Лукашенко собрался уходить

Эмоция после пресс-конференции - стыд за независимых журналистов.

Рекордная по продолжительности пресс-конференция Александра Лукашенко. Злобствующие злобствуют, сочувствующие сочувствуют. Но не все так просто. У меня эмоции разные.

Вадим Гигин задающий вопрос об исчезнувших и, кроме Иосифа Середича, ни одного вопроса от независимых СМИ…  Это моя первая эмоция. Коллеги, посочувствуем друг другу, мы вписались…

Слово не давали; очередь прозевали; думал, но передумал; помнил, но забыл… Какие-то объяснения, наверное, будут.  Но на 23-м году правления про исчезнувших политиков у Александра Лукашенко спрашивали не независимые журналисты, а провластный Вадим Гигин. И это факт. А для независимых СМИ - это диагноз.

Моя эмоция – стыд.

Мне стыдно. И обидно, и  горько, и очень жаль. Очень-очень жаль, что до такой степени упала планка хотя бы даже профессионального куража. Стишились, состарились, свыклись. Если и дальше в том же духе – это капец…

Еще одна моя эмоция – удивление. Пресс-секретарь, которая лихо демонстрировала, что знает больше президента – это… дерзко. Чиновники что-то мямлили, запинаясь и оправдываясь, - министр иностранных дел, вице-премьер, министр сельского хозяйства… А пресс-секретарь смело встревала в речи главы государства с уточнениями и добавляла то, что он позабыл сказать. Лихо, молодо встревала, и, по-моему, делала особенно заметным тот факт, что Лукашенко постарел.

Это ново. Непривычно, неформатно, дерзко. Я бы даже сказала – вызывающе. Как выглядела бы вызывающей умненькая девица, подсказывающая правильные ответы многоопытному члену политбюро. Такое, конечно, бывало. Но не на публике.

Раньше такого никто бы не посмел. Я удивлена.

Ну, и про третью эмоцию расскажу. Вернее, не про эмоцию, а про собственный эмоциональный вывод. Слушала я сегодня Александра Григорьевича слушала, и вдруг поняла, что он-таки собрался уходить.

Ну, может, еще не собрался-собрался – так, чтобы вещи из рабочего кабинета вывозить. Но уже серьезно думает об этом.

В этот раз он пламенными речами и обещаниями, и ссылками на «как народ решит» не отметился. Но…

Про «я – уходящий человек, мне немного осталось» между делом сказал. Про то, что депутаты, может, проголосуют, чтобы у него домик на пенсии был – большой не надо. Про то, что очень важно, чтобы все произошло спокойно и цивилизованно, все-таки первый президент – это прецедент на президентов последующих.  Про то, что «я больше двадцати лет был президентом, а что я видел»…

Не дословно передаю, потому что не конспектировала, но смысл был такой. 

Причем, не выпирающий,  не вычурный, не заготовленный, а из разряда глубоких переживаний, которые вдруг прорываются какой-то вспышкой. И не всегда к месту, и не совсем в тему, а как-то внезапно и вдруг.

Вы, конечно, можете кидать в меня камни. Мол, «Никогда!», «Он сам ни за что не уйдет!», «Это не тот человек – чтобы добровольно оставить власть!»  Я тоже так думала.

До вчерашнего дня.

Cветлана Калинкина, «Белорусский партизан»