Как сельский двоечник воссоздал главную святыню Беларуси - Крест Евфросинии Полоцкой

Николай Кузьмич превратился из тракториста в художника с мировым именем.

Нормальная скорость для трактора Т-28 — 15 км/ч. Но спускался с горы, так что дал чуть ли не в два раза больше. Машина стала неуправляемой. Трактор пер как дурной. Молоденький водитель не знал, что делать. Включить передачу невозможно: выломает. Внизу показалась ветхая овчарня, в которую летом сгоняли колхозных баранов. Парень не понимал, кого спасать: себя, трактор или овчарню. Пока думал, так и вмолотился в постройку — ба-бах! Взорвались все доски. Бедный Т-28 как-то остановился. Потом парню дали трактор ДТ-74, а потом Николай Кузьмич вырос и стал художником с мировым именем, пишет onliner.by.

«Мужество… Наверное, это умение быть честным по отношению к самому себе. Это сила. Не та сила, которая дает ярость бить по морде другого человека. А сила, которая позволяет идти к цели. На этом пути надо быть внимательным, смотреть на звезды, которые тебя сопровождают, на какие-то маяки, чтобы знать, куда двигаться. Но если внутреннее состояние нарушится — это все. Идти будет некуда»

Вулька Антопольская

Жили в Вульке Антопольской. Мать работала дояркой. Отец постоянно искал лучшей доли. Однажды пропал — совершенно внезапно. Никто не понял куда. Через год пришла посылка. Открыли фанерный ящичек — внутри семечки да орехи.

Выяснилось, что отец уехал в Ростовскую область, на белые хлеба (черного там нет). Союзная житница. Миллеровский район, рядом Донецк и Луганск.

Собрались, поехали. Поезд выезжал со станции Городец. Общие вагоны, множество людей. Впереди состава шумно дышал паровоз. Первая пересадка — в Гомеле, потом еще несколько.

Когда окончил школу, отправился учиться на тракториста. Колхозный край. Профессию романтизировали даже в кино. Популярным был девиз «Девушки — на трактор!». Все девчонки из класса, собственно, последовали ему.

После учебы возил прицепы с семечками, соломой и много чем еще. Как-то на полевом стане поставили огромный наждак — колесо для заточки. Защиты никакой, прямой доступ. Парень пошел точить лом. Все прошло нормально. Но потом включилось любопытство. Захотелось посмотреть, как сработал камень. Инерция огромная: колесо крутится. Попытался приостановить его руками. В итоге зажевало указательный палец.

Поднялся караул. Подростка повезли на другой хутор на операцию. Доктор долго смотрел на остаток верхней фаланги. Потом будто невзначай сработал ножницами… Благо парень проявил любопытство не до конца. Палец сохранился почти полностью.

Донецк

Недалеко Донецк. Ребята постарше ехали на шахты. Если на тракторе давали 70 рублей зарплаты, то на шахте — 400—500. Люди гибли, но сумасшедшие деньги манили.

Кузьмич оставался в полугорном крае, катался по глине на своем Т-28.

— До половины доехал — дальше не хочет. Почему не едет? Глина! Колеса вхолостую крутятся. Остановиться нельзя. Если дашь на тормоз, трактор перевернется. Там свои особенности. Стоит, бляха. Я думаю: «Елки-палки, что делать?»

Надумал. Бросил телогрейку под колеса, обеспечил хоть какое-то сцепление. И каким-то чудом выехал. Телогрейку потом даже не забирал.

— Вез семечки как-то. Прицеп рассчитан на три тонны. А нагрузили в него шесть. Мужики подумали: «Белорус — дурной, повезет». Ехал я потом в гору, а мощи не хватало. Не тянет тракторчонок! Елки зеленые! Температура, смотрю, уже 110 — заглушил. Не могу выехать.

Приехал комбайнер, зацепил и вывез на гору. Но надо ж было еще спуститься. Трактор маленький, прицеп слишком большой. Давит сзади и подминает под себя.

— Выпрыгнул. Стыковку заклинило, и трактор полубоком развернуло. С тракторного двора приехал ДТ-54. Мужики поругали. Отцепили семки, сказали ехать дальше. Ну вот потом я и вписался в овчарню. Ох, холера ясная, никто меня не похвалил.

Североморск

Отучился — весна и лето. Осенью забрали в армию.

— Господи, ты моя доля! Офонареть можно! Призвали в Северный флот. Повезли в Мурманск, потом в Североморск. В одно время с нами прилетел самолет с кавказцами. На медосмотре оказалось, что почти все резаные, у каждого ранения. Печень увеличена. «Пил?» — «Пил! Много пил!»

Кузьмич и его одногодки приехали с белых хлебов в телогрейках. Малейшая дырка — торчит вата. Южные ребята брали спички и поджигали.

— Шутки такие были. У всех фуфайки горели. Буйные ребята. Открытого пламени нет, но дыма — полный экипаж. Вызвали караул. Пришел мичман. Так они у него забрали автомат. В итоге объявили боевую тревогу. Подняли караульное подразделение. Всех новобранцев положились мордой в пол. Таким был мой первый вечер в армии.

Наряды, туалеты. Выдали классные яловые сапоги и тельняшку с начесом.

— «Не переживайте, еще поплачете. Хорошая форма, но за три года хлебнете горя», — говорили нам старшие.

Яловые сапоги стерлись за три месяца. Подмена зажимала высокий подъем стопы. Ноги болели. Потом новобранцев перевели на корабли. Марши на плацу закончились. Голова за обувь не болела: появились новые проблемы.

— Я выучился на кочегара котельной. Работал на противолодочном корабле в Баренцевом море. А оно живое, там постоянно шторма. Помню, корабль стоял на рейде, нас на шлюпке доставили туда. Надо было подниматься по шторм-трапу — такая веревочная лестница с деревянными ступенечками, метров на пять. Я сунулся и оборвался. Вцепился в лестницу мертвой хваткой, как та обезьяна! Старшие ругались, кричали: «На ноги!» А я испугался, видимо. Боялся в воду упасть. Кошмар. Вытянули меня в итоге вместе с лестницей. Правда, никто не бил.

Наказывали по-другому. По трапу требовалось летать пулей. Если кто-то увидит, что идешь вразвалку, — 50 ускорений вверх-вниз по палубам. Если руки в карманах — то же самое. Иногда и 100 раз.

— Тяжелая служба, ой, батенька! Но интересно, вспоминаешь, как кино.

Москва

— Когда пришел с дембеля, была задача вернуться на родину. Я ж белорус, елки-палки! Тяга у меня ощущалась. Даже в армии переписывался с белорусской дамой. Землячки познакомили.

Приехал назад на белые хлеба, а выехать нельзя: паспорт не дают. Потому что тракторист нужен колхозу. Благо служил кочегаром котельной на корабле — добрый военком помог выписать справку: мол, не колхозник, а кочегар.

В итоге Кузьмичу дали паспорт и отпустили на родину. Ехали через Москву. На Белорусском вокзале впервые услышал «Песняров». Из динамиков лилась бодрая «Касіў Ясь канюшыну». Парню стало приятно. До четвертого класса он разговаривал исключительно на «матчынай мове».

Вокзал был утыкан питьевыми фонтанчиками. Мать — простая деревенская женщина — попросила одну из работниц дать ей кружечку. Женщина грубо парировала, что не даст. Мама жутко обиделась. Ей в голову не лезло, что один человек может отказать в помощи другому.

Из Бреста катили на «Икарусе», вокруг старой дороги стояла вода. Была весна.

Приехали домой, отремонтировали хатку, начали новую жизнь.

Кобрин

Вырезаешь узор на бураке, прикладываешь к побеленной стене — и вот тебе уже декор. У мамы получалось очень красиво. Использовала натуральные красители, ходила по деревням, делала людям красоту.

— Очень тонкий и творческий человек. А дед был известным ковалем и на все руки мастером. И колодцы копал, и хаты строил, и врачеванием занимался. Кузница своя имелась. Видно, что-то передалось и мне.

Парень неплохо рисовал. Получилось устроиться в Кобринский дом культуры художником-оформителем. Участвовал в самодеятельных выставках, писал этюды. Параллельно работе окончил девятый и десятый классы в вечерней школе. Когда жил в Ростовской области, был двоечником, несколько раз оставался на второй год.

— Очень мне хотелось поступить в художественное училище. Но попробуй поступи в то художественное училище без подготовки. Пытался шесть раз.

Наступало лето, парень садился за литературу. Рисунок сдавал нормально, а по диктанту неизменно получал двойки. И так шесть лет подряд. Начал в 22, пришел к цели в 28. И то чудом.

— Был такой Александр Адамович Кравчук, директор художественного училища. Однорукий — левую ему, кажется, отхватило. Дитя войны. Где-то поднял гранату… Вот он меня и подтянул.

В тот год Кузьмич снова завалил посевную. Директор вызвал к себе на собеседование.

— А чего ты поступаешь?!

— Да не знаю… Хотелось бы получить образование.

Он попросил зайти одну из преподавательниц.

— Поставьте ему тройку!

Так Кузьмич стал студентом-переростком.

Ратомка

— Дети учились, а мне 28. Помню, возьмешь ее за цыцу нечаянно. Ну, зажать же хотелось. А она плачет! Ревут, что дурак, на все училище. И шаржи на меня рисовали. «Как ты мог?» Ну вот так. А потом несчастье на втором курсе случилось… Я женился, — смеется Кузьмич.

Снимать жилье в Минске было затратно. Снимали в Ратомке. Электричка на 7:20. В 8:30 надо быть на занятиях. И до шести вечера. Каждый день просыпался в 6:00.

Жилье сдавала прекрасная бабушка. Между комнатами в ее доме не имелось дверей — только шторки. Правда, бабушка отличалась глухотой — когда засыпала, можно было даже палить из танков. Горелки, баллоны, куча железяк, которые пытался художественно осмыслить Кузьмич, ее совсем не трогали. Все разрешала.

Чтобы были деньги, подрабатывал сперва на тракторном заводе, а потом в институте физиотерапии. В обоих случаях — художником-оформителем: стенды рисовал. Можно было жить.

Выпустился в 32 года. Фартануло с распределением: отправили в Брестские производственные мастерские. Очень жирное место с хорошей зарплатой. Сын бабушки работал директором завода, который делал железобетонные конструкции. Дал постояльцам машину прямо с бетонными кольцами огромного диаметра. Туда погрузили свои вещи.

Кузьмич начал жить в Бресте с 1982 года. Интересовался металлами, занимался эмалью, немного ковал, активно выставлялся. В 1986-м его приняли в Союз художников.

Минск

Аббревиатура «СССР» перестала быть актуальной. В здании МИДа проходил съезд белорусов мира.

— И вот они решили, что надо восстанавливать утерянный крест Евфросинии Полоцкой. Срок — полгода. Выбрали почему-то меня. В какой-то момент просто зазвонил домашний телефон, сказали: приезжай, крест будем делать. Отправился в Минск. Человек говорит: «Давай зробім». А я что? «Ну, зробім». Вот бляшкин дед! Это была авантюра чистой воды. До сих пор не могу сказать, почему согласился. Но тщеславия никакого не было — чисто внутреннее любопытство.

Требовалось сделать крест по образу и подобию. Именно при помощи тех же технологий.

— Надо было чеканить, прокатывать лист, ковать. Все как надо, от начала до конца. Со всем разбирались по ходу дела. С тем же золотом я не работал никогда. Хорошо, что были прекрасные черно-белые фотографии из Питера.

Процесс занял пять лет вместо запланированного полугода.

— Постоянно чего-то не хватало. Да и время было смутное. Хорошо, помог тогдашний председатель КГБ Ширковский. Он этнический белорус из Столбцовского района. Видели когда-нибудь, чтобы парадные двери в здании КГБ открывались? Вот и я до девяностых не видел. И вот нас туда пригласили.

Мужчины вошли с проспекта. Их встретил высокий офицер и предложил следовать за ним. Поднялись на второй этаж и пошли долгим коридором.

— Ай-яй-яй, как меня любопытство раздирало. Помню, все хотелось прочитать таблички, но ни хрена, там только нумера. Привели в огромный кабинет. Ширковский нас очень приятно принял. Сказал, что возьмет все под личный контроль. К нам действительно приставили охрану. И никто не трогал. Вообще никто. Утром нам привозили чумадан с крестом и вечером его увозили.

В 1997 году крест был завершен. Сейчас он в Полоцке.

Тбилиси

Развились технологии. Если бы запрос на восстановление креста случился в 2017-м, может, его бы сделали за год.

— Мы восстанавливали забытую технику, который не пользовались чуть ли не восемь веков. Естественно, у меня было желание доделать и переделать крест. Но сложилось впечатление, что это уже никому не нужно. Я по чуть-чуть переделывал каждую пластиночку. Сам искал деньги. Периодически кидал клич, но никто не откликался. Знаете, мне уже не обидно. Мне уже никак.

Это самый большой проект Кузьмича. Он позволил ему состояться как мировому художнику.

— Мировое имя… Я же работаю не только в эмалях, еще рисую. Да, есть крест — это бренд. Но меня также интересуют современные тенденции и более формальные композиции. Могу, конечно, закостенеть и нимб купить в универмаге, но не хочу… Наверное, какое-то мужество в этой жизни мне пришлось проявить, чтобы слезть с трактора и больше не возить семечки. Видимо, был упертым, работал. Каждый делает свои жизненные усилия. Я очень работоспособный, потому что крестьянин. От земли человек, холера ясная! Мама говорила: «Как же я люблю землю!» Ей огород в 40 соток был как тепличка…

Кузьмич поправляет шапочку, которую привез себе из Грузии. Художник рассказывает очередную бодрую историю про Тбилиси, а потом серьезнеет и возвращается к белорусской теме.

— Что до креста, то есть творчество, а есть дипломатия и политика. Это уже не моя сфера. Плюс есть личные отношения. Их надо постоянно настраивать. А когда становишься взрослее, начинаешь думать: «А на хрена оно надо? Пусть кто-то другой настраивает». Дистанцируешься от ненужных проблем. Успокаиваешься. И чем дальше живешь, тем более одиноким становишься. И вот в этом одиночестве, к которому так или иначе все приходят, нельзя жить, обманывая самого себя.