Игорь Комлик: У меня появилось много друзей-предпринимателей

Профсоюзный активист рассказал о том, как его поддерживала вся страна.

Игорь Комлик, признанный политзаключенным, провел за решеткой ровно два месяца и вечером 2 октября вышел на свободу. Ему изменили меру пресечения, но профсоюзный активист по-прежнему остается подозреваемым по так называемому «делу профсоюзов» и, как и Геннадий Федынич, находится под подпиской о невыезде.

Сразу после освобождения Игорь Комлик дал интервью сайту praca-by.info. Активист профсоюза держится бодро, пребывает в хорошем настроении и нисколько не утратил способность шутить и иронизировать.

«Тюремный быт в каждой камере по-разному налажен»

– В начале отсидки людей перекидывают из камеры в камеру: наверное, чтобы не слишком обживались. Сначала я был в камере, где сидели 16 человек; потом перевели в камеру на четырех. Камера на 16 была гораздо просторнее; а вторая – где-то метров 16 квадратных, да и тех, наверное, не было. Кровати в камерах – двухэтажные, железные; называются шконки.

– Все удобства – в камере: и умывальник, и туалет. Водят только в душ раз в неделю.

– Окно в камере было; другое дело, что оно было запаяно листом железа с «ресничками», и свет падал в камеру только под определенным углом. Так что пейзаж в окно не понаблюдаешь: окно – только для воздуха. В жару окно было открыто. Воздуха хватало.

– Некурящих было больше, чем курящих: по крайней мере, в тех камерах, где я сидел. Это наблюдение, кстати, в пользу того, что мужчины сейчас курят меньше, чем женщины.

– Тюремный быт в каждой камере по-разному налажен. В первой камере, например, присылали передачи, и каждый ел свое. Кто-то объединялся в так называемые «семьи»: по два, по три человека... А во второй камере мы делили передачи поровну и все вместе питались. Так что с питанием было все нормально.

«Мы расставались друзьями»

– Моими соседями были в основном предприниматели. Первый раз входишь в камеру – в «хату» – и у них возникает вопрос: что это за профсоюзник тут зашел? Непонятно. Ты начинаешь рассказывать, и сокамерники сначала критически относятся. А потом, когда с людьми поговоришь – и о нашей жизни, и о том, как ее наладить, то появляется взаимопонимание. По крайней мере, мы расставались друзьями, и жестких дискуссий у нас не было.

– Они поняли, что политический с ними сидит?

– Да. Ведь я получал газеты: «Народную Волю», например; открытки, письма...

– Среди людей, что мне встретились, не было ярых рецидивистов. Там были люди, которых, за редким исключением, вполне можно было наказать экономически, дать им возможность дальше работать, оставляя их под наблюдением. Побыв там, я уже могу сказать, что у меня появился опыт общения с предпринимателями. Раньше я не обращал на это внимания: то одного бизнесмена посадили, то другого...И в тюрьме мне стало понятно, что из людей, которые там сидят, просто тянут деньги. Экономика работает слабо, с предприятий много не возьмешь, давай возьмем с предпринимателей. И не только с частников!

«Я был готов даже к пыткам»

– Блогер Лапшин написал про Володарку, что это «лагерь смерти посреди Минска», с нечеловеческими условиями и хуже, чем гестапо.

– Во-первых, предполагаю, что, есть разные камеры. А во-вторых, есть разные люди: все зависит от психологии человека. У некоторых начинается депрессия в тюрьме. А поскольку я знаю, в каких условиях и какое время живу, то психологически я был готов, хоть это пафосно звучит, даже к пыткам – если вдруг. Но этого ничего не понадобилось.

«Жареного – минимум, только вареное»

– Кормили, если честно сказать, вполне прилично. По большому счету, можно было обходиться без передач. Немного однообразно. Но, например, супы и кажи были вполне приличными на вкус. Может, это прозвучит спорно, но я считаю, что здоровье немного и поправилось. Режим дня был жесткий. Питание тоже диетическое: жареного – минимум, только вареное.

– Это я так рассказываю с иронией, конечно. Но по сравнению с тем, как я работал – недосыпая, и прочее – в тюрьме, как в больнице: заставляли спать по восемь часов. В камере разрешается смотреть телевизор, но наступает десять часов, и если ты смотришь какую-нибудь передачу, тебе могут вырубить электричество в розетках, и говорят: «Все, спи!»

«Француз поднимал бучу из-за того, что каждый день давали один и тот же йогурт»

Идеализировать тюрьму нельзя. Есть ограничения, от которых можно было бы и отказаться. Например, со мной в первой камере сидели люди, которые рассказывали об условиях содержания в других странах: кто-то побывал в Германии, кто-то француз; были и китайцы, и японец, и так далее. В Германии, например, прогулки совершенно свободные – на территории, обустроенной для занятий спортом. Француз рассказывал, что они поднимали бучу в тюрьме из-за того, что каждый день подавали один и тот же йогурт. Конечно, условия у нас не такие. Не дают пользоваться ножницами и щипчиками: вероятно, опасаются причинения вреда, но все можно организовать и предотвратить.

Но так, чтобы уж очень зверствовали в СИЗО, я бы не сказал. Хотя у меня есть сведения о том, что до СИЗО к некоторым применялись серьезные меры воздействия на стадии дознания.

«Очень хорошее письмо пришло из поселка Нарочь»

Я не знаю, сколько писали, но доходило писем много, особенно из регионов. Конечно, письма помогали. Я по возможности отвечал. Очень хорошее письмо пришло из поселка Нарочь; правда, женщина побоялась написать свою фамилию, но очень теплое письмо. Конечно, хотелось бы ответить. Чувствовалось, что человек переживает и пишет от души. А про мировую кампанию солидарности я узнал от адвоката. Всем, кто поддерживал и откликнулся, я очень благодарен.

«Подумаешь, налоги не уплачены! Продадите офис и рассчитаетесь»

– Я сразу отказался от дачи показаний, и всё. За два месяца пару раз видел следователя – он спрашивал, буду ли я что-то говорить или нет.

– Я в жалобе в суд писал о том, что мне сразу было сказано: не будешь говорить – будешь сидеть. Хотя право не свидетельствовать против себя закреплено и в Конституции, и в Уголовном кодексе, отказ от дачи показаний у нас используется для давления.

– Мое поведение – отказ от дачи показаний – продиктовано вот чем. Как только я попал в следственные органы, по некоторым репликам сразу понял, что дело направлено не против меня лично, а против профсоюза. Обычно следователь работает так: нашел нарушение и потребовал заплатить налоги на такую-то суммму; и его не интересует, откуда ты возьмешь эти деньги. А мне сразу говорилось: подумаешь, налоги не уплачены – у вас же офис есть! Продадите офис и рассчитаетесь. Но все мы знаем: продай офис – и попади под закон о юридическом адресе. Профсоюз РЭП сразу закроют. И вот из таких реплик сразу было понятно, куда ветер дует. Я думаю, что исполнители понимали, что ведут политическое дело, и не только УДФР в этом участвовало.

«Это все равно недалеко от офиса»

– Игорь Алексеевич, какие планы? Будете отдыхать, или уже завтра – на работу?

– Мне завтра в любом случае придется выбраться в город: при задержании у меня изъяли ключи, телефон, документы, деньги: надо сходить и забрать свои вещи. А это недалеко от офиса, так что на работе появлюсь уже завтра.