я сейчас думаю, что в разные времена люди думали по-разному. Вот жили своими кварталами, кто говорил по-еврейски, кто-то по-польски. Но время изменилось.

- Скоро пенсионный возраст, и можно будет заняться тем, чем хочется. У вас какие планы?

- Займусь тем, чем каждый человек мечтает заниматься на свободе. В моем случае - тем же самым. Только тогда, когда хочешь, и выбирая то, что тебе интересно.