Как живет белорусский хутор на границе с Литвой и под боком у Польши

Как живут там, где даже возвращение сбежавшего за реку поросенка превращается почти в дипломатическую операцию.

Белорусский хутор Коди затерян в лесу. Двести метров отсюда — Литва, четыре километра — Польша. Раньше в Литву можно было пройти по кладочке, теперь — только в объезд, до ближайшего автомобильного погранпункта больше 70 километров. Tut.by посмотрел, как живут там, где даже возвращение сбежавшего за реку поросенка превращается почти в дипломатическую операцию.

Приграничное состояние: через реку — Евросоюз

Хутор Коди стоит у извилистой речки Мариха. На одном берегу — Беларусь, на втором — Литва. Две косули настороженно смотрят на подъехавший автомобиль, но убегают не сразу.

— Пограничники прошли в сторону заставы, — объясняет следы на снегу местный житель Чеслав Сташко.

В пограничной речке купаются летом, зимой окунаются после бани. Главное — не пересекать середину реки.

— Как-то подъезжали литовские пограничники, говорят: «Купайтесь, только на тот берег не выходите». Мы и не выходим — нельзя, а зачем себе проблемы создавать.

Чеславу Сташко — 60 лет, впервые он попал на этот хутор в свои 25. Тогда, в 1983 году, и выкупил здесь два ветхих дома. Сейчас живет и работает в Гродно, а единственный постоянный житель Коди — его мама Янина Сташко. Еще два дома на хуторе оживают летом, когда туда приезжают дети и внуки тех, кто здесь когда-то жил.

— Сосед с марта собирается переехать на хутор — выходит на пенсию. Хочет завести хозяйство, овец. Когда есть сосед — всегда хорошо, потому что можно подсобить друг другу, — рассказывает Чеслав Сташко.

Чеслав приезжает на хутор раз в неделю и чаще. Привозит продукты пожилой матери и борется с разрухой, которая одолевает усадьбы, когда при них нет постоянно крепких хозяйских рук.

Хутор Коди можно по праву называть медвежьим углом. Вокруг — погранполоса, для посещения которой нужно брать специальный пропуск. На сам хутор и дорогу к нему распространяются правила погранзоны — менее строгие. Сюда можно попасть без пропуска.

Ближайшая деревня, в трех километрах, — Калеты. Чтобы доехать оттуда на хутор, главное — держаться линии электропередачи.

— Линию построили в 1987-м, — рассказывает Чеслав Сташко. — До этого у соседа был генератор, и только благодаря ему работали две лампочки на кухне и телевизор.

С 1921-го по 1939 год эти земли относились к Польше. Многие жители в этом регионе и сейчас общаются между собой по-польски и называют себя этническими поляками. Чеслав Сташко и его мать — тоже, хоть и приехали сюда из другого района Гродненской области.

Уже в советские годы связь с Польшей тут была менее прочная, чем с Литвой. Из Литвы в Беларусь приходили на танцы, из Беларуси — в Литву.

Теперешний хутор Коди когда-то был деревней, которая располагалась по обе стороны реки. На карте 1981 года деревня с литовской стороны уже называется Куаджай — от нее сейчас осталось два полуразрушенных хутора. Через реку Мариху был мост, который выдерживал даже автомобили.

— Помню, тут жили сестры. С нашей стороны — Ангелина, с литовской — Юля. До разделения они по кладочке друг к другу ходили, — вспоминает Чеслав Сташко. — Потом перестали пускать. Как-то внук бабы Юли пошел сюда по кладке по привычке — так его захапали пограничники, проблемы были. Потомки этих сестер и сейчас общаются, но ездят друг к другу через погранпереход. В одну сторону выходит 130?140 километров, а напрямую между старыми хатами — двести метров.

— Через Соничи, Сопоцкин (населенные пункты в пределах 20 километров от Коди. — Прим.) шла дорога на Калининград, потом она стала тупиковой. Долго говорили, что на ней откроется КПП, что эта дорога оживет, но все так и осталось разговорами. Раньше здесь все было поживее, были товарные связи, обмен. А сейчас — тупик, аппендикс.

Довоенные карты показывают, что в Коди было 13 дворов.

— После того как тут прошла линия фронта и были серьезные бои, многое разрушилось, — рассказывает Чеслав Сташко.

Военная тема привлекает в округу черных копателей, пограничная — нелегалов.

Приехавший в гости к соседу из деревни Калеты Веслав Выдра говорит:

— Цяпер людзі ходзяць за граніцу «у немцы», шукаюць лепшага жыцця. Лавілі тут усіх: асецінаў, кітайцаў, в’етнамцаў…

Мужчины беседуют о жизни на скамейке возле бани. Прямо за баней речка, за речкой — Евросоюз. Слыхали, что жители польских приграничных регионов подписывают специальную бумагу: о всех чужаках сообщать пограничникам. В Беларуси, говорят, такого нет, но и чужаки не такие уж наивные.

— Зимой нелегалов по следам можно вычислить, а летом, конечно, для пограничников — напряженное время, — рассуждает Чеслав Сташко. — Человек пройдет и следов не оставит. Но, знаете, сейчас же везде камеры. И дежурят не только наши пограничники на этой стороне, но и литовские — на другой.

Янина Сташко и ее личная Франция на краю Беларуси

Янине Сташко — 87 лет, она в Коди живет и зимой, и летом. Сын Чеслав перевез ее из Островецкого района, когда у Янины Ивановны умер муж.

По комнате Янины Сташко разносится польская речь — из приемника SELENA. Белорусское радио тут не тянет, а польское — пожалуйста.

Хозяйка суетится, принимая гостей. Ходит медленно — старость в последние годы старательно пригибает ее к земле, но от помощи отказывается.

— Пры маей балезні еслі сядзіш ілі ляжэш — заклініць суставы. Как эта гаварат: «Лучша плоха хадзіць, чым харашо ляжаць», — шутит Янина Сташко и ставит маленький чайник с водой на огонь. — Раней я высокая была, а зараз праўнучцы гавару: «Ты ўверх расцеш, а я — ўніз». Яна на мяне глядзіць — не разумее, як гэта.

Несмотря на протесты сына, пожилая женщина и этой весной планирует засадить свой небольшой огород чесноком и луком.

— Я такая: перастала балець — і зноў за работу. Не люблю ныць.

— Не страшно вам на хуторе одной жить? — спрашиваем.

— Не. А каму я нужна? Вазьміце, можа, пячэніца?

Помимо печенья к чаю — клюква, перетертая с сахаром. И рассказы о том, как в Коди проходят зимние дни.

— Бяссонніца ночай. Таму, бывае, устану і ў дзесяць, і ў сем. Первая мая работа — памалюся. А патом ужо націраю мазяй ногі.

Янина Сташко католичка, в углу — большая икона, на ней — Божья Матерь из Лурда. Хозяйка дома ненавязчиво рассказывает легенду про француженку Бернардетту, которой в городе Лурде являлась Дева Мария. О Франции жительница приграничного хутора может рассказать больше, чем ожидаешь — она там родилась.

Родители Янины Ивановны уехали на заработки во Францию из Островецкого района Гродненской области.

— Хацелі адразу ў Амеріку ехаць, але атца не прапусцілі на медкамісіі, бо ён блізарукі. А ў Францыю на шахты прапусцілі.

Янина Сташко в подробностях помнит свою французскую жизнь. Помнит детство в пригороде Лилля, на севере Франции, учебу в школе, пекаря, который привозил хлеб. Помнит жизнь во время Второй мировой, помнит, как ее семья тайком передавала драники с салом в колонны советских военнопленных.

— Мне было няпоўных сямнаццаць, як вярнуліся сюда, у Беларусь. Я ў Францыі школу кончыла і вучылася за швяю. А дыплома нету, не паспела скончыць.

— А зачем возвращались? Тут же все разрушено было после войны.

— На родзіну. Ксёндз пасля вайны да нас зайшоў, сказаў, што тры гады будуць бясплатна вязці, а патом закрыюць граніцу. Ну тут маці і ўскіпела ўжо ехаць, атцу і там добра было. Вярталіся караблём, праз Адэсу. Разам з намі плылі белякі, якія пасля рэвалюцыі ўцякалі. Вучоныя ж людзі, не мы, а ехалі тожа назад. Нас прывязлі ў Адэсу, а белякоў зразу за рашотку. А тут пасля вайны жызнь, канешне, невясёлая была — мая маць сразу сядая стала.

Янина Сташко считает, что осторожность ее отца не раз спасала семью от возможных проблем.

— І ў Францыі да вайны было: чуць якая заметка на інастранцаў - і ўсё, у дваццаць чатыры часа нада было ўязджаць. Нідзе не ўмешваўся бацька і нам гаварыў: «Тут не наша родзіна». І як у Беларусь прыехалі - сядзелі как мыш пад венікам. Пры Сталіну мы шчыталіся врагі, з Запада прыехаўшы. Еслі б такое ўрэмя як шчас, я б магла тут учыцца дальшэ, прадалжаць. А тагда нельга было вылучацца. Участковы цэлы год к атцу кажды вечар прыязджаў: шукаў кулакоў, падкулачнікаў.

Свою швейную машинку Янина Ивановна ласково называет «карміліца», официально — «Зингер». Она, как и Лурдская Божья Матерь на иконе, — привет из французской жизни.

— Як прыехала на атцовскую родзіну, на Астравеччыну, шыла — грошы зарабляла. Гаварыла ж па-польску сразу. А, знаеце, там дзярэўня: яны і перакрывяць, і перадразняць — так давай я ўжэ і на іх язык перахадзіць. У меня есць энцыклапедыя французская, там лісток — на ім рускія і французскія буквы. І вось з гэтага я сама навучылася. Я беларускую мову не надта люблю, але ж во кажу як усе — не люблю вылучацца.

Просим у Янины Сташко сказать что-нибудь по-французски.

— Qu'est-ce que vous voulez (франц. «Что вы хотите?»)? — произносит женщина фразу с французским прононсом и улыбается. — У французскім нада крыху картавіць.

В Коди Янине Ивановне нравится, особенно любит здешний лес, хвалит ксендза, который раньше служил в Сопоцкине.

— Быў стары ксёндз — такі ксёндз, што і сын мой яго адабрае! Мой сын верыць у бога, а на ксяндзоў ён не очэнь-та. Дык таму ксяндзу злажыліся людзі на бацінкі, бо яго былі старыя. А ён за гэтыя бацінкі - і бамжу. Брат купіў яму машыну. А ён за тую машыну — прадаў і дзеньгі аддаў. Дык мой сын гаворыць — вот гэта ксёндз! Не хапуга. Умер ужо.

То, что в окрестностях Коди местные жители всегда разговаривают по-польски, полька Янина Сташко немного критикует.

— Знаеце, тут такі народ: ім ліш бы па-польску гаварыў. Адна знакомая мне тут казала: «Ты так красіва гаворыш па-польску, а чаму не заўсёды?». Я кажу: «А з кім мне тут па-польску гаварыць? Ва-первых, дзеці мае не гавораць па-польску. Ва-втароя — тут не Польшча. А в-трэціх — дзе нада, я гавару. Ну… тут такі народ.

Местные. Пережить войну и мирное время

Чеслав Сташко охотно рассказывает, что пережили местные люди, которых он еще успел застать на хуторе Коди. И это не только прифронтовые бои в военное время.

— С 1945-го примерно по 1957-й в этой местности было так: «закон — лес, прокурор — медведь». Лесные братья свирепствовали, приходили из Литвы — они правили ночью, забирали у людей продукты. Пока из Гродно приедет милиция — тебя десять раз зарежут и закопают. А днем уже с заставы советской приезжали, гарнизон — и тоже забирали продукты, пугали людей. Тадик покойный (местный житель. — Прим.) рассказывал: в пятьдесят третьем году ему пришла повестка в военкомат, а вечером его вызвали в лес бандиты. Откажешься — придут за всей семьей. Попрощался со всеми, приходит. Сидят, жарят мясо. Они же себя позиционировали как освободители, говорят: «Что, большевикам идешь служить?». Отвечает — иду. «А ты знаешь, что мы делаем с такими?». Отвечает: «Не пойду служить — придут Советы и сошлют в Сибирь, постреляют. Пойду — вы придете, постреляете. Так какая разница? Все равно к стенке». Сказали: «Иди». Так он шел и считал шаги, ждал выстрела. Не выстрелили. Может, пожалели, потому что не ныл, а правду сказал.

Адольф Выдра из Калет слушает соседа и добавляет: Советы местных жителей конкретно за то, что они — поляки, не трогали.

— Но кого считали богатеями — вывозили. Моей мачехи семью вывезли в Казахстан. Их дом забрали — в Сопоцкин перевезли, ясли сделали. Потом люди вернулись на голое место, а лет 15 назад им сказали: можете обратно откупить этот дом. Забрали — а теперь откупить!

Местные жители постепенно переходят к разговору о справедливости и о том, как эта справедливость проявляется в разных странах. Чеслав Сташко вспоминает, как французы спустя много лет разыскали через Красный Крест его деда-шахтера.

— Говорят: Гринцевич Иван Иванович, ты работал у нас на шахте. По нашему законодательству тебе положена пенсия. И дед каждый месяц 200?300 долларов получал. Он по французской привычке на своей Островеччине благодаря этому доходу мог вина виноградные себе покупать, а не плодово-ягодные. Завмаг местный говорил: «Если б не Француз — у меня б это вино тут скисло». А наши белорусы будут искать кого-то где-то и что-то выплачивать? Вряд ли.

Чеслав мечтает проводить больше времени на хуторе. Быть может, постепенно сюда перебраться совсем. Ищет помощников — увлеченную семью, которой можно было бы поручить тут поддерживать хозяйство. Правда, с хозяйством на приграничье есть особенности. Сташко смеется, вспоминая, как разводил тут свиней.

— Ребята с литовского хутора, на том берегу, как-то сено возили, кричат: «Слушай! У тебя все свиньи?». Я пошел, посчитал: одной нет! Литовцы говорят: «Она тут уже, в крапиве, сделала лежку». А летом речка по колено: животному перебраться не проблема. И не достанешь! Я хлопцев попросил — они ее со своей стороны в воду загнали, а мы ее тут ловили. Пришлось объяснить ей, что нельзя так делать, — рассказывает местный житель про операцию по возвращению беглой свиньи из Литвы на родину.

Чеслав Сташко хочет развивать свой хутор и как место для творческих людей, которые любят уединение. Уже сейчас к нему на пленэры приезжают знакомые художники, дизайнеры и фотографы.

Есть надежда и на туристов в регионе. Государство привело в порядок Августовский канал: его реконструировали, открыли пункт упрощенного пропуска для байдарочников, велосипедистов и пешеходов.

— Канал построили, деньги вложили, но недостаток такой: никакой инфраструктуры нет. Думали, что частник рванет сюда. Но вот мой знакомый тут хотел кафе построить — так ему столько написали условий! И линию электропередачи подтянуть, и очистные, и дорогу заасфальтировать — он отказался. Ведь он будет работать только четыре-пять месяцев в году, а в остальное время надо сторожа держать, платить налог. Чтоб люди сюда пошли — льготы какие-то нужны. В Польше по каналу двигаешься — через километр-два корчма стоит, еще что-то. А у нас что? Пара вагончиков.

Кивает Чеслав Сташко и на разбитые дороги в округе. Доехать весной или осенью до его хутора — та еще задача. А ведь вокруг — туристический регион. Если бы проблемы с инфраструктурой исправить, считает мужчина, народ бы больше сюда ехал.

Подумав, Чеслав Сташко возвращается к своей истории матери.

— Несколько лет назад к нам на хутор заезжал в гости молодой француз. Знакомим с нашей бабушкой, а она: «Бонжур!» — и давай с ним говорить. И, знаете, слово за слово — и они с ним за столом спели «Марсельезу». Тот парень плакал. Подумать не мог, что в Беларуси в глуши какая-то старушка споет гимн его страны.