Прорыв

Всего два сталинских слова — и великое множество людей рухнуло в бездну.

Не ищите эту историю в сводках Совинформбюро: все, что происходило за линией фронта, в сводки не попадало. Иногда становилось известным много позже — ​благодаря тем, кто выжил. А в войну под оккупацией выживали сами. Одним везло, другим — ​нет. Последних было больше. Двор Плино — ​маленькая деревня в Ушачском районе Витебской области. А всего в километре от нее — ​несообразно огромный мемориал «Прорыв». Две каменные глыбы высотой с трехэтажный дом, а между ними — ​семиметровая фигура партизана с автоматом. Вокруг — ​мемориальные плиты с фамилиями 1450 погибших во время прорыва. Хотя сколько на самом деле было погибших, никто не знает. И не узнает уже никогда.

Белорусский балкон

В семидесятые годы консультантом на съемках фильма «Пламя» на «Беларусьфильме» был назначен пенсионер союзного значения, в прошлом первый секретарь ЦК КПБ Пантелеймон Пономаренко, а в 1943–1944 годах еще и глава Центрального штаба партизанского движения. Вот что рассказывал он авторам сценария о тех событиях.

В начале 1944 года Сталин вызвал Пономаренко в Кремль и спросил, нет ли где-то за линией фронта, поближе к Двине, зоны, которую можно приспособить для высадки большого десанта. План тогда намечался такой: нанести мощный удар вдоль Двины, прорвать немецкую оборону и выйти к Балтийскому морю.

Фронт приближался к Беларуси. Но существенных перемен в боевых действиях в конце той зимы не произошло. Советские войска наступали на севере и на юге, а вот на этом стратегическом направлении продвинуться не удавалось. По линии фронта образовался выступ в нашу сторону, известный под названием «белорусский балкон». В Генштабе понимали, что это смертельно опасный выступ. Тем более что оборону «балкона» держали войска группы армий «Центр».

Пономаренко доложил, что есть в Витебской области большая Ушачская зона, которая контролируется партизанами. Так и было. Немцы пришли туда в начале войны, но закрепиться не смогли. Места эти были опасны для оккупантов: болота, озера, реки — ​и большие лесные массивы. Для наступательных операций топография до крайности невыгодная.

Однако что неудобно для немцев, то подходит для партизан. Они быстро установили там полный контроль. Территория оккупирована, но немцев нет. Неподалеку от Плино, у озера, оборудовали аэродром. Туда прилетали по ночам самолеты, привозили оружие и медикаменты, а за линию фронта вывозили раненых.

Во время встречи со Сталиным Пономаренко сказал, что в зоне можно быстро организовать круговую оборону, так что десант высадится там быстро и без потерь.

«Гоп со смыком»

Попытки десантироваться в ту зону предпринимались и раньше. Незадолго до тех событий в соседнюю деревню Ровбы однажды ночью высадились вдруг парашютисты. Потом в деревне станет известно, что к ним пожаловал особый диверсионный отряд со странным названием «Гоп со смыком». Он был сформирован из уголовников — ​крепких, подготовленных и отлично экипированных. Они по-хозяйски расположились в Ровбах. Разведка донесла, что в соседней деревне Заборовно есть прекрасные самогонщики. И диверсанты зажили в свое удовольствие. Наладили регулярное производство и доставку стратегического продукта. В контакт с партизанами не вступали. Но о своем назначении не забывали. Ходили на железную дорогу, до которой было более тридцати километров. Что-то там вроде бы взрывали.

Все они были в военной форме, оружия и боеприпасов у них хватало. Командовал ими кадровый военный — ​капитан Андрианов. Когда началась блокада, ввязываться в оборонительные бои не стали. Вышли из окружения почти в полном составе: погиб только командир. Пуля почему-то попала ему в затылок. Но они его не оставили даже во время прорыва — ​вынесли из окружения. Такое поведение на поле боя командование сочло достойным, и никаких последствий не было.

После войны некоторые из «гопсосмыковцев» преспокойно вернулись в давно обжитые Ровбы. Парни видные. А тут мужское население выкосила война. Чего теряться — ​женились на местных красавицах и зажили. Поскольку все они были опытными подрывниками, работу долго искать не пришлось. Пошли на восстановленный смолокурный заводик. Там выдавали аммонал — ​взрывать старые пни на лесных вырубках. И бравые смолокуры умело подрывали эти пни, а в свободное от трудовых подвигов время ходили за ближайший лес на красивейшую Рубянскую реку — ​глушить рыбу. И выглушили начисто язей, которыми славилась эта река. А заодно и всю прочую живность.

Ошибочка вышла

После встречи Пантелеймона Пономаренко с товарищем Сталиным в зоне началось большое строительство: противотанковые заграждения, блиндажи, траншеи и окопы в полный профиль. Но ближе к весне Генштаб начал разрабатывать операцию «Багратион». Направление главного удара было уже иным. И зона утратила свое стратегическое значение.

Сталин снова вызвал Пономаренко в Кремль — ​для согласования действий партизанских соединений с армейскими во время предстоящего наступления. Пономаренко спросил: что делать с зоной? Туда успели стянуть 16 партизанских бригад. Периметр обороны составлял 360 километров. К весне туда потянулись искать спасения жители других районов Беларуси — ​с детьми и домашним скарбом. Сколько народу там собралось — ​никто подсчитать бы не смог. К тому времени ее уже называли Полоцко-Лепельской партизанской зоной — ​периметр вышел далеко за пределы Ушачского района.

Сталин ответил: зону держать. Сказать бы ему в тот момент, что партизанам с их стрелковым оружием не выстоять против танков, артиллерии и самолетов, которые обрушатся на этот клочок земли. Потери будут ужасающими. Но Пономаренко слишком давно знал Сталина и ничего ему не сказал. Всего два сталинских слова — ​«зону держать», и великое множество людей оказалось на краю бездны.

Блокада

В Берлине оценили опасность укреп­ленной зоны в оперативном тылу группы «Центр». Гитлер отдал приказ уничтожить ее в течение недели. Операцию поручили генерал-полковнику Рейнхардту, командующему 3-й танковой армией. Тот с экипажем самолета-разведчика пролетел над зоной, чтобы оценить обстановку. Убедился, что она слишком серьезна.

А потом снял с фронта части шести дивизий, подкрепил бронетехникой, артиллерией, авиацией и 11 апреля 1944 года ударил одновременно несколькими танковыми клиньями по зоне. В операции участвовали более 60 тысяч хорошо подготовленных карателей. Шансов у защитников зоны не оставалось. Однако сопротивление оказалось таким мощным, что вместо недели блокада продолжалась 25 дней.

Но силы были неравны: к 27 апреля периметр зоны с 360 километров уменьшился до 20. А к 1 мая всех — ​партизан, беженцев, местных жителей — ​загнали в леса между деревнями Двор Плино и Паперино. Когда огромная масса людей собралась в узком, но вытянутом почти на семь верст и уже надежно замкнутом в кольцо лесном массиве, ее начали молотить авиация и артиллерия. Единственным выходом из того ада мог быть только прорыв блокады, хоть это и казалось полным безумием.

По версии советских историков, 4 мая партизанским командованием был дан приказ: «На прорыв!» В действительности все было по-другому. С наступлением темноты положение окруженных не изменилось. Снаряды и бомбы продолжали перемалывать лес. Ревели брошенные беженцами коровы. Метались по лесу и рвали упряжь обезумевшие кони. Раненые подрывали себя гранатами. Нечего было ждать. Впереди была только смерть.

Единственный, пусть и призрачный, шанс уцелеть — ​это вырваться из окаянного кольца. И обезумевшая людская лавина в ночь на 5 мая хлынула из гибельных лесов — ​на болотистый луг, к большаку, и просто затоптала пулеметы, которыми ее встретили немцы. И прорвалась в далекую Пущу, в нетронутый лес.

Немцы и Колыма

Татьяна Костюкович в деревне славилась тем, что пекла самый вкусный хлеб. 1 мая партизаны попросили ее испечь побольше хлеба. Когда началась бомбежка, она как раз замешивала тесто. Внук Вова закричал: «Бабушка, бежим!» Обычно они бежали прятаться во Власов ров — ​глубокий, заросший старым орешником. А в этот раз Татьяна сказала: нельзя бросить хлеб, тесто пропадет. Немцы уже утюжили партизанскую деревню — ​сбрасывали бомбы. Гремело так, будто лопалось небо. Но Татьяна месила тесто. Потом, когда квашню накрыла крышкой и выбежала во двор, оказалось, что хата иссечена осколками. Если бы не тот партизанский хлеб, они попали бы точно под бомбы. А так — ​прямо к немцам.

После короткого боя немцы взяли деревню. И всех ее жителей, не успевших уйти в леса, погнали по старой дороге на Лепель. Там, в окрестных деревнях, их по несколько семей расселяли по хатам. Только через месяц к собранным на выгоне переселенцам пришел немецкий офицер с переводчицей. Она истолковала краткую речь немца: можно всем возвращаться по домам. Каждой семье дали портрет Гитлера и немецкую газету, в которой чернилами была обведена какая-то заметка. Переводчица сказала: если где-то вас остановит патруль, покажите эту заметку. И люди двинулись в обратный путь.

А один из сыновей Татьяны Костюкович, партизан Володя, оказался в той заблокированной зоне. Командир отряда сказал: «Я не смогу вас вывести из окружения. Разбивайтесь на небольшие группы — ​может, кому-то и повезет». Стояли жаркие дни. Светило солнце. Володя с другом Егором из того же отряда уже несколько дней без капли воды блуждали по сосновому лесу на песчаных холмах. Куда бы ни сунулись — ​везде немцы. Однажды попытались пойти в другую сторону, откуда ночью слышали шум моторов. Вышли на лесную дорогу. Она была изрыта гусеницами танков, и в ложбинке на дне колеи собралось немного воды. Партизаны легли и стали в беспамятстве пить эту воду, перемешанную с дорожной грязью, — ​красную, желтую, жирную воду. А когда подняли головы — ​вокруг стояли немцы.

Их даже не били. Отобрали оружие и бросили в колонну пленных. Володя попал в Штеттин, где разбирал развалины после английских бомбежек, а Егор — ​в Норвегию, на никелевые рудники. Когда освободили Володю, его, несовершеннолетнего, забрали в армию — ​на семь лет рядовым на Сахалин. Это было везение. Потому что Егора, уже совершеннолетнего, отдали под суд и отправили на 25 лет на Колыму. Больше его никто никогда не видел.

Возвращение

Когда плинские жители вернулись домой, в деревне не было ничего, кроме трупов. Ямы, в которых деревенские по осени прятали картошку, были пусты. Пустыми были и погреба в уцелевших хатах.

Осенью 1943 года в деревне появились беженцы из Орловской губернии. Как они сюда попали, никто не знал. Орловцы плели лапти — ​невероятно красивые. Орловские семьи поселили в школе. А когда местные вернулись в деревню, вдоль дороги лежали разбухшие трупы орловцев. То ли расстреляли, то ли что-то иное случилось — ​выяснить это уже было невозможно. Орловцев похоронили — ​выкопали яму, поставили крест. А потом крест сгнил, упал, и могила потерялась.

Есть было нечего, но немцы, отступая, бросили в спешке мешок кофе. И каждое утро разоренная и голодная деревня благоухала трофейным напитком. Больше ничего не было. Тем летом и осенью в деревне, уже освобожденной, советской деревне с колхозом, умерли многие. Особенно дети.

К Татьяне Костюкович однажды пришла Наташа, молодая женщина из-за реки, и сказала: «Дочка моя умерла. Я положила ее в корыто, но пока не хороню. Жду, пока вторая дочка умрет. Чтоб уже вместе похоронить».

Рвали траву в поле, собирали семена щавеля и мололи, а потом пекли из них лепешки. Ели осот, лебеду и клевер. А однажды в сельсовете Татьяне Костюкович выдали американскую коробку с консервами и шоколадом. Вспомнили, что отец ее внуков — ​фронтовик, летчик. Вот только никто тогда толком не знал, зачем и кому понадобились в том солдатском рационе зеленые бумажные салфетки. И в деревне решили: «Напэўна, сраку выціраць».

Голодали до сорок пятого, а потом пришла последняя военная весна, и снова начали сеять.

Победители

Пережившие оккупацию были для советской власти если не врагами народа, то по крайней мере неблагонадежными. Не однажды им приходилось слышать: «А почему вы не эвакуировались в сорок первом?» Всем было плевать, что эти деревни были партизанской зоной, что сельчане всю войну кормили партизан и были их надежным тылом — ​фактически содержали партизанскую армию. Но это никого не интересовало. Были под немцами — ​точка.

Весть о победе принесла в Плино старая учительница Пелагея Филимоновна. 9 мая она бежала от большака по деревенской улице и кричала: «Война кончилась!» Люди выбегали из хат и рыдали. Над деревней стоял тяжелый плач. Не было радости. А главное — ​все как-то вдруг осознали, что теперь их потерянные близкие уже точно никогда не вернутся. Конец войны — ​черта, за которой больше ничего нет. Все так и произошло — ​никто не вернулся.

Те, кто не погиб, пошли работать в колхоз. Труд был каторжным. Ни лошадей, ни тем более трактора не было. Чтобы накормить коров, разбирали соломенную крышу чудом сохранившегося панского телятника.

Колхоз был слаб. А когда-то люди тут были зажиточны. Они умели и любили работать на земле, но по колхозной модели ничего не получалось. Потому что модель была одна для всех, и никто не учитывал ни болот, ни озер, ни холмов. В 60-е безнадежный колхоз «Большевик» преобразовали в совхоз и присоединили к хозяйству еще несколько деревень. Но больших перемен не наступило.

А в 70-е первый секретарь ЦК КПБ Петр Машеров решил, что в Беларуси нужно увековечить партизанские подвиги, и после открытия мемориала «Хатынь» начались поиски мест для новых мемориалов. Ушачский «Прорыв» стал одним из первых в партийном списке. Но окрестности показались слишком неподходящими для созерцания высоким начальством.

В спешном порядке проложили асфальтовую дорогу к мемориалу. Но пейзаж, как и прежде, не радовал: обычная деревня, ничего передового. И решили построить прямо при дороге огромный животноводческий комплекс. Рабочих не было — ​в Плино, как на подбор, собрались крестьяне с историей, зажиточные в доколхозном прошлом. А нужны были батраки. И тогда в Плино построили полуобщаги-полубараки и заселили туда рабочих по вербовке. Завербовались в основном бичи, соблазненные подъемными. Получили — ​пошли пропивать. Слегка поработали — ​снова в загул. А местные жители начали постепенно исчезать. Кто-то уезжал, кто-то просто доживал на собственном крылечке, глядя на закат над старым панским садом.

Но прошло еще немного времени, и на смену бичам-животноводам в те края пришли серьезные люди — ​мелиораторы. Озер на Ушаччине было много — ​проточных, чистейших, с множеством редких птиц в прибрежных зарослях и разнообразных рыб в глубинах. Мелиораторы с заданием справились успешно: проложили каналы, построили плотины и зачем-то перегородили реки. Не забыли и Плино. Возвели плотину на протоке между озерами Плинским и Вутьвино, перекрыв пути миграции рыб к их извечным нерестилищам. Проточные прежде озера захирели, начали глохнуть и зарастать.

А еще мелиораторы выкопали громадные рвы, чтобы вода уходила. Давно вернувшийся с Сахалина партизан Володя Костюкович, работавший бригадиром в местном совхозе, сказал тогда: «Здесь сто лет ничего расти не будет». Так и случилось.

Озера и болота в том краю еще остались. А люди — ​нет. Рассеялись и уже забыты давние плинские фамилии. А новые непостоянны. Кто-то приезжает по распределению и считает минуты до отъезда, кто-то еще работает на животноводческом комплексе, чтобы заработать на выпивку. Жизнь меняется неуловимо. Поле за деревней, превращенное новым поколением местных жителей в гигантскую помойку, сейчас называется мини-полигоном — ​туда стаскивают мусор, которого почему-то с каждым годом все больше. Иногда из райцентра приезжает строгая инспекция, изучает феномен и затем рапортует: мусор собрали в кучки, и это большое улучшение ситуации, ведь в прошлый раз кучек не было.

Костюковичи прожили в Плино всю жизнь. Татьяна умерла в семидесятые, партизан Володя — ​в девяностые. А нынешней весной похоронили его жену, Ольгу Степановну. Она прожила 91 год и, пожалуй, была последней из коренных жителей Плино.

А когда-то их было много. Жили трудно, но любили свою Ушаччину. Гордились тем, что оттуда родом многие известные белорусы. Помню с детства монолог местного жителя Ивана, Ваньчика: «У нас на Ушаччине такие таланты! Вот взять хоть бы Ваську. Что, Ваську не знаешь? Ну Васька, в Бычках родился. Писателем стал. Как же его фамилия?.. Ага, вспомнил — ​Васька Быков».

P.S. Татьяна Костюкович, что пекла лучший в Плино хлеб, — ​моя прабабушка. Внук Вова, с которым она пряталась во Власовом рву от бомбежек, — ​мой папа. И это ему спустя 30 лет после ада Пантелеймон Пономаренко рассказал, как Сталин двумя словами обрек на смерть тысячи обитателей тех мест.

Ирина Халип, «Новая газета»