Андрей Стрижак: Вспоминал моменты успехов, триумфов – как мы ломаем хребет декрету №3

Профсоюзный активист из Гомеля рассказал, почему «сутки» были похожи на пребывание на вокзале.

Об этом активист Независимого профсоюза РЭП из Гомеля Андрей Стрижак рассказал в интервью praca-by.info.

- Начнем с приятного воспоминания; Андрей, как тебя освобождали?

- Я зачеркнул последнюю палочку в своем «календаре»... Арестантский календарь – - это четыре палочки вертикальные и одна диагональная: пять дней. Вернее, ночей: в ИВС УВД, как в любой хорошей гостинице, отсчет суток ведется по ночам.

В десятый день утром на обходе отказался от питания, как обычно. На утреннем осмотре камеры я дежурному по ИВС на его вопрос: «Продолжаете ли голодать?» ответил «Да», дежурный в сводном журнале сделал отметку.

В это время всем заключенным разнесли завтрак; из разговоров в соседних камерах я понял, что на завтрак были макароны.

Побрился наощупь: в камере есть окно, но его створку можно использовать как зеркало только ночью.

Потом я заранее собрал вещи: одежду, книги... При хорошем раскладе заключенный выезжает из камеры с большим количеством вещей, чем было в первый день. Чем с большими пакетами человек выходит из ИВС, тем, значит, заботливее у него друзья и родственники.

Как-то в разговоре с конвоирами узнал, что бездомные, особенно зимой, стараются попасть в изолятор: откормиться, пожить в тепле и под постоянной опекой фельдшера. А по крикам в коридорах я понял, что от соседства с бездомными другие арестанты не в восторге: кто-то из соседей, когда к нему подселяли такого, кричал: «Э, вы что, прикалываетесь? Да он же вшивый!»

Пришел коридорный конвоир и спросил: «Пойдете ли вы на прогулку?» Я согласился. На прогулку ходил каждый день, кроме первого: прогулка обычно до обеда, а я заехал в 13:45. От прогулки не отказывался никогда, даже в плохую погоду. Хоть в камере хватало свежего воздуха, но выйти, пройтись по лестнице, выйти во дворик – это отдельное развлечение, как и любой выход из камеры. Можно же пообщаться с персоналом ИВС, чтобы еще позадавать им вопросов: все ли ходят на прогулку? Многие ли отказываются? Спросить у конвойного можно только по теме, иначе они отказываются говорить. Пытался узнать прогноз погоды – безуспешно. Наверное, у конвойных инструкция: не давать никакой информации. Поэтому даже добиться у них точного времени невозможно.

- Не говорить точное время и погоду арестованным – как это соотносится с целями ареста, по мнению пенитенциарной системы? Неужели это способствует перевоспитанию и исправлению арестованных?

- Я думаю, это произвол. Может быть, такая норма раньше и действовала, и ее применяют по инерции: в правилах такого нет.

Пока сидел, решил, что позиция коридорного надзирателя незавидная и очень похожа на судьбу арестанта: его коллеги, которые отвечают за лестничные площадки, закрывают его своим ключом снаружи, и самостоятельно выйти он не может. В зависимости от усердия и работоспособности надзирателя, каждые 15-20 минут он проходит по коридору своего этажа, приоткрывает глазок камеры и проверяет, что в это время делает заключенный. Все время своего дежурства, днем и ночью. Это работа на ногах. Особенно днем, когда все арестованные стучат в двери, зовут его: забегаешься. Дежурный у нас всегда подходил к камере, если арестованные подзывали его стуком.

- Так, выходит, в тюрьме нет одиночества?

- Одиночество? Да у меня было впечатление, что я сижу на вокзале! Мой поезд не отправляется, а чужие жизни идут мимо меня; и я не мог отгородиться от этого зрелища. Несмотря на то, что двери в камерах – железные с замками в три оборота, слышимость – идеальная. В ИВС шумно, конечно, не как на базаре, но очень много звуков: в камерах справа, слева, сверху – смеются. Из окон – перекличка: зеки кричат название своих камер. Там сложившаяся компания, контингент ИВС постоянный, они друг друга знают. Это мелкие магазинные воры, районные хулиганы, «химики», которые попадают в изолятор за разные нарушения режима отбывания «химии»; покупатели и продавцы насвая – кого поймают; бездомные – которые даже в ИВС изгои.

Ну, и я был изгоем: заключенные считали меня чужим. Сначала пробовали установить контакт: стучали в стену; наверное, хотели попросить сигарет, еды, спичек или чая. Еще хотели, чтобы я был связным в передачах между камерами: протянул через свою решетку шнурок, по которому передают вещи из камеры в камеру. Да или даже рукой можно было передать: я не проверял. Слышал потом, как соседи сокрушались, что я слабое звено: не участвую в их передаточной цепочке.

- Камеры активно общаются между собой? Как это можно сделать в условиях тотального контроля?

- Вообще коммуникация между камерами, несмотря на то, что прямая передача предметов запрещена, налажена хорошо: через окна, крики и старый арестантский способ, который называется «конем» или «дорогой». Одна из причин, по которой у вас при посадке забирают все шнурки, веревки, выдирают завязки из куртки (мне вот спальник испортили) – это не потому, что вы можете повеситься, а чтобы не сделали систему сообщения. «Дорога» - это связанная концами в кольцо веревка, к которой привязан грузик. После того, как две камеры голосом договорились, что сейчас будет закинут «конь», человек со шнурком и грузиком метким и отрепетированным за долгие годы движением руки забрасывает грузик прямо в руки другому арестанту. Мастерство настолько высоко, что я был свидетелем тому, как такая дорога была протянута между камерами на расстоянии 10 метров.

После того, как конь попадает в руки арестанта, он кричит: «Дома!» Значит, связь установлена. Теперь по этой веревке можно передавать чай, сигареты, спички, печенье... Хоть фасад контролирует видеокамера, но ночью, в сумерки, во время прогулок не всегда персонал может заметить передачи. Например, весь персонал ИВС во время вечернего обхода занят, находится в коридоре. И ты, сразу после того, как твою камеру досмотрели, кричишь в окно, забрасываешь передачу или получаешь, и «дорога» сразу же снимается, как будто ничего не было. Такие «дороги» - одна из самых больших ценностей для арестантов.

Я за время этих «суток» не пообщался ни с одним из арестантов. В отличие от предыдущей моей «отсидки», когда я встречал и мужиков, которых «по пьянке» задержали, это был постоянный контингент из представителей социального дна. О чем общаться с людьми, которые на прогулке хвалятся друг перед другом, насколько умело он украл шампунь из «Евроопта» или кого сколько держит насвай.

- Как и где в ИВС проходят прогулки?

- Прогулка проходит в каменном мешке 4 на 4 метра. Бетонные стены, бетонный пол, крупная решетка вместо потолка, затянутая сеткой Рабица. Пепельница и ливневой слив. В солнечные дни, чтобы поймать солнце, нужно было становиться так, чтобы балка и крупные узлы решеток не перекрывали тебе лицо, а то неровно загар ложится.

Всего прогулочных двориков в ИВС – пять или шесть. Меня все время отправляли во второй. Разница между двориками – только в том, насколько коряво в них сделан слив.

Каждый день я обходил дворик по периметру не менее 207 раз. По моим подсчетам, это не менее 3 300 шагов. Делал 100 приседаний, наклоны, качал пресс, из бутылок с водой сделал себе гантели... Пока не начал чувствовать слабость от голодовки, каждый вечер обтирался ледяной водой по пояс. Выглядело это экзотически, надзиратели впечатлялись.

- Старался поддерживать физическую форму?

- Любое заключение, даже краткосрочное, - серьезное испытание для организма и психики. Конечно, не ставлю себя в один ряд с теми, кто сейчас сидит в СИЗО КГБ, но принципы одинаковые: нужно охранять два рубежа: гигиену психики и гигиену тела. И первое, и второе – нелегко. Кому-то помогает вера, кому-то злость, а мне помогал способ, который я использовал еще во время прошлой отсидки: метод фотокарточек. Я много путешествую, и всегда стараюсь фиксировать в памяти приятные моменты, которые потом в критические ситуации достаю и мысленно переношусь туда, абстрагируюсь от тюрьмы.

- Что перебирал в памяти, если не секрет?

- Морские закаты... Виды с горных вершин... Из-под крыла самолета... Но не только пейзажи и природа, но еще и эмоциональные «фотокарточки»: общение с семьей, с друзьями и коллегами... Моменты успехов, триумфов... Вспоминал, как мы недавно собрали 50 000 долларов для репрессированных в Байхелпе. О том, что мы ломаем хребет Декрету №3.

- Что эмоционального было в камере?

- Когда кормил голубей в камере – крошил хлеб на решетку, и они прилетали ко мне на окно камеры – вспоминал, как мой сын, когда был маленьким, кормил птиц на прогулке. Все воспоминания обостряются, все мелочи становятся очень ценными. Вспоминаешь запахи, цвета, звуки... А в камере было адски холодно, и все воспоминания были про лето.

- Тяжело было переносить голодовку?

- Вообще я собирался сесть на сутки 15 апреля, и голодать начал уже тогда, потому что был уверен, что прямо с границы меня в вагонзаке повезут для отбывания административного ареста. Но белорусская система трое суток не знала, как меня посадить. То ли забыли обо мне, то ли конфликт интересов у них был... Останавливать головку я не собирался, потому что сил для ее начала нужно много, и каждый раз – стресс. Так что фактически голодовка длилась 13 суток, из них 10 – под арестом.

Голодать дома было сложнее, потому что холодильник рядом. Первые трое суток отказа от пищи чувство голода и чувство насыщения очень связаны между собой психологчески. В камере голодать было психологически проще: не было мыслей о близкой еде. Сутки на седьмые чувство голода и тема еды отошли у меня на второй план, и на первое место вышла тема живого и близкого общения с моей супругой. Но дню к десятому голодовки и эта потребность начала угасать, потому что я начал чувствовать общую сильную слабость. Врачи стали фиксировать пониженное давление...

- А как с врачами в ИВС дело обстоит?

- В ИВС в рабочее время дежурит одна женщина-фельдшер. Она выдает лекарства, которые у вас были при задержании, по собственному усмотрению. Мне она сразу заявила, что пока я не прекращу голодовку, то мне никаких лекарств она не даст. Насколько я понимаю, это было действительно обоснованно с медицинской точки зрения: если серьезно заболел, то голодовку надо прекращать.

В нерабочее время, если кому-то стало плохо, то дежурные должны вызвать скорую помощь. Но, как мне сказал один из сотрудников, если арестованный заболеет и у него будет температура, то никто с вами возиться не будет. Лекарств у фельдшера, как я могу догадываться, нет. В камере соседней просили аспирин и что-то от головы. Аспирин нашли, от головы – нет. Когда люди обращались по своим хроническим заболеваниям, то дежурный говорил, чтобы просили родственников передать лекарства, а фельдшер их назначит.

Если бы мне во время голодовки стало плохо, я бы требовал скорую помощь. По внутренним правилам, дежурный обязан это сделать безотлагательно.

- Вернемся к дню освобождения...

- После прогулки людям начали разносить обед, а ко мне вошел коридорный и произнес сакральную фразу: «Стрижак, с вещами на выход!» Меня в газели-автозаке с наглухо тонированными стеклами провезли мимо всех людей, встречавших под ИВС, и повезли на профилактическую беседу в РОВД – но беседа не состоялась: время моего ареста вышло на перекрестке Бочкина-Циолковского. Я мог просить высадить меня прямо там, но я знал, что друзья на машине ждут меня под РОВД.

- Как прошел «мониторинг», о котором ты объявил заранее?

- Выявил несколько серьезных нарушений, в отношении которых можно вести разбирательство – и улучшить условия содержания в местах ареста. Ведь смысл ограничения свободы – ограничение перемещений и коммуникации, а белорусские тюрьмы культивируют бесчеловечное и унизительное обращение. Никогда не думал, что займусь правами заключенных, но сам им стал...