Крик души белорусского каскадера: У нас кинематографист получает $125 рублей

«Беларусьфильм» задолжал Роману Королеву десятки тысяч рублей.

Роман Королев — человек удивительной судьбы. Он успел послужить в Германии и на Кавказе в годы развала СССР, побывал каскадером и нынче работает постановщиком трюков для белорусских и российских фильмов. Как становятся каскадерами, насколько опасна эта профессия и почему «Беларусьфильм» задолжал Роману десятки тысяч рублей? Об этом читайте в нашем интервью, пишет onliner.by.

Роману уже 50 лет, но на свой возраст мужчина не выглядит. Он такой же крепкий и подкачанный. Сказывается любовь к физическим упражнениям, привитая с юности спортивными увлечениями и армией. Конечно, сейчас так активно тренироваться, как в молодости, уже не получается. Но Роман по-прежнему старается держать себя в тонусе, хоть профессиональная карьера постепенно смещается от непосредственного выполнения трюков к их постановке.

— Я родился в Рогачеве, жил в районе молочного завода. Это был район спортсменов: кто-то греблей занимался, кто-то боксом, футболом, плаванием.

На сегодня в моей команде работает 50 каскадеров разного уровня. Многие из них прошли спецподготовку, служили в спецподразделениях, фактически все — мастера спорта, некоторые работают в цирке, тренерами и т. д. Я горжусь своей командой. Это практически золотой фонд Беларуси.

В основном мы заняты в военных фильмах, где каскадеры должны сценически правильно двигаться с оружием, красиво падать, правильно и безопасно взрываться.

Роман активно сотрудничает как с российскими, украинскими, казахскими съемочными группами, так и с белорусскими. Правда, признается, что выживать, кормить семью и удерживать каскадерскую команду удается благодаря первым. Тогда как «Беларусьфильм» не спешит рассчитываться по актам выполненных работ.

— Я делаю хорошие трюки, переворачиваю машины в кратчайшие сроки. Но оплаты труда жду до сих пор. Именно поэтому у меня такое пессимистичное настроение. В кино нужно работать только с хорошим настроением, чтобы передавать эту энергетику. Я люблю кино, но ситуация печальная.

— А с чего началась эта любовь к кино?

— Я такой же зритель, как и все, рос на прекрасном советском кинематографе. Позже появились западные боевики со смешными переводами. Кино ведь сегодня — один из самых доступных способов получения информации. Американцы это усвоили, демонстрируют свою гегемонию на рынке во всем мире. А мы отстаем, не просто на коленях, а еще ниже. Просто ползем.

Хотя советский кинематограф был куда интереснее, во многих отношениях профессиональнее. Наши актеры учились по Станиславскому, были мастерами высочайшего уровня, владели всеми инструментами, чтобы показать зрителю тот или иной характер. А сегодня обучение у нас в Беларуси идет поверхностно, очень низкий уровень подготовки сценического движения и актерского мастерства.

Дедовщина и неспокойный Кавказ

Роман признается, что кинематограф в большей степени повлиял на его жизненный выбор. Например, советская картина «Офицеры» подтолкнула связать свою жизнь с армией.

— Собирался поступать в ВДВ, в военное училище в Рязани. Хотя один из моих преподавателей говорил мне: «Ну зачем тебе это ВДВ. Будущее за тыловиками». Я, конечно, решил посмотреть на училище тыловиков, но когда увидел, какие там ходят толстые офицеры, то развернулся и уехал.

Окончательное решение помогла принять мать, которая посоветовала сперва отслужить в армии, чтобы прочувствовать этот армейский вкус пота и соли. По спецнабору мужчина попал в отдельный батальон разведки в Германии. 1985 год, часть в лесном массиве, постоянные кроссы по 10—16 километров, портянки в крови. Роман думал, что пришел подготовленным: подтягивался 50 раз, 90 раз отжимался на брусьях.

— Мне едва исполнилось 18 лет, в моем подразделении я был самый молодой. А в части были ребята по 25 лет, мастера спорта, настоящие слоны. По сравнению с ними я был как малыш. Уже на второй день нахватал подзатыльников, сев не на то место в кинотеатре.

Да, жесткая дедовщина была, но не безбашенная или беспредельная, старший призыв учил выживать и бороться за себя. Старшиной у нас был человек с боевым опытом, профессиональный разведчик. И его боялись больше, чем командира батальона.

За армией последовало Новосибирское высшее военно-политическое училище. Европейцу свыкнуться с сибирскими морозами было сложно: сапоги примерзали к плацу, а между учебными корпусами приходилось буквально бежать, чтобы не отморозить нос.

— После училища меня хотели распределить на Дальний Восток в морскую пехоту, но я написал рапорт и отправился на Кавказ к своему товарищу. А это было время первых локальных конфликтов, запахло Нагорным Карабахом, перестройкой. 80% предприятий военной промышленности уничтожались, люди оказывались на улице, им нужно было выживать, начиналась теневая экономика. Страна разваливалась изнутри. Появилась межнациональная рознь.

— Было страшно начинать взрослую самостоятельную жизнь в такой момент, когда все катится в пропасть?

— Очень страшно. Ты учился в военном училище, грузины, армяне, татары, казахи сидели с тобой за одной партой, были друзьями. А здесь начиналась катастрофа, когда гражданское население выходит на улицы, идет к Дому правительства с охотничьими ружьями, ножами требовать права на свободу и самоопределение. А ты молодой офицер и в подчинении у тебя не наемники, военные по призванию, а 18-летние срочники без специальной подготовки. И ты не понимаешь, какое решение принять. А те, кто стоит над тобой, тоже в растерянности, у них нет способов решения такого конфликта.

Было страшно, когда на дверях квартир, где жили офицеры, появлялись крестики, людей избивали и убивали в подъездах. Когда ты привозил в аэропорт Грузии гроб своего командира, к таким же четырем сотням гробов. Откуда они были? Никто об этом не говорил. Для меня это был шок: у нас была одна страна, нас учили по одному и тому же букварю, у нас были одинаковые ценности, одинаковое воспитание, мы же ели один и тот же хлеб.

Когда Роман столкнулся с такими моральными проблемами («Против кого воюем?»), он вернулся в Беларусь и подал рапорт об увольнении.

О западных боевиках в советском антураже

— Боевики тогда попадали на территорию СССР нелегально, особенно после московской Олимпиады в 80-х годах. Когда я учился в военном училище, у нас были эти кассеты с ужасно озвученными западными фильмами. Мы все были Брюсы Ли, увлечены джиткундо, смотрели ленты молодых лет Чака Норриса.

Когда я ходил к тренеру по ушу, он каждый раз доставал какую-то новую кассету и говорил: «Вот сейчас мы смотрим этот фильм, чтобы понимать, как дерутся на Диком Западе». Ребята в спортзалах втихаря отрабатывали приемы, удары, учились карате. Специалистов в этом деле не было.

О работе в кино даже не думал. Попасть туда было чем-то сверхъестественным. Тем более что в советском кино тогда существовали народные артисты — настоящие небожители.

— Зачем советская молодежь обучалась боевым рукопашным искусствам?

— Когда население знает такие приемы — это своеобразное оружие. Тебе не нужен нож, твои руки-ноги — средства защиты и нападения. Естественно, этим занимались физически подготовленные люди. Им хотелось совершенствоваться.

Когда стали появляться цеховики (подпольные предприниматели), когда теневая экономика начала выползать в состояние мощной отрасли, были незаконные формы экономических взаимоотношений. На предприятиях шло воровство, материалы продавались, появлялись незаконные формирования. Уголовному миру нужна была поддержка крепких ребят, умеющих бить руками и ногами, работать с ножом, нунчаками, палками, дубинками. В 80—90-х годах такие приемы отрабатывали в закрытых подвалах.

— Приходилось сталкиваться с таким криминалитетом?

— Я сам занимался в таком же подвале. Там был совершенно разный контингент. И в наколках, и без наколок. Ребята тренировались: один со штангой, другой колотит грушу, третий отрабатывает точечные удары на манекене. Кто знает, зачем им это? Все старались быть сильными и уверенными в себе.

В Советском Союзе дрались очень много. Провожая девушку в чужой двор, можно было нарваться на проблемы. Туда тебя пропустят, а обратно — как хочешь. Таким образом жизнь заставляла тренироваться и порой очень быстро убегать.

«Грозовые ворота» в каскадерство

Намного позже, когда Роман уже учился в Москве в Академии безопасности, его пригласили сняться в сериале «Грозовые ворота». Нужны были подготовленные ребята, которые умеют двигаться и кувыркаться с автоматом, падать, драться, не щадя себя.

— Мне было очень приятно. Готов был без денег сняться в этом кино. И мне так понравилось, что сказал себе — хочу сниматься. Мало того что получил удовольствие, мне еще и деньги заплатили. А потому с головой нырнул в это дело. Стал общаться с каскадерами, попал под управление Валерия Деркача. Компания просто замечательная, жизнерадостная, профессиональная.

— Вы специализируетесь на каких-то конкретных трюках?

— Все приходилось делать: и гореть, и работать под водой, и выполнять высотные падения. Переломов не было, но были ушибы внутренних органов, четыре сотрясения, связки рвал. Приходилось делать операции.

Но это не может остановить. Это драйв. На площадке ты забываешь, что работаешь за деньги. Это уже отработав вспоминаешь, что тебе еще и заплатить должны.

Со временем чувство риска притупляется. Особенно, если действия повторяются неоднократно, забываешь о опасности. Это может сыграть злую шутку.

Кто рискует, тот не зарабатывает

Несмотря на весь драйв, к постановке трюков Роман подходит исключительно дотошно. Слишком много историй ходит в индустрии о нелепых случаях, которые закончились для каскадеров травмами, несовместимыми с жизнью.

— Все трюки должны быть продуманы до мелочей. На кону стоят жизнь и здоровье человека. Кто говорит, что выпрыгнуть из машины, погореть, упасть с высоты или перевернуться на автомобиле проще простого, тот просто дилетант.

Одинаковых трюков нет. Все снимаются в разных локациях, при разной погоде, даже с разным настроением. Разный подход и у режиссеров: отдельные подгоняют и выделяют на трюк 15 минут, хотя до этого 4 часа снимался проход актера из подъезда.

И если ты что-то не проконтролировал, не увидел, не до конца промазал тело огнеупорным гелем, костюм закрыл неправильно, огнетушители не проверил, то человека можно потерять.

Роман вспоминает жуткие и трагичные случаи из современной истории каскадерства. Так, в России постановщик трюков на глазах потерял своего 22-летнего сына при горении. Одного акробата сбили автомобилем на неприемлемой для жизни скорости. Ребята, падая с крыши, приземлялись мимо подушки, ломали позвоночники. В прошлом году в Вильнюсе сгорел каскадер: не сработал огнетушитель, не было страхующих людей.

— В советском кинематографе каскадеру платили больше, чем актеру: 3 рубля 50 копеек против 1 рубля 20 копеек. Сегодня звезды получают примерно $7000—10 000 за смену, каскадеры — от $170. Чем сложнее и рискованнее трюки, тем выше стоимость. Но даже этих денег можно не увидеть.

В Беларуси нам не платят и мы не можем ничего с этим поделать. Можно пойти в суд, подать документы, заплатить все пошлины и долго ждать, когда появятся деньги на студии. Но это проигрышная ситуация.

Отработал пять фильмов, и мне не заплатили пока ни за один. Как мне содержать команду? Как тренер по акробатике согласится за $20 упасть с высоты. Этими деньгами он свою семью не прокормит. Да, для него это не основной заработок, хобби, но за такие деньги ни один профессионал рисковать не станет. И мне приходится рассчитываться с командой самостоятельно, получая деньги от российских заказчиков и отдавая их белорусским каскадерам. Чтобы сохранить команду и свой статус.

Пять фильмов! Почему я еще работаю с ними? Потому что нужно постоянно держать себя в форме, чтобы не вылететь из обоймы. Потому что продюсерам, режиссерам нужны постановщики трюков, способные сделать их безопасными. Я просто не могу им отказать, потому что работал с ними не один год, сделал с ними массу фильмов. Это уважаемые люди, которые в кино по 20—30 лет. Ну как не помочь? А потом опять ждешь годами перевода денег по акту выполненных работ.

О «мыльном» конвейере

— Сейчас продюсерское кино ориентировано не на производство хороших фильмов, а на освоение денег. Люди с выходами на каналы, кинопрокатные организации делают материал, чтобы побыстрее получить гонорар. Желательно запихнуть туда звезду с телеканала, чтобы обеспечить дальнейшее сотрудничество.

А потому сегодня молодежь, да и многие люди в возрасте, не могут смотреть на это противное состояние кинематографа. Если в советском кино снимали 2—3 минуты в день (было много репетиций), то сегодня гонят хронометраж — отснять могут 15 минут сериала в день. Как получилось, так и снимают.

А Запад своими фильмами передает молодежи какие-то свои исторические ценности, культурные особенности, уклад жизни. Мы в этом отношении проигрываем. При этом я уверен, что некоторые картины несут скорее негативную информацию для молодых неокрепших умов, которая сказывается на их нравственности, воспитании, отношении к жизни. Это не те советские фильмы Гайдая или Рязанова, которые несли нам радость, смех и какую-то мораль.

«Выживший» в туалете

Роман сетует, что постсоветский кинематограф проигрывает битву американскому, местами излишне патриотичному. И армия у них самая сильная, и неоценимый вклад в победу во Второй мировой: «С экранов нам только и говорят, что это США победили фашизм». И получаются, по мнению собеседника, искаженные исторические факты, но обставленные красивым экшеном, спецэффектами, дорогими актерами, отлично снятыми сценами.

— Как зритель может смотреть фильм, который у нас снимается в одном туалете, в котором только мебель меняют? С американскими масштабами не сравнится. $125 млн бюджет «Выжившего» c никакущим сценарием, в тот момент когда в Беларуси на все кино уходит в разы меньше.

Я сейчас говорю о том, что наши белорусские фильмы бывают душевнее «Выжившего». Но там картинка: горы, реки, снега. А мы снимаем все в тех же городах, которые можно по пальцам пересчитать. Война? Брест с паровозами, карьер и лес на киностудии «Беларусьфильма» в Смолевичах. Бытовые сериалы? Минские улочки.

Эти российские сериалы штампуют здесь, потому что мы дешевле. Они позволяют нам выживать. Хотя с каждым годом их все меньше и меньше. Сегодня кинематографист получает 250—300 рублей. Как можно от него требовать, чтобы он выкладывался? И ведь все равно находятся люди, которые с душой отдаются процессу.

И такая плачевная ситуация касается не только моего каскадерского цеха. Это касается всех участников съемок. Мы на коленях. Мы отрабатываем, а потом месяцами и годами ждем, когда нам заплатят. Хотя вроде как бюджетные средства были затрачены, было расписано, сколько какой цех должен получить. Но фильм досняли, а денег нет. Куда они деваются? На реконструкцию студии, закрытие проблем по бюджету? Я не знаю, да и не мое это дело. Просто я не понимаю, как эти деньги, выделенные на кино, не доходят до тех, кто над картиной работал.

— Почему мы пропускаем белорусские фильмы в кинотеатрах? Их нет или страдает маркетинг?

— Кино мы снимаем, но не понимаем, что нужно ориентироваться на его продажу. Выходить на другой рынок, прокатные организации Европы, Китая. А сейчас у нас на кино осваиваются деньги со смехотворным выхлопом.

Когда у нас появится ответственность за производство фильма и использование бюджетных средств, тогда появится и хорошее кино, ориентированное на массового белорусского зрителя. Неужели нам нечего снимать? У нас хватает проблем в быту и социуме, хватает сюжетов из жизни, достойных экрана. Разве у нас нет богатой белорусской истории? К сожалению, в кинематографе она ограничивается войной. И то неоднозначно. Можно было снять картину о героях этой войны, вспомнить все сожженные деревни. «Иди и смотри» — жестокий фильм, но он прекрасен, он многим открыл глаза. Если снимаешь о войне, так снимай что должен, а не «сказки венского леса» или то, чего на самом деле не было.