До первого бунта

Сквозь кемеровский ужас сразу же пробилась подлость.

Тулеев, отказавшийся приехать без кортежа, все руководство страны, два дня не находившее времени прилететь на место трагедии. В этом, правда, нет для нас ничего нового: именно так, с «десятидолларовых шлюх», начинался режим, сейчас достигший расцвета. Что сделал бы политик — да нет, какой там политик, просто нормальный человек, любой из нас, в случае трагедии? Он прежде всего почувствовал бы эту трагедию. Захотел помочь. Сказать что-то от сердца. Возложить цветы, перевести деньги, сменить аватарку в социальных сетях. Все мы так или иначе делали что-то подобное. Все мы — за исключением представителей власти. У них не было даже символического сочувствия, не нашлось возможности сказать ни одного слова близким погибших.

Кроме, конечно, заявления все того же Тулеева о Путине, который «при нечеловеческой загрузке лично позвонил» и сказал «поклониться всем семьям погибших». Велел кланяться за себя подчиненным — но и этот приказ в итоге не был выполнен.

Не только Кемерово. Совершенно, кристально ясная картина с Волоколамском. Что сделал бы любой человек, окажись он на месте губернатора Воробьева? Приехал бы, объявил, что все они здесь, чиновники, поедут на свалку и, пока хоть как-то не решат вопрос, будут дышать ею вместе с жителями. И это был бы не популизм, а нормальная человеческая реакция. А кто не хотел бы работать — тот бы собирал вещи (и не в соседний район на повышение).

Слуцкий. Там и вовсе не нужно ничего решать. Со свалкой еще нужно придумать, как быть. В Кемерове нужно смотреть в глаза людям (а это невероятно, невозможно тяжело). Но Слуцкий-то! Просто выгнать его с волчьим билетом, сказать, что депутаты против насилия. И все, не требовалось никаких душевных усилий, правду говорить легко и приятно. Но и здесь — нет.

Все это — звенья одной и той же цепи, которую человеческая история выковывала уже не раз и не два. Николай II, празднующий на Ходынке, вблизи от сваленных в сторонку трупов. Мария-Антуанетта, якобы советовавшая есть пирожные (не говорила — но настроение при том дворе было именно таким). Какой-нибудь Луи Филипп, у которого «зимой парижане не бунтуют». «Гений Карпат» Чаушеску, собравший — аккурат перед расстрелом — митинг в свою поддержку (в доведенной до полной нищеты стране, зато с самым большим в мире дворцом).

Примеров много. Примеров того, как люди, дорвавшиеся до бессменной власти, теряют человеческий облик, окукливаясь в своем мире, где уже построен коммунизм. Им не нужны деньги — все принесет охрана. Они не видят настоящих людей — только специально отобранных для аудиенций или «прямых линий». Помните, как у Шварца в «Драконе»: «Это не народ. Это хуже народа. Это лучшие люди города». Они даже не знают новостей, веря в мир, наполовину созданный их собственной пропагандой, а наполовину состоящий из докладных записок спецслужб, проникших прямо в мозг Мадлен Олбрайт. Я сам сейчас вижу, как депутаты, которые в нулевые годы были вполне адекватными (пусть и очень себе на уме) людьми, этого ума лишились. Ведь нельзя же быть политиком и защищать Слуцкого. Нельзя быть политиком (да просто человеком!) и не сочувствовать жертвам пожара. Но все происшествия случаются только в нашем мире. А в их — видном из окна машины с мигалкой, несущейся по разделительной полосе, — вместо этого крадутся в ночи иностранные агенты, гадит англичанка и по небу вместе с перелетными птицами летят в Америку ракеты «Володя». Но ведь можно вспомнить, что еще недавно было не так. И члены правительства выходили к голодающим шахтерам, и тот же Тулеев сам спасал заложника от террориста, и депутаты готовы были разговаривать с людьми, если не умея убедить их, то хотя бы не прячась и не заканчивая разговор под градом снежков.

Нужно окончательно признать: власть в России мутировала и переродилась. В нормальной ситуации люди, облеченные ею, получают выгоду для себя, работая для других. Престиж, зарплата, слава — все это является функцией от приносимой обществу пользы (как бы представитель власти ее ни понимал). У нас же власть — это только выгода для себя. Безо всяких добавлений после запятой. Это даже не феодализм, при котором феодал хотя бы теоретически защищал своих вассалов. Это в чистом виде рабовладельческий строй, новое крепостничество, при котором помещик ничем не обязан крестьянам. Конечно, до первого бунта, до прихода очередного бессмысленного и беспощадного Пугачева. «Суверенная демократия» — она от слова «суверен».

В конце мне нужно было бы сделать какой-нибудь жизнеутверждающий вывод: мол, так долго продолжаться не может, этих оторвавшихся от реальности бессовестных «правителей» снесет история. Не факт. Пока у них есть деньги и возможность затопить нефтью любую беду — не факт. Их не завоюют соседи — они-то как раз прошли долгий путь цивилизации и знают, что воевать невыгодно. Их не скинут жители Волоколамска и матери Беслана. И уж тем более они не уйдут сами. Поэтому впереди — только новые трагедии, подлости и мерзости. Пока в нас самих не появится уважение к себе. Свобода начинается с него.

Дмитрий Гудков, «Сноб»