«На Соловках иностранцы отчетливо понимают — с Россией нельзя иметь дело»

Мне, например, перед американцами стыдно – как и перед французами, норвежцами, поляками.

Единственным туристическим местом в России, где мне за последние годы не встретился ни один китаец, оказались Соловки.

Там даже японцы появляются редко. Зато много на Соловках европейцев, которые уже и из Петербурга начали исчезать.

Причем в колыбель русской печали, в это место вечных тюрем и казней без суда и следствия, иностранцы едут не на морошку смотреть и не монастырем любоваться. Они приезжают удостовериться в достойном сохранении памяти о жертвах первого в мире концентрационного лагеря. Ведь именно на Соловках, а не в Африке или Германии, появился концлагерь как государственный институт эксплуатации и уничтожения собственных граждан в мирное время.

И сегодня на всей планете есть множество людей, которые лично, своими глазами хотят увидеть, что концлагеря, политические тюрьмы и массовые расстрелы остались в прошлом. Им важно знать, что нынешние власти разделяют с ними одни и те же гуманистические ценности и осуждают одни и те же преступления.

Это своего рода ознакомление с актуальными правилами игры, по которым с тобой играет государство. Немец приезжает в Бухенвальд убедиться, что музей и мемориал достойно охраняются, что нынешнее немецкое правительство верно оценивает прошлое страны и никогда не повторит тех ошибок. Еврей едет в Бухенвальд убедиться, что с памятью о Холокосте в Германии все в порядке и, значит, у израильского правительства есть моральное право сотрудничать с правительством немецким. Что с Германией можно иметь дело. Если бы Бухенвальд и Дахау пребывали в грязи и разрухе, Меркель с Нетаньяху за одним столом никогда бы не сидели.

Европейцы едут на Соловки, а также в Катынь, на Бутовский полигон посмотреть, как российская власть осмысливает прошлое. То есть ознакомиться с правилами игры соседей. И что они видят?

Еще в Кеми туристы до причала трясутся по пыльной грунтовке огородами со сгнившими заборами. Кругом бродячие собаки, бараки. На Соловки пассажиров везет немолодой катерок, наполненный людьми до отказа. Вещи не помещаются — их складывают горой на корме. Там же плывут безбилетники из числа местных жителей. Многие плывут стоя.

Остров встречает заборами из гнутого профнастила и мусором от шашлычников. Не поверите, но и на берегу Белого моря есть шашлычники. По поселку бегают собаки. У стен монастыря задорный теленок громким мычанием передразнивает бензопилу. Мать подгоняет теленка в бок и угрожающе мычит на туристов. Возле входа в магазин бодаются два козла. Козы, сбившись в кучу, с трепетом следят за поединком.

Разруха на Соловках непередаваемая… Люди живут в лагерных бараках времен УСЛОНа. Это 1920-е годы. Там, где раньше были нары в два этажа, сейчас понаделаны квартиры-клетушки, обляпанные заплатками из фанеры и ДСП. На каждом бараке висит табличка «Охраняется государством». Без нее нельзя понять, где лагерные бараки, а где дома 30-летней давности — все развалилось и сгнило.

Поселок застроен сараюшками 2х2 метра. Сараи тоже разваливаются, гниют. Дети, играя, выдирают из них доски. Кто-то выбросил во двор кровать из сетки рабица — дети подпрыгивают на ней высоко и показывают туристам язык. Из больницы выходит покурить голый по пояс дошлый мужичонка. Он просит сигареты и рассказывает, что лечится от туберкулеза. Вернее, просто лежит, потому что никакого лечения в больнице нет. Рядом еле живая старушка разложила на школьном стуле барахло: продает старый тряпичный мячик, консервы, мутные огурцы в банке. За ее спиной, из барака, доносятся песни с матом — там гуляют свадьбу. Из ресторана напротив выходят ошалевшие туристы — обсуждают, как отравились.

Ресторан, кстати, тоже открыт в бывшем лагерном бараке. Как и магазин. И эти бараки — единственное, что сохранили на Соловках со времен лагеря. Все следы беспощадно стерты, вымараны. Где халатностью, где государственным решением, а где и по воле монахов, которые осваивают территорию с каким-то даже не рвением, а остервенением. Всюду идет не реставрация, а ремонт. В кремле грязь, груды строительного мусора, в постройки XVI—XVII вв. вставляют пластиковые окна, из проемов торчит строительная пена. Там, где были нары и в сутки умирало по 5–10 человек, все следы лагеря стерты и наскоро поставлены новые алтари.

В Спасо-Преображенском соборе алтарь восстановила, как умела, компания «АРС-центр». Иконописная работа ниже всякой критики, чем выше ряд, тем неразборчивей лица пророков и праотцов, иконы выполнены как будто на мебельных щитах, составленных из ламелей, и теперь щиты рассыхаются. В Троицком соборе монастыря усилиями «Балтстроя» вся деревянная резьба из-за неумелой позолоты будто потеряла объем и стала плоской. Иконы в храме, по слухам местных, это фотокопии — очень спешили.

Все это — словно не жизнь, а макет жизни — накрыто непроницаемым куполом из дождя и церковной цензуры. Или почти непроницаемым, потому что на Соловках все же работает один сотовый оператор. Связи практически нет, интернет медленный, его не хватает, чтобы проверить почту.

А еще над островами разносится смрадный запах. Коровы, козы, бродящие собаки вносят свой вклад, но запах генерируют не они. Дело в том, что в поселке нет публичных туалетов. Просто нет. В кремле есть запущенный туалет для строителей — туристы в это место не добираются. На Секирной горе и на острове Анзер стоят старые кабинки от биотуалета, поставленные прямо на выгребную яму. До одной ямы идти 12 км, до другой плыть катером полтора часа.

Ходят легенды, что когда-то собирался на острова бывший генпрокурор Устинов (по другой версии апокрифа речь шла еще об Устинове — министре обороны СССР) и на всем пути его предполагавшегося следования быстро соорудили походные деревянные туалеты типа «бивуак». К каждому такому туалету приставили солдата, чтобы при столь огромном спросе раньше времени никто элементом благоустройства не воспользовался. Устинов тогда не приехал, и туалеты, не открыв для нужды, увезли.

А в самом поселке, там, где монастырь, есть два великолепных туалета, но они закрыты. Один — красивый, новый, обшитый сайдингом — стоит в промзоне на берегу. Говорят, его построили недавно за бюджетный счет, с помпой открыли, а потом сразу закрыли. Другой туалет есть на аэродроме. Он тоже закрыт. Этот туалет открывают по случаю важных визитов. Местные жители безошибочно узнают: если туалеты открыли и из окон велят не высовываться, значит, на острове ждут как минимум министра.

В отсутствие же важных гостей каждый крутится, как может. Пройдешь по прибрежному лесочку — то там, то здесь мелькают голые зады. От некоторых исторических построек невыносимо несет мочой. Запах музеефицирован и охраняется государством.

Самые хитрые туристы выяснили, что один неохраняемый туалет есть в гостинице напротив кремля. В этом туалете я встретила много интересных людей. Например, известного российского актера и продюсера, знаменитого польского профессора и даже внебрачного сына одного своего приятеля, который искал этого сына всю жизнь.

Туалетная тема на Соловках — старая и как будто даже центральная. Рассказывают, что в XIX веке монастырский архимандрит Димитрий объявил бой беспорядочному отправлению нужды. Ситуация была серьезная: после многочасовых служб монахи и послушники монастыря выбегали из Спасо-Преображенского собора, ныряли в арку и облегчались. Архимандрит смотрел на все это из окон своих покоев и велел, наконец, похоронить себя ровно там, куда тянуло монахов после храмового стояния. И похоронили. Так под аркой справлять нужду перестали.

Хочется верить, что нынешний наместник монастыря решит проблему не столь драматичным способом. Тем более что у архимандрита Порфирия есть диплом американской школы менеджмента. Стыдно, наверное, просвещенному экономисту и управленцу видеть, как те же американцы прыгают меж коровьих лепешек, бешено вращая глазами в поисках уборной.

Мне, например, перед американцами стыдно. И перед французами, норвежцами, поляками, которых среди заключенных соловецкого лагеря было до трети. И даже перед китайцами стыдно бы стало, встреть я на островах хоть одного китайца.

Не за разруху нашу и душевную грубость стыдно, а за то, что разруху эту допустили на месте мучений почти сотни тысяч человек. И что на Соловках иностранцы отчетливо понимают — с нашей страной нельзя иметь дело. Пока у нас на территории бывшего концлагеря коровьи лепешки со строительным мусором валяются, а на местах массовых расстрелов люди мочатся в кустах, весь просвещенный мир видит, что мы и с миром, и друг с другом играем по совсем не европейским правилам.

Анастасия Миронова, «Новая газета»