Актер Эдуард Горячий о Минске 60-х: Мы любили джаз, любили выделяться

История минчанина, прошедшего через лагеря за инакомыслие.

Начало 60-х годов прошлого века - особое время. В Советском Союзе началась оттепель, и тут же в Москве появились первые диссиденты, несогласные с руководящей ролью партии и правительства интеллигенты выходили на площади, сидели в психушках и лагерях. Но это было там, в Москве…. В Минске же казалось, все было тихо, мирно, пишет kp.by.

О событиях, которые происходили в Минске полвека назад, Владимир Некляев написал свою новую книгу «Аўтамат з газіроўкай з сіропам і без». Книга о молодости и молодом городе, о людях, которые жили в нем в начале 60-х, влюблялись, расставались, читали книги - запрещенные и не очень. О том, как такая бесшабашная компания, в которую входил и Некляев, неожиданно для себя оказалась «антисоветской группой», и о том, через что пришлось пройти каждому.

Кто-то в книге назван своим прозвищем, кто-то придуман, а кто-то фигурирует на страницах минского романа под своим именем. Актер Русского театра Эдуард Горячий (тогда он был актером ТЮЗа) - единственный из той компании, кому пришлось пройти через лагерь.

- Книгу я читал еще в рукописи. Володя дал почитать на предмет неточностей, - признается Эдуард Николаевич. - Но она не документальная. Моя биография и биография Горячего из книги - разные вещи.

- Как вы попали в ту компанию?

- Я попал как кур в ощип. Ким Хадеев (в книге он назван Полковником. - Ред.) тогда жил рядом с ТЮЗом, а я работал в ТЮЗе. Я домой не ездил, а ходил к нему.

- Хадеев был легендарной личностью…

- Это был уникальный человек, головастик, с юмором. То ли татарский еврей, то ли еврейский татарин. Он был старше нас на 10 - 12 лет. А мы все были молодые - 20 - 22 года. Володя Некляев был значительно моложе, никто его всерьез не воспринимал. Болтается и болтается с нами. Он много не знал, но дух сумел схватить. В книге чувствует жар от этой печки.

«МЫ НЕ БЫЛИ ДИССИДЕНТАМИ»

- О чем вы говорили? Это же не было подпольным кружком?

- Говорили о том, о чем говорим и сегодня: о жизни, о литературе, появился Солженицын, Твардовский возглавил журнал «Новый мир». Вообще, «Новый мир», его линия в литературе, был для нас знаменем...

- Но большинство советских людей даже во времена оттепели не подозревали, что есть какой-то другой взгляд на мир…

- Это были все советские люди, советские хулиганы, пижоны, кто-то писал, я больше слушал, для меня это было вновь. Мы любили джаз, любили выделяться. На бутылку «Гамзы» однажды поспорили, что один наш товарищ погасит, а потом зажжет вечный огонь на Круглой площади в 9 утра на глазах у милиции. И пошел. Надел фуфайку, натянул шапку, пришел, на виду у милиции закрутил вентиль, почистил горелку, закурил, отвинтил…. Они за ним, а его уже и след простыл. Это политическая акция? Это удаль молодецкая! Никакое это не подполье, не сопротивление. К тому времени все уже было зачищено.

У Хадеева было очень интересно. Он говорил об истории России, истории партии, истории литературы. Хадеев не окончил же университет, его первый раз арестовали еще студентом. Там его ждала прекрасная компания - Улитин, Асаркан, москвичи, которые были в курсе всего - политики, литературы.

- А вы знали, что у него уже такая биография?

- Конечно. Это и привлекало.

- Молодости чувство опасности несвойственно?

- Мы просто представления не имели о том, что это может коснуться нас. Кимушка рассказывал, как повернуться, если шмонают, чтобы что-то не заметили. Но на эти мелочи мы не обращали внимания. Не думали, что встретимся с этим. Они и не встретились, только я. Я его уроки и вспоминал, когда меня арестовали.

«ЕЗДИЛ В МОСКВУ ЧИТАТЬ САМИЗДАТ»

- За что вас взяли?

- На нас бы не обратили бы внимания, наверное. Но я ездил в Москву читать книжки. Я в воскресенье после спектакля садился в поезд, утром был в Москве, меня запускали в комнату, закрывали, говорили: «Вот, читай», потом приходили открывали, я шел на поезд и уезжал в Минск. Так я прочел «Котлован» Платонова, Замятина, Кольцова, Солженицын еще не появился.

- Вы ездили к знакомым Кима?

- Да, сначала это были его знакомые. Позже у меня свои появились. Так я привез первую пленку Окуджавы в Минск. Ее потом забрали и не вернули. Я был на его концерте в кафе напротив МХАТа в подвальчике. Был классическим провинциалом, сидел, слушал. Потом мне это припомнили все на следствии: «А вы были там-то, а почему вы об этом не говорите?»

Так из Москвы пришла книжка, ее в Москве ловили, не поймали, потом она всплыла в Казани, а потом попала в Минск.

- Что это была за книга?

- Она называлась «Анти Асаркан». Асаркан был товарищем Кима по первому сроку. Написал ее писатель Паша Улитин. Асаркан был острым журналистом, специализировался по итальянской литературе, знал итальянский в совершенстве. Окуджава про него писал «Я московский муравей». Он был немножко прощелыгой. Улитин написал «Анти Асаркан». Книга была очень оригинальной, она состояла из открыток, салфеток ресторанных, на которых писали друг другу послания, приветы, шпильки.

- Это был самиздат?

- Конечно. Меня накрыли с этой книгой. Я по дурочке дал ее почитать на ночь своему приятелю по ТЮЗу.

- А чем она была опасна?

- Она была не более опасна, чем наш с вами разговор. Они не знали, за чем гоняются, но в Минске ее поймали. А раз поймали, значит, тут что-то есть. Нужно отчитаться перед Москвой. Так появилась наша антисоветская группа, а они «нащупали нерв организации». А меня взяли за «изготовление и распространение антисоветской литературы, порочащей….» и так далее, и так далее.

- В те годы это очень страшное обвинение…

- Да, тут могло быть все. Я мог загреметь на 5 лет, но вовремя сообразил, признал свою вину и получил 2 года. Три года я у них выиграл. Мне самое главное было - потом вернуться в профессию.

- Сколько вам было лет?

- 24 - 25.

«НАШ ЛАГЕРЬ ВЫПИСЫВАЛ БОЛЬШЕ ЖУРНАЛОВ, ЧЕМ САРАНСК»

- Страшно было?

- Страха не было, было любопытство. И в лагере, и по дороге в лагерь мне было любопытно. Я встретил самых разных людей: там были и литовские лесные братья, и самостийцы украинские из Львова, были наши, белорусские. Я впервые увидел сподвижников Радослава Островского (организатор Белорусской краевой самообороны в 1944 году. - Ред.) Они сидели бессрочно…. Слава богу, что живы остались. Сидели люди из Средней Азии. С Дальнего Востока. Вы даже не представляете, как это было интересно, какие люди туда попали, как они это переносили! Я впитывал как губка.

- Это тяжелое испытание? Через него нужно было достойно пройти?

- А как же. Нужно было смотреть - шаг вправо, шаг влево. Проводится, к примеру, каждую неделю политбеседа. Кто приходит, кто не приходит, кто выступает, кто молчит. В моей характеристике после освобождения было написано: «Посещал все политзанятия, но ни разу не выступил»..

- Где вы сидели?

- В Мордовии, там, где Депардье прописку получил. Там железная дорога идет через болота и леса, и вокруг нее, как гроздья кукурузы, лагеря, лагеря, лагеря. Они там были с 1921 года. Моя «семерка» была еще при Ленине. У нас было деревообрабатывающее производство. В нашем лагере делали круглый стол для Потсдамской конференции - наша гордость. Я впервые увидел механизацию в деревообработке, когда дерево входит в станок, а выходит тончайший шпон. Сидели-то башковитые инженеры, они и придумывали всяческие механизмы. Я такого на воле не видал. «Семерка» выписывала журналов и газет больше, чем весь Саранск. Я там впервые увидел журнал Американского географического общества, польскую «Шпильку», турецкие журналы, китайские, чешские. Человек, который не учил язык, был плохим человеком. У меня было немного времени, я стал учить польский. Я к языкам не способный, а польский похож на белорусский.

- В книге описывается, что в вашу компанию был вхож Ли Харви Освальд.

- Я не был с ним знаком, о том, что он был в Минске, узнал уже в лагере. И это было одно из самых страшных испытаний. В 22.00 там выключают радио, свет - отбой. А тут последние известия: в Далласе на президента США совершено покушение. И радио выключили. Все, кто был в бараке, стали думать, что с нами будет. Атмосфера была такая плотная. Люди прошли через войну, через лагеря, через Тайшет. Все понимали, что если бы было обострение, нас бы просто зачистили, как в 41-м году. Практика социалистического строительства нам была слишком хорошо знакома. Было страшно и безвыходно. Лежишь и ждешь. В ту ночь весь барак не спал... Знали, что первое, что сделают - замок на барак. Замка не было, значит, день уже наш. Так и обошлось…

- У вас не было обиды, что из всей компании сели только вы?

- Им просто повезло. Да и мне повезло. Им так много пришлось вынести. Меня что? Посадили и все. А многих выгнали из комсомола, из институтов, университетов. И никуда не устроиться. Я вышел - и исчез из Минска, появился через 4 года, меня никто не знает, я никуда не высовываюсь. Бегаю в массовке в Русском театре. А у них пятно. И у меня пятно, но он незаметное. Многие умерли, сейчас из 12 человек осталось человека четыре.

- Но на актерской судьбе вашей эти события очень отразились. И звание Заслуженного артиста вы получили только в 95-м году.

- Да, подавали четыре раза. И получил почти случайно. Атмосфера была уже другая, тогда Пинигин «Тутэйшых» выпустил.

- И ролей, наверняка, не досчитались.

- В Минске я не смог устроиться на работу. Я ученик Дмитрия Орлова (народный артист СССР, в те годы главный режиссер Русского театра. - Ред.), у нас у всех была идиотская мечта работать в Русском театре. Я пошел к нему, а его тоже вызывали, когда меня взяли, я читал его показания. Он меня устроил в Могилев посредине сезона. Там я полгода не работал, подходил к театру - и меня трясло от волнения, хуже, чем на приемных экзаменах в театральный институт. Потом привык, ходил в массовке. На следующий сезон на меня навалили восемь ролей.

А потом случилась любовь, и жена забрала меня в Минск. Потом дочка родилась… В Русском театре я снова оказался в массовке. Потихоньку они и привыкли.

«КОГДА ЧИТАЛ ПОКАЗАНИЯ О СЕБЕ, ПЯТЬ РАЗ ТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ»

- А со своей компанией вы общались после возвращения? С Кимом?

- Ни в коем случае. Вероятно, и с его стороны не было никаких поползновений на контракт. Это естественно. И те ребята, которые после с ним были… Уверен, за ним плотно следили. Он притягивал к себе как магнит талантливых людей, засвечивал тех, кому неинтересно было здесь жить. Мы прекрасно понимали, что не надо нам встречаться.

- А это правда, что он вас сдал?

- В общем, да. По окончании следствия обвиняемый должен ознакомиться с материалами следствия. Мне дали на это два дня. Я там раз пять терял сознание от того, что читал о себе в показаниях моих товарищей по ТЮЗу, однокурсников. Это чтение растянулось на неделю, у меня просто сил не было. Это был шок. Когда я прочел показания Кима, это был один из самых сильных шоков. Он выложил мою психологическую карту, как со мной работать.

- Были в этих показаниях люди, в которых вы не разочаровались?

- Дмитрий Орлов, к примеру, изъяснился очень изящно: «Он с первого курса все понимал по-своему». Зная Орлова, это такая похвала! И себя он защитил, и меня оттер. Милее всех был Женечка Шабан (актер, драматург. - Ред.). Часть моих однокурсников попали по распределению в Витебск, и я к ним часто приезжал, сидел на репетициях, выпивал с ними. Ни о чем таком я с ними не разговаривал. Судя по всему, Женечку мурыжили два дня: «О чем он вам говорил? Неужели не рассказывал о?..» А он все о театре, о том, как Горячий интересовался драматургией, Достоевским. Этот допрос - просто художественное произведение. Поэтому Женя Шабан для меня остался огоньком на всю жизнь. А человека, который сдал меня, артиста ТЮЗа, я видел после освобождения. Морду бить ему уже поздно. Целоваться с ним не хочется. Получил он свои 30 сребреников - и бог с ним.

Однажды встретил директора своей школы, мы обнялись, а потом он говорит: «Я проклял тебя! Сколько раз ко мне приходили с проверками!» Отчим мой признался: «Чтоб ты сдох! Как ты мне надоел! Почему я не уследил за тобой? А я видел тебя один раз в 43-м году».

«ИСТОРИЯ МЕНЯ ПОЖЕВАЛА И ВЫПЛЮНУЛА»

- После всех этих испытаний в вас поселился страх?

- Ощущение опасности, конечно, было. Оно возникало каждый раз, когда у меня срывались роли. Однажды месяц готовился к главной роли у режиссера Юры Дубровина. И вот вызывает он меня: «Вот тебе сценарий, выбирай любую роль, кроме этой». Поэтому я благодарен Игорю Добролюбову, который не посмотрел ни на что и взял меня. Первая работа была в «Расписании на послезавтра». Там какой-то эпизодик - тупой сосед приходит к школьнику и просит решить задачку для сына.

- Вы не жалеете, что в вашей жизни было такое испытание?

- Мне повезло. Кто бы мне такое рассказал? Одно - прочитать «ГУЛАГ» Солженицына, другое - самому через это пройти. Когда мы были на гастролях в Архангельске, я поехал на Соловецкие острова. Там понял, что моя жизнь - это легкий бриз по сравнению с тем, через что прошли люди.

- А вы могли представить, что пройдет 20 с небольшим лет, и мы всю эту литературу, за которую вы сидели, будем читать в конце 80-х?

- Когда наступило это время, у нас в гримерке мы выписывали все толстые журналы и обменивались. Все, что тогда было опубликовано впервые, я уже знал, читал и видел, с какими купюрами вышли многие произведения. Некоторые были так покалечены! А я-то в начале 60-х их читал без купюр.

- Вы себя ощущаете частью истории?

- История меня пожевала и выплюнула. Спасибо ей за это. Спасибо, что живой.