Юрий Хащеватский: Для счастья нам нужно значительно больше

Знаменитый кинорежиссер рассказал о своей семье.

Когда-то ко мне обратился журналист Саша Томкович с просьбой письменно ответить на несколько вопросов. В числе вопросов был и вопрос о моей семье. С тех пор прошло больше 10 лет, кое-что пришлось дополнить, но думаю, сегодня будет уместно прочесть то, что я тогда написал.

Семья

Каждый человек должен рассказать о своей семье. И не кому-нибудь, а прежде всего самому себе. Без этого, мне кажется, невозможно понять, кто ты есть, откуда такой взялся и зачем живёшь?

Мои родители познакомились перед войной на Спартакиаде народов СССР: он – еврей, она русская, он из Одессы, она из Подмосковья. Оба были спортсменами – отец гимнаст и пловец, а мать многоборка.

Помню, когда я учился в 11-ом классе, мать принесла мне в школу забытые дома ключи. Шёл урок физкультуры, и мы метали гранату.

- Дай-ка мне! – сказала мать.

Она забрала у меня гранату, прищуренным глазом оценила длину школьного пустыря, разбежалась и…

От удивления учитель физкультуры даже присвистнул – граната улетела метров на 15 дальше самого дальнего нашего броска. Нам было тогда лет по восемнадцать, а маме – под пятьдесят.

Отец привёз её в Одессу на новый 41-й год.

Они снова встретились только в конце 46-го – отцу после немцев пришлось повоевать ещё и с японцами. Он вернулся с четырьмя (!) медалями «За отвагу», с орденом «Славы» на груди и с бессильно повисшей вдоль туловища рукой. Ему предлагали оформить инвалидность, но он отказался – инвалидом быть не хотел – и ежедневно упорно разрабатывал эту свою руку.

Через много лет, за праздничным столом, устроенным в честь его 50-летия, он выпил рюмку водки – уж не знаю, какую по счёту – поставил искалеченную руку на стол и, не особо напрягаясь, сделал на одной этой руке (!) силовую стойку.

Я никогда не умел делать стойку – ни на одной, ни на двух руках.

Моё отчество по паспорту Иосифович, но наши одесские друзья и соседи называли отца иначе – Ёся.

Слово «жид» я услышал раньше, чем слово «еврей».

Это случилось на первомайской демонстрации. Отец вёл меня за руку, он был в выходном костюме с орденами и медалями, и я гордо вышагивал рядом. Мы уже нагулялись, устали, возвращались домой, и пытались пройти через милицейское оцепление. Милиционер нас не пустил. Вот от него-то я впервые и услышал - «жид». Это он сказал об отце, улыбаясь и глядя ему в глаза. Если бы не я, была бы драка – я знаю точно, я видел, как отец легко укладывал троих таких, как этот «мусор». Но отец был со мной – он за меня отвечал. Поэтому только сжал кулаки и повёл меня в другую сторону.

Что ещё я знаю о моей еврейской половине? – Знаю, что брат отца дядя Сёма погиб 10 мая 1945-го года в Праге. Помню бабушку, она жила с нами. Её звали Ребекка Соломоновна, и она говорила на непонятном, а оттого страшном языке – идише. Из-за этого языка я её недолюбливал. Но когда она умирала – долго плакал. Отец тоже плакал, но потихоньку – так, чтобы никто не увидел.

А я видел.

Школу, где я учился, замечательно описал Александр Крон в своей повести о Маринеско. Из этой повести я и узнал, что герой-подводник, «личный враг фюрера номер один», учился в той же школе, что и я. Правда, в то время мы – дети – ничего об этом не знали, потому что имя Маринеско было под запретом. Только через много лет, уже прочтя повесть Крона, я вдруг отчётливо вспомнил, как наша «классная» вполголоса рассказывала о каком-то герое-моряке, который учился в нашей школе.

Те послевоенные годы от всех последующих отличались, прежде всего, ощущением близости неминуемого счастья. Вот, например, я представляю себя на войне на месте своего отца – в грязи, в окопе, под пулями – и задаю себе (как бы ему) вопрос: в чём моё счастье? Ответ простой: выжить, вернуться домой, обнять жену, родить и вырастить детей… И ответ простой, и счастье простое.

А наши учителя? – Бьюсь об заклад, для них счастьем было просто нас учить. Они дневали и ночевали в школе, они устраивали для нас разнообразные кружки, концерты самодеятельности, ходили с нами в походы, и даже организовали школу танцев!

Большинство из них после войны остались в одиночестве, и мы – ученики – стали их детьми.

Вообще в те послевоенные годы дети реально, а не на словах, были наивысшей ценностью, и наши родители тянулись изо всех сил, чтобы поднять своих детей на какой-то другой, для них самих недосягаемый уровень.

Помню, как меня решили учить музыке. У нашей соседки по коммунальной квартире было пианино, и она начала давать мне уроки. Но у нас пианино не было, и отец нашёл выход: он где-то раздобыл нарисованную клавиатуру и заставлял меня «играть» на ней. Правда, толку с такого учения было мало – нужен был настоящий инструмент. А поскольку денег на пианино не было, то мне купили аккордеон. И каждый вечер отец клал этот аккордеон к себе на колени, я усаживался напротив и начинал играть, как на пианино. А отец водил мехами туда-обратно – качал воздух. Эта экзекуция продолжалась не меньше часа.

Ты не устал? – с надеждой спрашивал я.

– Ничего-ничего, не беспокойся, играй. Мне полезно, я разрабатываю руку, – стиснув зубы, отвечал он.

Это и было счастье – такое, каким они его себе представляли. В конце концов, они добились своего: подняли нас на тот уровень, до которого, в своё время, не смогли дотянуться сами.

Парадоксально, но именно это обстоятельство и породило драматическую коллизию – мы выросли другими, и наше представление о счастье тоже было другим. И всё чаще от старших мы слышали упреки: – Тебе что, больше всех надо?… Слишком умным стал!

Они были правы: их счастье было в том, чтобы довольствоваться малым.

Но и мы были правы – для счастья нам нужно было значительно больше.

Они хотели, чтобы мы стали просто хорошими инженерами, а нам нужны были дальние страны и алые паруса.

Это был не пресловутый конфликт поколений, это родились и, по законам Галактики, стали разбегаться параллельные миры.

Так или иначе, но играть на пианино я научился. А позже освоил и несколько аккордов на гитаре. Вот, благодаря этим аккордам, я и познакомился со своей будущей женой.

У неё был ироничный склад ума, острый, как бритва, язык и очень красивые ноги. Она приехала из Минска в Одессу с друзьями, в надежде отдохнуть, и я ей устроил тот ещё отдых («тот ещё отдых» я ей устраиваю до сих пор). Пару лет после этого мы переписывались и, в конце концов, поженились.

Ей тогда было 22 года, и она не умела зажигать газ.

Подозреваю, что и её мать а, соответственно, моя тёща, Фаина Львовна, тоже этого не умела. В доме всё делали бабушки – родные сёстры – Ася Марковна и Фрума Марковна. Впрочем, по отчеству в нашем доме их никто не называл – просто Ася и Фрума – как лучших подружек.

Они любили нас беспредельно, отдавали «лучший кусок», потакали во всём, и исподволь, незаметно, управляли нашей жизнью.

Правда с тёщей – Фаней – однажды мы всё-таки поссорились: не сошлись во взглядах на итальянский неореализм.

Вечерами дом был полон друзей. Мы допоздна пели под гитару, рассказывали анекдоты, резались в преферанс и даже крутили рулетку.

Было шумно, но поскольку это нравилось нам с Тамарой, то это «нравилось» также Фане, Асе и Фруме.

Тетради моя жена проверяла по ночам – она была учительницей русского языка. Я терпеливо ждал, иногда помогал, стараясь «ускорить процесс». До сих пор помню некоторые фамилии: Криштафович, Дрындрожек… Помню тетрадки Гены Шульмана – даже по ним было понятно, что это способный хулиган.

К счастью, проверка тетрадей не помешала рождению сына.

Когда я забирал их с женой из роддома, он сладко спал. Я взял его на руки, а он вдруг открыл один глаз и внимательно посмотрел на меня. Это был странный взгляд, но теперь-то я понимаю, что просто будущий программист элементарно меня отсканировал.

Как он плакал по ночам, я не помню. Лучше всего об этом могли бы рассказать Ася, Фрумаи Фаня, но их уже нет. Они уходили от нас по очереди, сначала старшая – Ася, потом Фрума, а потом и Фаня.

К тому времени Тамара уже умела не только зажигать газ, но также менять утки и бороться с пролежнями. Мы возвращали долги.

Вот, собственно и всё о моей семье. Что-то, возможно, я приукрасил, а что-то недосказал. Впрочем, кто поступает иначе?

Да, забыл рассказать ещё вот о чём: и мои родители, и родители моей жены научили нас самому главному на свете бизнесу – все свои средства вкладывать в детей. В начале 90-ых, я получил в Германии приз – пять тысяч немецких марок – сумму, по тем временам, несусветную. Жена взяла в руки эти деньги, подумала и предложила: – Давай купим Тимке компьютер. Он ведь так это любит!

На компьютер потратили всё до копейки.

Ещё через несколько лет, уезжая в командировку по своим компьютерным делам он огорчённо вздохнул и заныл: – Ну вот, опять в Париж… Надоело!

У него тоже своё – другое – представление о счастье.

Хотя, надо отдать ему должное, кое в чём мы совпали: жена когда-то хотела дочку, и он исполнил её мечту - привёл к нам в семью Иру.

Где он её нашёл я не знаю, но знаю точно, что это очень хорошее и надёжное место.

Вместе они нашли Алису - самую нашу большую любовь.

Алиса растёт, и в смысле поиска новых членов семьи уже подаёт определённые надежды.

P.S. Я уже дописывал рассказ о своей семье, когда подошла Тамара и спросила: – А про наших собак и котов ты написал?… Нет?… Тогда обязательно напиши, а то подумают, что наша семья неполная!

Юрий Хащеватский, ucpb.org