Призрак бродит по Европе

Главный вопрос сейчас в том, какой будет новая Европа.

После победы либерального кандидата Эммануэля Макрона на президентских выборах во Франции жители этой страны – и большая часть европейцев – вздохнули с облегчением. И главным образом не из-за победы самого Макрона, который далек от избирателей основных политических партий страны. А из-за поражения лидера Национального фронта, одиозной Марин Ле Пен.

Марин Ле Пен, похоже, и сама не рассчитывала на победу во втором туре голосования. Но накануне выборов она сказала, что уже победила, изменив во Франции все. И в этом глава французских ультраправых, вне всякого сомнения, права.

До Марин Ле Пен представитель Национального фронта выходил во второй тур президентских выборов во Франции только однажды – и в схожей ситуации ослабления позиций основных политических партий Пятой Республики и катастрофического провала социалистов. Это был отец Марин Ле Пен, не менее одиозный политик Жан Мари Ле Пен, который известен своими антисемитскими высказываниями, в частности, отрицанием факта Холокоста. Но тогда французы сплотились в едином протесте против возможности победы неонациста. На улицы страны выходили сотни тысяч граждан. За вышедшего вместе с Ле Пеном во второй тур кандидата на выборах президента – действовавшего главу государства Жака Ширака – призвали проголосовать практически все ведущие политики страны. В результате Ширак получил 80 процентов голосов против 20 процентов у своего оппонента. Именно тогда сложилось понятие «Республиканского фронта» – то есть объединения сил в поддержку современной демократической Франции. Было совершенно очевидно, что Жан Мари Ле Пен олицетворяет совершенно другую Францию. И что это не Франция де Голля, а Франция маршала Петэна, пошедшего на позорный сговор с Адольфом Гитлером. И в этом сговоре была не только логика капитуляции и коллаборационизма, но и логика презрения к демократии. Не случайно многие друзья отца Марин Ле Пен были сторонниками петэновского режима.

Так вот в этот раз никакого «республиканского фронта» как бы и не было. Да, за Макрона проголосовало большинство избирателей Франции – но это не большинство Ширака. Социологические опросы показали, что за Ле Пен готовы были голосовать многие избиратели кандидата республиканцев Франсуа Фийона – несмотря на то, что сам политик сразу же после поражения на выборах энергично поддержал победителя первого тура. Еще одна часть избирателей пришла к Ле Пен от ультралевого кандидата Жан-Люка Меланшона, не менее архаичного в своих призывах и лозунгах, чем сама Ле Пен. Меланшон, гремучая смесь убежденного троцкиста и циничного болтуна, отказался поддержать Макрона и с трудом выдавил из себя призыв голосовать против Нацфронта. Этому «ярко-красному» популисту не могут не нравиться «коричневые».

Что же произошло? Почему Марин Ле Пен не воспринимается многими французами с таким ужасом, с каким воспринимался ее отец? Нужно признать, что лидер Национального фронта проделала большую работу над ошибками, стараясь не столько создать более привлекательный и современный образ партии, сколько облегчить возможность голосования за нее. Национальный фронт остался тем же, только голосовать за него теперь не так стыдно.

Еще одно очень важное изменение – в идеологии. Партия Жана Мари Ле Пена была прежде всего партией империалистов и шовинистов, наследницей тех, кто выступал за сохранение Алжира в составе Франции и ненавидел де Голля за прекращенную войну. Ле Пен сохранила шовинистическую и антиевропейскую составляющую в партийной программе, но одновременно она прибавила к этому и без того острому блюду щепотку социализма. Она встречается с рабочими, выступает против политики сокращений, словом – ведет себя как типичная коммунистка, отсюда и электорат Меланшона. Добавим к этому ориентацию на Кремль – не просто как на современную Россию, но еще и на недавно существовавший Советский Союз, полюбившийся ветераном Французской компартии – и суп готов.

Нельзя сказать, что этот суп – изобретение Ле Пен. Его придумал совсем другой политик в другой стране менее столетия назад. Звали этого политика Адольф Гитлер. Он первым понял, что для дезориентированного избирателя привлекательной будет смесь национализма и социализма. И оказался прав. Но его правота оказалось настоящей катастрофой для Европы и мира. И европейцы это запомнили, у них выработался настоящий страх перед смесью социалистических и шовинистических лозунгов.

Сейчас прививка перестает действовать. Со времени окончания Второй мировой войны прошло более семи десятилетий. Все меньше остается людей, которые знают о последствиях этой войны не из учебников истории, а из собственного опыта. Все труднее провести параллели между политическими спекуляциями прошлого и их современной реинкарнацией. Все меньше страха перед повторением войны.

Это, конечно же, касается отнюдь не только Франции. Партии, напоминающие Национальный фронт, есть теперь во многих странах Европы. С каждым годом они все успешнее выступают на парламентских и президентских выборах. Более того, в попытках противостоять им традиционные политики все чаще прибегают к популизму и обману избирателя. И избиратель перестает различать, где заканчивается традиционная политика и начинается маргинальщина. Франция – не первая страна, в которой во второй тур президентских выборов политики от системообразующих политических партий не вышли и пришлось поддерживать самовыдвиженца, чтобы предотвратить катастрофу. До нее в схожей ситуации была Австрия – кандидат ультраправых не попал в президентский дворец только чудом, а его партия все еще рассчитывает на реванш на парламентских выборах. В Нидерландах партия популиста Герта Вилдерса была близка к успеху на парламентских выборах. Но Вилдерс, как и Ле Пен, прав, когда говорит, что ему удалось изменить Голландию – потому что политики от уважаемых политических партий все чаще прибегают к его собственным лозунгам и приемам, чтобы эффективнее противостоять популисту. И в этой ситуации приходится признать, что границы между политикой и популизмом с каждым днем стираются. А значит, незаметно стираются границы между авторитаризмом и демократией.

Выводы из сложившейся ситуации сделать не так уж и сложно. Европа перестала быть послевоенной во всех смыслах слова. Прошли десятилетия со времени окончания Второй мировой войны и прошли десятилетия со времени окончания «холодной войны». Не просто разобраны руины, похоронены павшие и отстроены новые города, но и преодолен раскол Европы. Осталось буквально несколько штрихов для того, чтобы Европа стала единым континентом – если не от Лиссабона до Владивостока, как о том мечтал де Голль, то, во всяком случае, от Лиссабона до Харькова (вполне возможно, что Россия – просто не европейская, а азиатская цивилизация, но это тема для другой дискуссии). В любом случае, мечта тех, кто рассчитывал на послевоенные изменения на континенте, будет осуществлена.

Главный вопрос только в том, какой будет эта новая Европа. Европой будущего или Европой прошлого. Европой демократии, толерантности, самоуважения и развития – или Европой новых Гитлеров, Петэнов, Муссолини, Салазаров, Франко, Квислингов, Тисо, Антонеску, Хорти и прочих героев «консервативной революции», революции авторитаризма. Выбор тут делать, конечно же, самим европейцам. Пока что они удерживаются у опасной черты – но уже слишком близко к ней подошли.

Виталий Портников, «7 дней»