Рэпер-бунтарь Noize MC: Я давний поклонник Вольского и Михалка

Известный российский рэпер оказался большим ценителем белорусской музыки.

Noize MC раз в год устраивает в Минске дикий концерт при полном аншлаге: клуб трещит по швам, народ лютует и сигает со сцены в толпу в самозабвенном угаре. Иван Алексеев сегодня находится в явной оппозиции рэперской тусовке, но продолжает снабжать медиапространство меткими рифмами и высокооктановой музыкой. Onliner.by поговорил с российским музыкантом про тусовки под Сморгонью, запои и воздержания, дутых «хайповых» артистов и «Коррозию хип-хопа».

«В Минске у нас есть должность „санитар сцены”»

— Ты однажды сказал, что на концертах Noize MC всегда «мясо», но в Минске его в два раза больше.

— Да, так и есть по-прежнему.

— Почему так происходит?

— Это неразгаданная тайна. Если бы я знал объяснение, жить стало бы скучнее. В Минске просто самая оголтелая публика, и это отмечаю не только я — многие знакомые артисты так говорят.

Только в Минске у нас есть специальная самозародившаяся должность, которая в шутку называется «санитар сцены». Это два человека, которые дежурят и следят за тем, чтобы люди, оказавшиеся на сцене для того, чтобы прыгнуть в толпу, слишком долго на ней не задерживались и не потоптали примочки и аппаратуру. Помогают им качественно улететь обратно на танцпол. Такого у нас нет больше ни в одном городе. Один раз был очень мощный Екатеринбург и еще какой-то российский город, сравнимый с Минском, но не превзошедший его.

— В Минске ты бываешь достаточно часто.

— Раз в год как минимум.

— На какой максимальный срок ты задерживался в Беларуси?

— Однажды тусил здесь недели три. И еще раз провел в Беларуси неделю.

— Чем занимался?

— Мы пытались здесь снять кино с Андреем Кудиненко. Речь про Hard Reboot — так же называется наш альбом 2014 года. Дело было в Лынтупах, на границе с Литвой. Еще один раз был в 2009 году: мы провели в Минске пару дней, а потом тусовались в Сморгони и под Сморгонью. В деревне. Названия я, к сожалению, не помню, но очень милая была деревня, заснеженная. А в самом Минске я не был дольше трех дней подряд.

— Можешь сравнить российскую и белорусскую глубинку?

— Они очень похожи, но у вас много озер. Сама природа немного отличается, и это, конечно, очень благородный колорит.

— Ты еще и большой ценитель белорусской музыки.

— Есть группы, которые мне нравятся, и их достаточно много.

— Вот, например, «Дай дарогу!». Помнишь, как ты их впервые услышал?

— Я помню, что в какой-то момент в нашем туровом автобусе оказался их акустический альбом. Мы слушали его постоянно. Первое, что меня по-настоящему зацепило, была песня «Боли нет». Это «фит» с Михалком про «денег нет, нету работы и нету рабов». У меня от этой группы было такое прикольное ощущение… Я вообще считаю, что русский рок мертв — в данный момент там ничего живого по-настоящему не происходит. А группа «Дай дарогу!» — это крутое исключение из правила. В музыке вроде нет ничего суперсмелого и революционного в плане подхода к жанру и звуку — все там основано на достаточно классических ходах. Но все равно слушается актуально и свежо.

— Музыка прямого действия.

— Да, там нет ничего замысловатого, но это идет ей только на пользу. Еще я давний поклонник NRM. «Катуй-ратуй» — это одна из моих любимых песен в принципе.

— Ты хорошо понимаешь белорусский язык?

— По большей части да. Когда читаю тексты, понимаю сто процентов. Когда слушаю песню, понимаю восемьдесят.

— Можешь представить, что молодые люди в Беларуси сегодня не знают, что такое NRM и кто такой Лявон Вольский?

— Подростки сейчас живут в таком информационном потоке, в котором каждую неделю появляется пятнадцать альбомов суперостроактуальных, а ты еще с прошлой недели не все послушал.

— Раз русский рок мертв, давай про русский рэп. Одна из твоих любимых групп — белорусы ЛСП. Что в них есть такого, чего нет в других?

— Во-первых, они всегда делают песни. Это сонграйтерское мышление: не куплетик на какой-то там биток начитать, а именно написать песню. Это всегда чувствуется. И они по-хорошему простые: там нет какой-то изощренной лексики, вычурного и книжного. Это очень понятная бытовая музыка. Это выражение я впервые услышал от Васи Васина (группа «Кирпичи». — Прим.), но только он ругал кого-то: «Вань, совершенно не бытовая музыка».

— То есть бытовая музыка — это круто?

— Да, это круто. Это искусство, которое вызывает сопереживание само по себе, без чьей-то арбитражной санкции. Не потому, что кто-то сказал: «Ну можно считать это большим искусством. Окей, ставлю печать качества». Без вот этой всей фигни. Оно способно случайно зацепить человека, который понятия не имеет, что это за группа. Просто услышал песню, и она его зацепила по-настоящему за живое.

— Получается, институт критики абсолютно не нужен?

— Раз он есть, значит, зачем-то это все-таки нужно. Другое дело, что в современном мире, где количество писателей уже превосходит количество читателей, профессиональная критика часто является какой-то псевдотворческой сублимацией для многих авторов. Разбирая по косточкам чужие произведения, они на самом деле создают собственное псевдопроизведение и таким образом самореализуются.

— Часто ты читаешь аргументированную критику на свое творчество?

— Приходилось.

— Она тебя задевала как-то?

— Я прислушиваюсь только к той критике, которая каким-то образом резонирует с моими собственными сомнениями. Мол, значит, это мне не показалось. А бывает просто огульное хаяние, которое, кроме негатива, ничего в себе не несет. Зачем обращать на это внимание?

— У тебя был такой период, когда негатива было слишком много. 2010 год — это, наверное, пик. Как ты с этим справлялся?

— Мне сложновато было вывозить все это в таком объеме. Конечно, это создает негативный психологический фон. Как-то справлялся… 2010 год был очень тяжелым по самым разным причинам, и здорово, что все это позади. Все это помогает мне быть крепче сегодня.

— Твоя цитата: «Рок-н-ролл круче запоя». Чем?

— Тем, что это запой, приводящий к созданию объектов искусства порой. Он действительно круче запоя, разве нет? Запой — это вообще не круто. Это безысходочка такая.

— Твой самый жесткий запой.

— Как таковых настоящих запоев у меня не было, но, наверное, я мог находиться в перманентном состоянии алкогольного опьянения в течение дней трех. Это случалось несколько раз в жизни. Могу вспомнить общажные годы, а еще из славного города Пскова мы как-то не могли три дня уехать с гастролей.

— Так гостеприимно встречали?

— Нет, мы сами все разрулили. Но в этом алкоголь не был ключевым моментом: это было средство, с помощью которого поддерживалась бодрость и контркультурно-антисоциальный креатив. К счастью, мрачных запоев я особо не припомню. Да и вообще, то, что у меня случалось, запоем назвать смешно. Любой алкоголик рассмеется мне в лицо перегаром. Скажет, что это не запой, а какая-то фигня.

— Но вообще, ты в последнее время кардинально изменил свой образ жизни.

— Не то чтобы кардинально. Он какое-то время был на фейд-ауте, а сейчас пришел к определенной точке — это довольно спокойный период. Был момент, когда у меня не на шутку разыгрался панкреатит. Это произошло осенью 2011 года. В Магадане я неудачно прыгнул со сцены и сильно повредил спину, врачи прописали мне препарат на основе опиатов — половина трамала, половина парацетамола. Я эти таблетки употреблял вместе с алкоголем в течение двух недель. Это привело к тому, что у меня разрушилась поджелудочная. Поднялась дикая температура, и случились прочие неприятные подробности. Тогда мне мой врач сказал, что надо садиться на жесточайшую диету — не то что алкоголь нельзя… Нельзя ни молочку, ни сахар.

— Жестко.

— Жестко совсем. По полному хардкору. И я в таком режиме провел остаток 2011 года, весь 2012-й и половину 2013-го — жесткая диета, полная завязка. Если 2008—2011 годы — это было время, когда в туре происходил перманентный чад кутежа, то 2012 год ознаменовался для меня тем, что я вдруг попал в ситуацию, когда смотрел на это каждый день со стороны и сам не участвовал.

— Без допинга выходить на сцену тяжелее?

— Сейчас я, наоборот, в этом вижу исключительно позитивные моменты. Ты полностью контролируешь ситуацию, в физическом плане можешь гораздо больше, точнее все исполняешь, легче петь, круче дыхалка. Более бодро все проходит, и самому веселее.

— В крупных турах, как сейчас, не чувствуешь перегорания?

— Если вдруг оно даст о себе знать, «пятьдесят» перед выходом на сцену всегда можно бахнуть, никуда они не денутся. Но сейчас мне это абсолютно не нужно. Все последние фестивали я провел совершенно «чистым». Это прикольно.

«„Хайповые” артисты за редким исключением собирают скромные залы»

— В свое время ты был абсолютно хайповым персонажем, а сейчас, наоборот, находишься в оппозиции тем людям, которые «на хайпе».

— Да. Более того, находясь в положении, о котором ты говоришь, я старательно пытался от него уйти. Мне это не приносило никакого удовольствия, потому что люди обращали внимание на что угодно, но только не на ту музыку, которую я делал. В 2010 году вышел отличный альбом, возможно, вообще лучший в моей дискографии, а ему было уделено настолько мало внимания на фоне всей остальной движухи, связанной с волгоградскими ментами, ужасным случаем на Ленинском, нашей ссорой со Шнуром… Да, инфоповодов было много, но ни один не имел отношения к тому, чем я действительно занимаюсь. Сейчас я чувствую себя гораздо круче от того, что если уж люди приходят на мой концерт, то приходят из-за моей музыки — у меня в этом нет никаких сомнений.

— По твоим ощущениям, отсеялась какая-то лишняя публика?

— Какая-то отсеялась, какая-то добавилась. Сейчас мы собираем значительно больше, чем в те годы, когда я был, как ты говоришь, хайповым персонажем. Вообще эта штука действует, по-видимому, с сильной временной задержкой, потому что все артисты, о которых сейчас говорят, за редким исключением собирают достаточно скромные залы. И, к сожалению, сами эти концерты, сценическое действо, не всегда обладают какими-то позитивными художественными характеристиками. У меня все хорошо, если ты про это спрашиваешь.

— Ты говорил, что написал семь песен, а сейчас ищешь восьмую.

— Это вопрос о том, какие жанры я использую в творчестве. Артист, как правило, находит какой-то аранжировочный сетап и настроение и в этом настроении работает всю дискографию. Это я называю «петь одну песню» — таких групп очень много.

Я все-таки смею надеяться, что у меня таких песен больше. Песен в кавычках. Есть жанр «гитарная баллада», есть «классический рэп-трек», есть «драм-н-бейс», есть «регги». В каждую из этих папок можно сложить определенное количество песен Noize MC. То, что я пытаюсь написать «восьмую», значит, что я разрабатываю новую форму — композицию, которая не вкладывается в предыдущие характеристики.

— Ты сейчас представляешь, что это будет?

— Вот сейчас я прорабатываю такое направление, как «трэп-металл». У нас все это происходит в жанре видеоприглашения в основном, и сейчас выйдет четвертая такая композиция. Первый опыт на данную тему — это «Безмозглая музыка» из альбома «Неразбериха», но там металл только в конце. А потом были «Jingle Bellz», «Дело Петра», «Марафон». Сейчас готовим трек и видео на него под названием «Коррозия хип-хопа». Там спид-металлический рифф и блэкерская эстетика.

— И мертвый Распутин?

— Мертвяков там хватает, но без Распутина обошлось.

— Если бы ты начинал карьеру не в 1997 году, а в 2017-м, сделал бы что-то по-другому?

— В этом уравнении все-таки не хватает известных величин, чтобы хоть как-то его начать решать. Глобальный подход был бы тот же самый. Я опирался на интернет в самом начале пути, просто сейчас он намного более распространен. Наверное, сейчас бы у меня быстрее все получилось.

«Когда мне будет нужна музыка, чтобы должным образом дополнить мое эмоциональное состояние, рэпера Face я не включу»

— Если использовать метафору из твоего нового альбома, кто сейчас «Царь горы»?

— Сейчас мы живем в этом плане в эпоху Oxxxymiron’а, но что будет дальше, непонятно. Посмотрим. Дождемся следующего релиза.

— Один из самых обсуждаемых персонажей сейчас — рэпер Face. Ты послушал его альбом?

— Да, немножко пощелкал.

— Насколько это талантливо?

— Это в чистом виде искусство постмодерна. То есть приколитесь: есть такая альтернативная Вселенная, где на полном серьезе люди вот это вот слушают. Понимаешь? Картина, неотделимая от рамки. Когда человек много раз в припеве повторяет про секс с твоей телкой — это чистая песня-мем, которую как именно песню никто никогда слушать не будет. Этот жанр так плох, что аж хорошо. Когда это срабатывает, то срабатывает именно в таком контексте, мне кажется. Не знаю, что тут еще комментировать. Когда мне будет нужна музыка, чтобы должным образом дополнить мое эмоциональное состояние, рэпера Face я не включу. Не знаю, есть ли такие люди, которые включат.

— А что включишь?

— Все зависит от этого самого состояния. Много вариантов. Если выбирать из хип-хопа, то мне в плане эмоций очень понравился последний альбом Machine Gun Kelly. Он довольно попсовый, но это прям мейнстрим с человеческим лицом — мне многие вещи показались душевными.

— «От темных сил огражден звуковой стеной»…

— Огражден, да.

— Темные силы — это кто?

— Их так много, разнообразных всяких. Это люди, которые пытаются тебя каким-то образом использовать. Как правило, речь идет о некоем энергетическом вампиризме. Я от них от всех огражден звуковой стеной. Ничего им не достанется.

— Когда ты популярный артист, таких людей в непосредственной близости становится гораздо больше.

— Да, но я в этом положении давно нахожусь и воспринимаю это спокойно. Поэтому и огражден. Если бы по-прежнему на это велся, то продолжал бы сходить с ума, как в 2010 году.

— Лиза Монеточка говорила, что записать с тобой дуэт — это ее давняя мечта. У тебя есть такая мечта?

— Много с кем из артистов мне интересно было бы поработать, и из русскоязычных, и из западных. Но выбрать кого-то конкретного я не смогу. У меня нет мечты и самоцели записаться с конкретным человеком. Я хочу выйти в творческом плане на какой-то новый уровень, начать видеть то, чего раньше я видеть не мог. Здорово было бы, если бы в процессе удалось посотрудничать с кем-то из людей, творчество которых мне очень нравится. Но немало примеров, когда два замечательных артиста записывают вместе полную ерунду.

Например, номинальный уровень коллаборации Eminem и Yelawolf должен был вылиться в супермегатрек, а по-моему, вот таким он не получился. Это не самая сильная композиция в альбоме. Или Linkin Park и Stormzy… Получился поп-хит, там неплохо все зачитано и качественно сделано. Но ни один из этих артистов не прыгнул выше головы. Пресновато. И такой пресноватой фигни, коллаборации ради коллаборации, достаточно много, и это довольно печально. Поэтому главное, чтобы песня хорошая получилась.

— Как ты оцениваешь результат сотрудничества с Монеточкой?

— Это точно получился суперхит. Что под него происходит на концертах, надо видеть!

— Тебе с Лизой легко находить общий язык?

— Абсолютно. Я так бодрюсь этим знакомством!

— Ты для себя что-то новое узнаешь?

— Конечно. Я узнаю, как современные двадцатилетние люди видят этот мир. И узнаю благодаря Лизе — она моя единственная близкая подруга из этого поколения.

— Насколько это отличается от того, как ты видел мир в свои двадцать?

— Каким-то образом отличается. В глобальном смысле это другое отношение к миру интернета. Наше поколение, рожденное в восьмидесятых, больше воспринимало интернет все-таки как проекцию реальной жизни на некую техническую платформу, то для современных молодых людей, подростков и студентов первого курса, это абсолютно отдельная игра со своими правилами.

— Ты эти правила понимаешь?

— В целом да. Но все равно я смотрю на это немножко в другом ключе. Хотя чем больше общаюсь с Лизой, тем больше понимаю, что этот мой взгляд слегка стариковский.

— Ты не боишься вот этим старческим брюзжанием когда-нибудь напугать собственных детей?

— Я надеюсь, что буду от этого как-нибудь воздерживаться. Но есть вещи, которые невозможно отрефлексировать, — какие-то законы взросления и старения. И меня не минует чаша сия.