Режиссер Павел Бардин: Россия - это сомнительная федерация

Насколько нынешняя Россия - сомнительная империя, настолько она и сомнительная федерация.

В Москве снова становится политическим трендом сожаление о распаде империи: президент России в послании Федеральному собранию заявил, что «после развала СССР Россия, которая в советское время называлась Советским Союзом, утратила 23,8% территории, 48,5% населения».

Казалось бы, эти фантомные боли должны объединять бывших советских людей, но на деле лишь разъединяют, культивируя неравные отношения между народами как между «старшим» и «младшими» братьями. Как ужиться друг с другом людям империи, когда от самой империи на деле остались только воспоминания? Как выстраивать новые - равноправные - отношения? Где ставить границы - и насколько они нужны сегодня? Об этом Максим Горюнов из Международного информационного агентства «Фергана» поговорил с российским режиссером Павлом Бардиным, который в 2016 году снял сериал «Салам Масква» - шестнадцать серий о том, как мигранты из Центральной Азии, кавказцы и русские с трудом пытаются найти общий язык.

Режиссер не первый раз обращается к теме межнациональных отношений: в 2009 году Бардин снял драму о русских неонацистах, «Россия 88», с Петром Федоровым в главной роли. Фильм был показан на Берлинском кинофестивале в рамках программы «Панорама».

- В твоем сериале «Салам Масква» невероятное этническое разнообразие персонажей. Русские, узбеки, таджики, татары, евреи, аварцы. И все они живут в рамках одного политического пространства. Как будто речь идет об империи. Как у Йозефа Рота в «Марше Радецкого». Твой сериал - про империю?

- Очень люблю Йозефа Рота, недавно как раз перечитывал «Марш». Совсем не нравится слово «империя». Оно ассоциируется с чем-то грубым и жестоким. Империя - это всегда про угнетение и неравенство. Может быть, есть какой-то другой термин?

- Федерация? Союз?

- Союз нравится. И федерация тоже хорошо. Пусть будет союз и федерация. Сериал про жизнь в союзе, в который входит множество народов. Так будет правильно.

- Союз как Европейский Союз или как Советский?

- Вообще, я за добровольные союзы и против принуждения. Разве в Советский Союз шли добровольно? Советский Союз был добровольным только на бумаге, а на деле - обычная принудительная империя со всеми ее неизбежными ужасами. Нет, имею в виду Европейский Союз, конечно. Союз, в котором никто никого не угнетает, нет границ, общая валюта и все народы равны.

- Но ты же снял сериал о современной России, так? Действия происходят в Москве, здесь и сейчас. Россия кажется тебе похожей на Европейский Союз?

- Нет, они совсем не похожи, но речь о векторе. Сериал был сделан с надеждой и расчётом на будущее. На хорошее будущее.

- «Салам Масква» ни разу не похожа на фантазию о том, «как нам обустроить Россию». Ты снимал, как мне показалось, близко к тому, что есть. У тебя много драк, много конфликтов. У сериала ограничения для просмотра детьми и по телевизору его показывали поздно. Это не очень похоже на фантазию. Если снимать, как ты, то никакого Европейского Союза в России увидеть нельзя.

- А я и не говорил, что он тут есть. Сегодня Россия никакой не Европейский Союз. И федерация тоже сомнительная. Сериал не про государство. История про людей, которые могут найти общий язык, если захотят.

- Хороша формулировка: «сомнительная федерация». Можно ли сказать, что у тебя сериал про сомнительную федерацию?

- Пусть будет про сомнительную федерацию. Но тогда - и про сомнительную империю тоже. Насколько нынешняя Россия - сомнительная империя, настолько она и сомнительная федерация. Россия - это империя, конечно. Но уже не та, что раньше. И она явно пока не тянет на федерацию. Сейчас это такая сложная переходная форма, как земноводное.

- Гибридная?

- Не люблю это слово. У него плохие коннотации. Особенно в последнее время. Пусть останется сомнительная. Переходная форма между патриархальной империей и прогрессивной либеральной федерацией.

- А, вот почему твой главный герой, следователь Ребров, такой тревожный.

- В каком смысле?

- В том смысле, что по нему не видно, что он главный. Он боится многообразия, у него паника и регулярные вспышки гнева. Он просто так бросается на мусульманина во время молитвы, толкает еврейку, хамит армянам. Главные так себя не ведут.

- Ну, в общем, да. Ребров, как ты правильно заметил, не может сказать, что это все принадлежит ему. Он живет среди этнического разнообразия, но оно не его.

- А чье?

- Свое собственное. Ребров сам является частью этого разнообразия. В этом смысл. Это такой конец русской исключительности. Раньше были «мы» и «они». «Мы» чуть повыше – старшие братья, а «они» чуть пониже, младшенькие. А теперь нет ни выше, ни ниже. Теперь мы равны.

- Когда ты говоришь «мы», ты имеешь в виду и русских, и башкир, и карелов?

- Всех, кто живет здесь, на этом огромном пространстве. Все эти народы друг с другом как-то общаются, торгуют и делают это добровольно. Просто потому что живут рядом, а не потому что Москва их объединила. Потому что стремление познавать мир вокруг – наша общая врожденная способность. С Москвой или без - люди будут любить и работать вместе. Нам никуда не деться друг от друга.

- Но Москва же на месте.

- Да, на месте. Она тоже никуда не денется. Просто роль Москвы в этом добровольном горизонтальном добрососедском общении снижается, но общение не прерывается. И это хорошие новости, как мне кажется. Вспышки гнева Реброва, о которых ты упомянул, - я бы объяснил их, как поиск своего места. Он не привык быть на равных. Ему нужно учиться, и он учится. Это такая подростковая агрессия. Попытка самоутвердиться за счет права силы. «Реброву» пора взрослеть.

- И о чем в итоге сериал?

- В первую очередь, о жизни конкретных Рустама, Саши, дяди Гаджи, Гали и сотни других персонажей, потому что у каждого своя драма, и я себя с каждым в чем-то идентифицирую. Если с социальной точки - о том, как представители разных национальностей, живя под крылом слабеющей империи, учатся общаться мирно, напрямую, не оглядываясь на метрополию. И бывший имперский народ тоже учится, что важно.

- Правильно ли я понял: Российская империя слабеет, и ей на смену приходит какая-то новая добровольная федерация?

- Думаю, империя – это архаичная конструкция, место которой в историческом кино и на музейной полке. Но внутри каждой империи - живые люди. Если на первое место поставить личность, человека, а не ресурс, территорию, герб или гимн – мгновенно образуется новая формация. Без колоний и метрополий, аннексий и контрибуций. Общество, основанное на принципах свободы и взаимной выгоды. И будущее, безусловно, за этим объединением. Оно уже существует внутри нынешней России с ее имперскими комплексами. И русские в этом объединении будут одним из народов. Не первым и не вторым. Одним из. Как французы - один из народов ЕС, или как португальцы.

- И это тебе кажется хорошим будущим? Россия как ЕС?

- Да, почему нет? Россия и так федерация. Пока сомнительная, но все-таки федерация. А Европа - союз, и не сомнительный.

- А была же идея про Европейский союз от Лиссабона до Владивостока.

- Идея отличная, но пока утопичная - современная Россия во многом антипод Евросоюза. Границ между республиками нет, но нет и полноценного самоуправления.

- Главный герой, следователь Ребров, ведет себя как завсегдатай Русского марша, а там народ требует отделить Северный Кавказ и установить визовый режим со странами Центральной Азии.

- Да, Ребров - типичный русский националист, и ему нужна граница. Якобы она должна спасти условных «русских людей» от условных «нерусских людей». В границе он видит универсальный рецепт счастья.

- У тебя многие говорят про границу. Бандит Арслан тоже хотел бы отгородиться. Он тоже уверен в том, что граница сделает его мир лучше. И получается, что нет никакого общения, а есть мечта о границе.

- Про границу у меня есть хорошая история. Был пару лет назад в Китае, в городе Хэйхэ. Это прямо напротив российского Благовещенска, через реку Амур. С китайской стороны я мог свободно подойти к реке, искупаться. С российской стороны к реке подойти нельзя - «запретка». Даже если у тебя баня на берегу Амура, ты не можешь искупаться. Хороший пример того, что граница сейчас только изнури, а не снаружи. Мы огораживаем сами себя от своих же фантомных страхов.

- Про границу у тебя ничего не говорят узбеки и таджики, работающие на рынке.

- Потому что они работают. Они ведут себя как такие классические предприниматели, и я целиком на их стороне. Мы постарались сделать так, чтобы в нашем сериале каждый персонаж, требующий границ и ограничений, выглядел смешным.

- У вас получились смешные силовики и положительные предприниматели.

- Это в первых сериях. Ближе к концу те, кого ты назвали силовиками, начинают понимать, что граница не является решением проблемы. Наоборот, граница создает проблемы. Особенно такая граница, какую хотят они: высокая и сплошная. Не знаю, насколько нам удалось это показать. План был продемонстрировать достоинство открытости и многообразия.

- Твой русский националист к концу сериала не перестает быть грубым.

- А он и не должен становиться другим человеком. Ребров в первой серии отличается от Реброва в последней серии только тем, что перестает считать границу панацеей. И начинает видеть в «чурках» людей. Речь идет не о полном моральном преображении человека. Речь идет об умении обходиться без глобальных границ и при этом уважать границы чужой свободы, не больше.

Никто не хочет общаться с Ребровым, пока он ведет себя как человек, посягающий на чужие границы. Но как только он перестает быть угрозой, граница между ним и остальными героями исчезает сама собой.

- Мне это кажется таким наивным толстовством: давайте все вместе перестанем подозревать друг друга, и пусть наступит вечный мир.

- Я бы согласился с тем, что это наивно, если бы не пример Европы. Им ведь в самом деле удалось убрать шлагбаумы. Получается, не наивность, а нормальный позитивистский педагогический взгляд.

- Можем ли мы сказать, завершая интервью, что ты снял сериал о том, как народы находят общий язык, общаясь напрямую, минуя метрополию?

- Думаю, да. И в этом смысле самой важной является линия Реброва. Ближе к финалу он начинает общается с напарником-аварцем, не оглядываясь на имперское прошлое, не прячась в панцирь националистических фобий. Я не историк и не политолог, и мои суждения - это только мои оценочные суждения - обычного московского обывателя.

Я за разнообразие. Многообразие и свобода являются необходимыми условиями эволюции, прогресса, исходя из этого и оцениваю эффективность государства. Если бы я жил в каком-нибудь семнадцатом веке, может, и топил бы за империю. Но сегодня время империй ушло, повторюсь. Настало время федераций, свободных союзов - таких, как Европа, и люди уже живут в такой федерации. Нужно только обозначить верные, гуманистические приоритеты, дать свободу и подождать, пока придет осознание.