Владимир Цеслер: Мы абстрагировались от совка

Известный дизайнер рассказал и показал cвои любимые места в Минске.

«МЫ АБСТРАГИРОВАЛИСЬ ОТ СОВКА»

Цеслер назначает встречу на Паниковке. Мы думали, что отправимся гулять по городу и дизайнер будет показывать места своей молодости. Но Владимир Яковлевич ведет нас в News Caf? на Карла Маркса – он хочет кофе и курить, пишет citydog.by.

Бармен, официантка и люди за столиком поздоровались с Цеслером (его тут хорошо знают), но оказалось, что в одном из любимых кафе дизайнера нельзя дымить до вечера. Здесь ждут указа о запрете курения в общественных местах и постепенно готовят своих гостей к ограничению. 

Владимир Яковлевич нервничает, но, когда приносят кофе, мы наконец начинаем разговаривать о Минске. Первое открытие: Цеслер – не коренной минчанин. Он окончил школу в Слуцке и приехал в столицу в 17 лет, поселившись у брата дедушки недалеко от «Журавинки». 

– Родители легко отпустили вас одного в чужой город?

– Они все равно меня контролировали: я же у близких родственников жил. Отец с матерью развелись, когда мне было 7 лет, так что с мамой бороться было проще. Куда ей деваться? 

Адаптация в столице не отняла много энергии у паренька из Слуцка, потому что до этого он был в Минске «тысячу раз» и не чувствовал себя провинциалом. После службы в армии Владимир Цеслер вернулся в столицу БССР – вот тогда-то и началась «новая классная жизнь»: «Хорошие компании, хорошая музыка. Мы абстрагировались от “совка” в Минске».

После армии Цеслер пять раз пытался поступить в театрально-художественный институт (сегодня Академия искусств). 

– Я еврей, поэтому меня не хотели брать. Об этом мне и педагоги говорили. Я хотел на «графику», а туда брали пять человек, и как еврей я занял бы 20%. Мне порекомендовали пойти на «дизайн». Но все это время я работал: рисовал обложки для издательств. 

В институте студент Володя отпустил бороду и волосы. Контингент там был творческий, и за такой внешний вид никого не гоняли.

– Мать очень нервничала из-за моих длинных волос. У меня в юности был довольно женственный типаж, и, когда я отрастил бороду, она сказала: «Ну слава богу, хоть на мужика стал похож».

Владимир Яковлевич довольно быстро перезнакомился с другими минскими «волосатыми». Пароль был простой: «Какую музыку слушаешь?» В зависимости от ответа становилось ясно, был ли смысл продолжать общение. 

– Мы слушали все новинки. У нас был такой Андрей Былинский, чемпион мира по фехтованию. Он ездил за границу и привозил диски. Мы слушали музыку на очень хорошей ламповой аппаратуре «Эстония» – сейчас такой нет. От акустики было ощущение, будто сидишь в оркестре. 

– Было что-то похожее на сцены из «Стиляг»? 

– Нет. Этот фильм – не совсем мое время, там события происходили раньше, в 1950-х. Мы хорошо дружим с Тодоровским (режиссер фильма. – Ред.). Я ему сказал, что меня надо позвать как консультанта: в 1950-х я был маленьким, но все-таки кое-что помню. 

В Минске было проще, чем в Москве: там идеология, а здесь не понимали, что это такое, и особо не трогали нестандартных ребят. 

Компания Цеслера собиралась в квартирах, беседках, на набережной, могла «накатить» в подъезде и пойти гулять по городу. Рестораны им были неинтересны, а вот в сквере на площади Независимости они сидели часто. 

– А точно курить нельзя? – Цеслер внезапно переключает внимание на официантку, которая пришла забрать чашки. 

– Владимир, ну вы же знаете…

– Да, но раньше можно было. 

– Сейчас каждый день до шести часов. 

Владимир Яковлевич просит прерваться, извиняется и выходит покурить на улицу. После перекура, кажется, его настроение улучшается: он заказывает еще по чашечке кофе, и мы продолжаем беседовать.

«ЧЕСЛАВ НЕМАН ОКАЗАЛСЯ ОЧЕНЬ ПРОСТЫМ И ПРИЯТНЫМ В ОБЩЕНИИ»

– Владимир Яковлевич, а вы давно курить начали?

– Года в 22 закурил. Бабушка умерла, и я как-то втянулся. Хоть уже раз семь бросал. 

– А что в молодости курили?

– Какие-то болгарские сигареты, которые были ничем не хуже, чем сейчас делают в Гродно. 

Владимир Яковлевич еще раз возмущается, что в его любимом кафе запретили курить, и говорит об еще одном уважаемом им месте в Минске – баре «Курилка». Там можно курить всегда, а название заведения, оказывается, придумал он. Но вообще, рассказывает дизайнер, он не то чтобы большой любитель куда-то сходить. 

– В 1970-х мы собирались возле «Лакомки» на проспекте. Как-то недавно я проходил мимо, вдруг на меня что-то нахлынуло, и я понял, что не был внутри около 40 лет. Зашел, смотрю: ничего не поменялось! Даже конфеты те же и та самая нелепая ступенечка по центру. Женщина-продавец спрашивает: «Что вы так смотрите?» – «Я тут 40 лет не был. Здесь мы пили кофе» – «Сварить вам?» – «Хороший?» – «Отличный кофе!» 

Она сварила – на самом деле отличный, по 4000 старыми деньгами. Это же копейки! Кофе в пластиковом стаканчике. Я взял, вышел, покурил там. 

– Вот на этой фотографии мы после концерта во Дворце спорта, какая-то польская группа приезжала. А в 1976-м я ходил на концерт Чеслава Немана…

– Вы были на его концерте?! – изумляемся мы, ведь Чеслав Неман – это польский Боб Дилан.

– Да, и даже познакомился с ним. Очень простой и приятный в общении человек. 

Оказывается, Цеслер дружил с Вячеславом Дубинкой, известным мастером вытинанки. Они оба из Слуцка и познакомились в местной изостудии. Когда Дубинка был журналистом, он пригласил Цеслера на концерт Чеслава Немана во Дворец спорта. 

– Дубинка как пресса мог пройти где угодно. Он говорит: пошли с Неманом познакомишься. Как?! Я подошел, начали разговаривать, а Дубинка сфотографировал. Как-то я выставил те четыре фото в Facebook, и из Польши начали писать коллекционеры: хотели купить у меня эти снимки. Мои польские друзья охренели: «Почему ты раньше не рассказывал?!»

Летом компания Цеслера уезжала в Эстонию на музыкальные фестивали, которые притягивали неформалов со всего «совка». 

– Таллинн я знал лучше Минска: все улочки, проходы, как от милиции сбежать. Бывало, что ловили. Но не за внешний вид, а за распитие спиртного. Это считалось страшным нарушением, – рассказывает Цеслер.

«ЧЕРЕЗ КВАРТИРУ ХАДЕЕВА ПРОШЛО МНОГО ПОКОЛЕНИЙ»

У Владимира Яковлевича звонит мобильный – скоро приедет его друг молодости Витя Орлов. Пока мы его ждем, Цеслер рассказывает об еще одном популярном месте в Минске – квартире Кима Хадеева. Та была в двухэтажном доме в Осмоловке, который снесли-таки несколько лет назад. И мечта минских неформалов повесить памятную доску в память о диссиденте канула в Лету.

Мне кажется, он был таким рафинированным интеллигентом. Я повторю о нем то, что сам слышал. Он учился, по-моему, на философском факультете, и шел где-то 52-й год. Он как отличник сидел в президиуме. Все пели дифирамбы Сталину. Когда Киму предоставили слово, он вышел и говорит:

«Пока Сталин жив, победа над фашизмом не полная». Его сразу в дурку: в Питер. Там тюрьма, а на ее территории дурка. Его реабилитировали, но после никуда не брали. Но не обязательно, что это было так, – рассказывает одну из легенд о Хадееве Цеслер. 

Об этом минчанине ходит очень много легенд. Он действительно был диссидентом, и его квартира в Осмоловке была одним из немногих мест в Минске, которые притягивали таких молодых людей, как Цеслер. Там можно было познакомиться с кем угодно: бездомными, художниками, учеными, которым Ким надиктовывал диссертации. 

– Через него прошли несколько поколений. Мама моего друга Саши Синкевича как-то спросила, бывал ли я у Кима. Она там, оказывается, тоже гостила. Так что это место было знаковым. Первый вопрос, чтобы узнать своего: «Что ты слушаешь?», и второй: «Знаешь Хадеева?» – говорит Владимир Яковлевич. 

 Наконец приезжает давнишний приятель Цеслера. Владимир Яковлевич рассчитывается за кофе, мы благодарим за угощение и все вместе едем в еще одно тусовочное место молодости Цеслера. 

«Грицевец» – сегодня это Купаловский сквер, а во времена молодости Цеслера парк называли в честь Героя Советского Союза, памятник которому стоял там. 

Тут собиралось по 300 человек: обсуждали музыку, пили, приносили магнитофоны. Милиция особо не трогала, но иногда облавы на «волосатых» делала гопота из сельхозпоселка и с Грушевки. Правда, однажды группировки «пацанов с района» сошлись между собой. Это было очень смешно, рассказывает Владимир Яковлевич. 

– В Минске перестало быть комфортно, когда практически все друзья уехали: в Лиссабон, в Майами. Все серьги носили и уехали, а я ни того, ни другого не сделал. Когда сын родился, я решил уже бить ухо на память о том времени. Тех, кто остался, я иногда собираю. Я и сам бы уехал, но куда?..