Военный летчик: Кто решил отобрать льготы у «афганцев», на той войне точно не был

Воспоминания белорусского «афганца».

Сегодня на Острове слёз в Минске соберутся солдаты и офицеры афганской войны. 15 февраля – день вывода советских войск из Афганистана, день памяти воинов-интернационалистов, пишет «Народная воля».

Одним из тех, кто придет сюда отдать дань памяти боевым товарищам, обязательно будет минчанин Владимир Пинчук – бывший член экипажа военно-транспортного самолёта, кавалер ордена Красной Звезды.

Накануне даты Владимир Евгеньевич рассказал о своей войне…

— «За речку» (а именно так у советских военнослужащих назывались афганские командировки) я попал в 1988-м, — рассказывает собеседник. — Я не был солдатом-срочником — летал в составе экипажа на транспортно-десантном самолёте АН-12. Тогда я служил в Южной Польше в городе Легнице.

В один из дней, перед очередным вылетом на аэродром прибежал инженер: «Вылета не будет, весь экипаж должен срочно прибыть в штаб». Там нам зачитали телефонограмму – все вы откомандировываетесь в солнечный Афганистан. Естественно, мы знали, что в Афганистане идёт война, что там гибнут наши ребята…

Но в армии особо спрашивать не принято: хочешь – не хочешь, есть приказ – его нужно выполнять. Прошли медкомиссию, собрали документы и улетели в Кабул…

Прилетев туда в 50 ОСАП, мы узнали, что накануне здесь погиб Ан-12 бортовой №175, и мы его меняем. Живым из того состава остался наземный техник – Николай Кузьмин.

24 июня 1988 года реактивный снаряд попал в самолеты СУ-25, фото из архива собеседника

Нас заселили в ту самую комнату, где жил погибший экипаж. На двери, в комнате, где мы жили, висела дощечка с именами и фамилиями лётчиков, которые здесь живут. Очень долго ее не меняли. Получалось, мы жили некоторое время под именами погибших… Заходить было в эту комнату первое время не по себе.

— А вы суеверный человек?

— Первое время, на войне все суеверные, а тем более в авиации — ни ключей, ни гаек на 13 нет. Садишься обедать, берешь вилку, а наземный техник и говорит: «Ею любил кушать погибший борттехник…» Больше ты ее в руки не берешь. От погибшего экипажа нам в наследство остались авиационные часы – с борта самолета. Их мы оставили в память о погибших. С чужих смертей и началась наша служба…

— А сами часто там о смерти думали?

— А это чувство там притупляется. Ты понимаешь, что это твоя работа. Опасная. Смертельно опасная. Понимаешь, что с такой работы можешь вернуться, если повезет. Естественно, перед вылетами нас инструктировали. Инструкция была всегда одна: взлететь, не попасть под обстрел и набрать безопасную высоту, чтобы твой самолет не достали средства противовоздушной обороны «духов». За год, который наш экипаж отслужил в Афганистане, мы выполнили 537 боевых вылетов. Задачи, которые перед нами ставили, были самыми разными: мы перевозили военные грузы, войска, ДШБ на операции. Были рейсы, когда наш борт был «черным тюльпаном» — мы перевозили груз 200.

Неоднократно наш самолет пытались сбить с земли ПЗРК. Бог миловал.

13 ноября 1988г. в обед снаряд попал в ленинскую комнату общежития лётчиков – 13 погибших, 68 раненных. Мне тогда повезло не погибнуть: я туда рвался, но мой родной брат Сергей отговорил идти в ленкомнату смотреть видик…

Кстати, мы с братом встретились в Афгане и служили в одном полку, в одной эскадрильи…

Самое страшное на войне – не собственное ранение или контузия, самое страшное – смерть тех, кто с тобой рядом… Тогда не хочется ни есть, ни пить, в душе ощущается полное опустошение…

Владимир Пинчук (на фото сидит) с сослуживцами.

Одним из первых, кого я потерял в Афганистане, был мой командир экипажа Александр Касьяненко. Я в его экипаже прилетел в Афганистан из Северной Группы Войск.

Он часто любил повторять: «Ребята, наша главная задача на этой войне – не потерять головы»…

В день своей гибели он инспектировал самолет АН-26. Самого его не было за штурвалом: он, по инструкции, находился за спинками кресел лётчиков и контролировал пилотирование. Их самолет расстреляли из ДШК (из крупнокалиберного пулемёта) на рассвете, при заходе на посадку в Баграме…Так он и погиб, как раз на сороковой день нашей службы…

А в ночь с 1 го на 2-е февраля 1989-го года погиб мой командир полка – полковник Александр Сергеевич Голованов. Он начал вывод полка лично. Поднял боевой вертолёт Ми-24 в воздух и шёл с набором высоты в сторону границы. Его последний доклад на землю был таким: «Высота 4900 иду с набором…».

После этого связь прекратилась, что с ним случилось – до сих пор непонятно. Останков вертолёта и его экипажа так и не нашли.

Хотя на родину под его документами привезли груз 200. Надо же было что-то похоронить. В вещевой службе взяли лётную форму, ещё какие-то личные вещи, бросили все это в костер. И в цинковый гроб насыпали кострище, выдавая это за останки. Угля насыпали много, чтобы цинк был тяжёлый…

Вот такой была моя война…

Я не очень люблю говорить об этом много, я не люблю пересматривать фотографии того времени – у меня их много, но не могу…

— Как вы стали кавалером ордена Красной Звезды? За какой подвиг?

— Знаете, жалко, что с орденами и медалями оттуда вернулись не все. Я это серьезно. На той войне страдали абсолютно все. А подвиг…

Да не было у меня там подвига такого, чтобы награждать – я делал свою работу. Какие-то вылеты были простыми, какие-то сложными. Ну да, перевозил наше командование на переговоры с лидерами афганских банд. Тогда наша сторона как раз договаривалась, чтобы советским войскам дали выйти из страны без единого выстрела. Мы все понимали, что с этих «переговоров» можем не вернуться – расстреляют и всё, поминай, как звали. Может быть, за это наградили? Я не знаю. Сейчас толку от этой награды мало – разве что в автобусе по удостоверению бесплатно проехать можно…

— На ваш взгляд, эта война была нужна вашей родине?

— Война — это горе, боль, слёзы… Для матерей, для солдат. Война — это неизвестность для родных солдата. Вы знаете, как родных тогда оповещали о смерти воина? В квартиру, по адресу прописки приходили двое – один из военкомата, второй – врач, на случай, если человеку, которому несут весть о смерти близкого, станет плохо. Однажды ночью, как раз в тот год, когда я служил в Кабуле, в дверь моей квартиры позвонили. За дверью стояли двое – один в военной форме, один в белом халате. Жена, открывая им дверь, чуть в обморок не упала — думала, что на меня принесли похоронку. Но оказалось, что в Минске случилась страшная авария и пострадавшему нужно переливание крови моей группы. А я в базах донорских числился – часто кровь сдавал, вот поэтому ко мне и пришли.

Вообще, наши родственники жили в неизвестности – оттуда «из-за речки» особенно не позвонишь. Разве что письма: «Жив, здоров, у меня все хорошо». Большего и лишнего не напишешь. Отправишь и гадаешь – получили ли весточку на «большой земле».

А если отвечать на ваш вопрос, то я не знаю, нужна ли была та война. Это же было чисто политическое решение…

— Владимир Евгеньевич, как вам кажется, в современной Беларуси достаточно ли внимания государство уделяет воинам-интернационалистам?

— Отвечу коротко: тот, кто решил отобрать льготы у «афганцев», на той войне точно не был.

Мы можем долго спорить о том, какие у нас сейчас пенсии. Но, например, я знаю человека, который прошел со мной ту войну и стал инвалидом. Лекарств, которые ему жизненно необходимы, в Беларуси просто не производят. Их привозят ему из-за границы. Стоят они 200 евро в месяц. Это значительно больше, чем размер его пенсии по инвалидности… Я ответил на ваш вопрос?…