Вдова Литвиненко: Муж пришел к Березовскому: «Борис Абрамович, мне приказано вас убить»

Откровенное интервью вдовы экс-офицера ФСБ.

О дне отравления и мучительном умирании своего мужа, экс-офицера ФСБ Александра Литвиненко, о его знакомстве с будущим президентом РФ Владимиром Путиным, о роли бизнесмена Бориса Березовского в жизни их семьи рассказала вдова Литвиненко Марина в авторской программе главного редактора интернет-издания "ГОРДОН" Алеси Бацман на телеканале "112 Украина". Издание "Гордон" опубликовало текстовую версию интервью.

– Юрий Швец, экс-разведчик КГБ, сокурсник Владимира Путина, известный американский финансовый аналитик, очень хорошо знал вашего супруга Александра Литвиненко. Сегодня Швец написал мне о вас, цитирую: "Это героическая женщина. Она по своей воле прошла через всю судебную систему Великобритании, заставила правительство согласиться на суд по поводу убийства ее мужа и выиграла его. На таких людях любое цивилизованное государство держится. Это важно понимать для Украины. Не горлопанить надо, не лозунгами трезвонить, не мордобой в парламенте устраивать, а работать так, как Марина". По сути, дело Литвиненко положило начало холодной войне между Великобританией и Россией, которая становится все горячее и горячее. Тереза Мэй (премьер-министр Соединенного Королевства. – ред.), будучи тогда в должности министра внутренних дел, очень не хотела ссориться с Россией. Насколько тяжело вам было докопаться до правды и получить такой вердикт суда?

– Это сложно изложить в двух словах. Я попробую. Если возникнут дополнительные вопросы, то задавайте, иначе получится монолог.

Все заняло практически 10 лет. И каждый год имел свое значение. Когда Сашу убили в 2006 году, отношения между двумя странами, Великобританией и Россией, были достаточно хорошими. Их нельзя было назвать состоянием холодной войны. Но то, что произошло в Лондоне, и то, что орудием убийства оказался радиоактивный полоний, изменило эти отношения во многом.

После расследования английским Скотланд-Ярдом было доказано, что убийцами моего мужа были два российских агента – Андрей Луговой и Дмитрий Ковтун. Сначала пришлось доказывать необходимость проведения инквеста. Это судебное мероприятие, которое происходит в отсутствие обвиняемых. Стало ясно, что ни Луговой, ни Ковтун никогда не окажутся на скамье подсудимых в Англии, потому что Россия отказалась их экстрадировать. Единственной возможностью показать, почему полицейские назвали этих двух людей убийцами моего мужа, был инквест.

Обращу ваше внимание, что к этому моменту российское государство еще не появлялось как спонсор убийства. Почему я на этом заостряю внимание? Расследование не было политически мотивированным. В 2006–2007 годах шло криминальное расследование. В итоге это превратилось в "убийство, спонсированное государством", но изначально политического уклона не существовало. Мы часто слышим: все, что происходит в Англии, политически мотивировано. Не просто совершено преступление, требующее наказания, а всегда пытаются найти политику. В данном случае произошло наоборот: криминальное расследование привело к политическим выводам. Инквест – это дознание, когда все доказательства, собранные в ходе расследования, предъявляются общественности.

Мы начали этот процесс в 2011 году, через пять лет после убийства моего мужа. Стало понятно, что нормального суда, как мы его представляем: когда в зале сидят обвиняемые, обвинитель, защитник, – мы не получим. Когда дело было принято к инквесту, у нас возникали вынужденные технические паузы. Сначала запросила паузу прокуратура, для того, чтобы объявить в розыск Ковтуна через Интерпол. Тогда Луговой звучал как основной подозреваемый. Ковтун был фигурантом дела, но его экстрадиции до тех пор не требовали и не подавали его в международный розыск. Появились достаточные доказательства и его вины тоже. Против Лугового весомые доказательства существовали еще с 2007 года. Президент Владимир Путин сказал, что Россия не имеет конституционных прав экстрадировать граждан для правосудия. Но, выходит, она может посылать людей убивать граждан другой страны..

– Вы довольны приговором?

– То, что происходило в Лондоне, нельзя на 100% назвать судом. Заочных судов, когда на скамье подсудимых нет обвиняемых, в Англии не бывает. Они проводятся в России, еще где-то, но не в Англии. То, что прошло, называлось публичными слушаниями. Добиться их проведения было не очень просто. Нам пришлось перейти от инквеста к этой форме. Коронер, проводивший инквест, в 2012 году официально объявил, что имеющиеся у него документы доказывают: за преступлением стоит российское государство. И эти документы сразу же засекретили! В 2013 году мы получили запрет на их использование. Я проскакиваю 2013–2014 годы, но вы поймите, сколько это заняло времени…

После публичных слушаний ко мне подходили и говорили: "Спасибо большое, вы учите нас быть настоящими англичанами"

– Конечно.

– 21 января 2015 года мы наконец поняли, что публичные слушания состоятся. Для меня уже это стало, как бы сказать…

– Победой?

– Микропобедой. Мы находимся в стране, где если не удается защитить свои права сразу, есть шанс все равно доказать свою правду. Правовое государство. Никакая политика не может влиять на систему правосудия. Суд действительно независим в этой стране. Это был важный момент для меня, для моих друзей и близких. Но оказалось, что он важен для многих людей. И даже для самих англичан. Уже после публичных слушаний ко мне подходили и говорили: "Спасибо большое, вы учите нас быть настоящими англичанами". Для меня это было удивительно, я даже о таком не думала. В 2015 году меня спросили: "Марина, чего вы ждете от публичных слушаний?" А мне казалось, что я уже все сделала. Что дело будет перед глазами всех, кто хочет понять, что на самом деле произошло в 2006 году с моим мужем и почему.

В 2016 году был вердикт, решение председателя. Тот, кого мы называем "судья", в данном случае являлся председателем слушаний. Не было приговора. Вердикт – это документ, который представляется правительству Ее Величества. Он назвал не только Лугового и Ковтуна как людей, реально совершивших преступление. Сказано, что оно было спонсировано российским государством. Но чего мы не ожидали: председатель написал, что с великой долей вероятности, оно не могло произойти без ведома президента Владимира Путина и тогдашнего директора ФСБ Николая Патрушева. Мне известно, что к этому отнеслись с иронией. Как издевались над английским словом "probably". Меня это не обижало. Было немного грустно от того, что у людей не оказалось других доводов. Это слово в обычной жизни имеет один контекст: "probably" – "мы в чем-то не уверены". Но в юриспруденции у него совсем другое значение и значимость. То, что мы получили в результате публичных слушаний, не было моей целью изначально. Главной моей целью было расследовать это дело. То, к чему пришло расследование, – не моя вина, а тех, кто совершил это преступление.

– Марина, вам не было страшно этим заниматься? Одна, без мужа, в чужой стране, ребенок на руках. Как мы видим, этот режим не жалеет ни жен, ни детей. Вам угрозы поступали?

– Я никогда не задумывалась о страхе. Когда Саша был в госпитале, ко мне впервые обратились за интервью. Я никогда не стремилась к публичности. Я поддерживала Сашу в том, что он делал, хотя это привело к очень серьезным изменениям в нашей жизни. Но я полюбила такого человека, для которого было невозможно терпеть беззаконие, несправедливость. Лежа в больнице, он попросил: "Марина, ты должна будешь говорить". Я не думала тогда, что это его завещание. Я даже думать себе не позволяла, что Саши не будет. Я была уверена в его силе, его жизнеспособности, мы были окружены врачами. Я же не знала, что это радиоактивный полоний. Никто об этом не знал. После того как Саши не стало, самое большое, что я могу сделать, – сохранить память о нем. Для наших близких, для наших друзей, а в первую очередь – для нашего сына. Страшно и одиноко мне не было, потому что вокруг были друзья. Я испытывала колоссальную поддержку не только от близких, но даже от незнакомых людей, которые были очень деликатными. Обычные англичане узнавали меня, подходили, говорили: "Мы знаем, кто вы. Мы вас поддерживаем". Это было очень важно для меня. Было непросто. Но я понимала, что не могу сдаться. Поддержка, которую я получала, не позволяла мне ощущать беспомощность и одиночество.

Сашу постоянно тошнило, безостановочно. Мы вместе ужинали, но у меня никаких симптомов. Он мне сразу сказал, что это не похоже на обычное пищевое отравление

– Вы не раз рассказывали об отравлении. Но все же спрошу. Каким вы запомнили тот день, когда Александра отравили?

– Этот день стал роковым, конечно, его невозможно забыть. Дата была важной для нас. 1 ноября 2000 года, совершенно не планируя того, мы оказались в Англии. И Англия приняла нас, дала нам убежище. Мы каждый год вспоминали, что именно 1 ноября началась наша новая жизнь. Иногда Саша мне говорил, что понимает, как трудно в среднем возрасте изменить жизнь, отказаться от своей профессии, от друзей. Но, наверное, в этом был смысл. Потому что сын – ему тогда было шесть лет – рос свободным человеком. В будущем мог выбрать любую профессию, какую хочет. И не должен был бояться. Наши потери имели смысл, мы делали это ради сына. 1 ноября 2006 года мы уже были в другом статусе – как раз получили британское гражданство. То, что случилось в ночь с 1-го на 2 ноября 2006 года… У меня никак не укладывалось в голове, что это отравление, покушение на убийство. Трудно было себе представить: ты живешь в нормальной стране, а тебя кто-то пытается убить?

– Когда вы поняли, что это не просто недомогание или пищевое отравление?

– Все выглядело очень страшно, странно и необъяснимо. Сашу постоянно тошнило, безостановочно. Мы пытались понять, что произошло. Мы вместе ужинали, но у меня нет никаких симптомов. Саша мне сразу сказал, что это не похоже на обычное пищевое отравление. Я спросила: "А что же это?" Он говорит: "Я вообще-то закончил военное училище. Нам рассказывали, что бывает после отравлений химическими веществами". Я ему сказала: "Саш, этого не может быть!" Не могла принять этого в том, другом мире. Ему стало хуже, он сказал, что надо вызывать скорую помощь.

– Значит, действительно было плохо.

– Очень плохо. Мы впервые за шесть лет в Англии вызываем скорую помощь. Три часа ночи. Приезжают врачи. Две молодые девушки. Говорят: "Наверное, это такой кишечный грипп. Осенью – очень распространенное заболевание. Не будем забирать его в больницу – там ему будет хуже. Еще инфекцию подцепит. Оставляйте его дома". Но на следующий день ему стало еще хуже. Мы попросили прийти частного доктора, русскоговорящего. Когда он увидел Сашу, то подумал, что у него серьезное инфекционное заболевание. Даже побоялся к нему подходить ближе, чем на три метра. На расстоянии задавал ему вопросы. Потом сказал: "Нет, это не для дома. Надо срочно госпитализировать". Мы второй раз вызвали скорую помощь, и они согласились Сашу забрать. За три дня из здорового, сильного молодого человека он превратился в совсем больного. С большим трудом спустился к машине. Еще был в состоянии ходить, но это вызывало боль. Он не ел и не пил эти три дня. Когда его забрали в госпиталь, я подумала: "Ну теперь-то все будет под контролем. Его обследуют, и все станет понятно. Но в госпитале никак не могли определить, что произошло. Была пятница. В субботу–воскресенье они провели определенные исследования.

– Он сказал врачам, что симптомы похожи на химическое отравление?

– Они два дня применяли антибиотик и немного удивлялись – была странная реакция. Каждый раз, когда к нам подходил лечащий врач, мы просили сделать дополнительные тесты. Саша был не обычный больной. Во-первых, у нас было политическое убежище. Во-вторых, он бывший работник спецслужб. Казалось вполне вероятным, что кто-то пытался его отравить. Мы две недели пытались обратить внимание врачей на эти факторы, но нас не понимали. На нас смотрели, как на странных людей. Искали у Саши отклонения в здоровье. Просили разрешения взять анализ на СПИД, предполагали ВИЧ-инфекцию, раз антибиотик дал такую реакцию. Сашина иммунная система была на нуле, они никак не могли понять почему. Конечно, я сказала им делать этот тест. Саша мне жаловался: "Они что, глупые? Задавали мне странные вопросы. Была ли у меня другая женщина, может, у нее были какие-то заболевания?" Мы даже пытались шутить… Вроде врачи контролировали ситуацию, но в то же время ничего не понимали.

– Становилось все хуже и хуже?

– В какой-то момент они его стабилизировали. Ему не стало хорошо, но и совсем плохо не было. Хотя как он ни пытался, не мог начать есть. Все время появлялось ощущение тошноты. Вдруг в один день я прихожу в госпиталь – и не могу понять, что происходит. Настолько резкая перемена... Терпение мне изменило. Я зашла в помещение, где находились врачи и медсестры, и просто стала кричать: "Что происходит с моим мужем, почему никто не может помочь?" У Саши воспалилась слизистая. Как при ангине, когда появляется белый налет. У него это везде было, не только во рту. Весь пищевод, весь кишечный тракт стал болезненным. Все, что, по-видимому, было в контакте с полонием. Мало того. Когда я попыталась его ободрить, то погладила по голове. На руках были перчатки, нам сказали их надевать для защиты. Иммунитет был настолько снижен, что если бы мы занесли любую инфекцию, это могло ухудшить его состояние. Я погладила, посмотрела на перчатки и поняла, что у Саши выпадают волосы. Пригляделась – вся подушка и рубашка в волосах. Это резко произошло, в один день. Я уже не могла ждать, придет ли врач и когда.

Собирается консилиум. Они отметили странное явление: Саша стал напоминать пациента, получающего химиотерапию. Объяснения этому не было. Я спросила: "А может, его облучили? Проверьте". Накануне того дня я говорила с Владимиром Буковским (советский диссидент, с 1977 года проживает в Великобритании. – "ГОРДОН"), другом нашей семьи, ученым. Рассказала, что происходит с Сашей. И он сказал мне, что действительно симптоматика очень странная и что, похоже, его могли облучить. Но кто? Где? Буковский сказал, что достаточно было поставить где-то рядом чемоданчик с источником излучения. Либо нанести что-то на кнопку его компьютера. Я сказала, что этого быть не может: я тоже этим компьютером пользуюсь.

Была масса догадок. Оказалось, в госпитале имелся детектор гамма-излучения. Сашу проверили. Ничего не было. Непонимание осталось. Но резкое ухудшение состояния, появление признаков лучевой болезни привело к необходимости сделать новые тесты крови. Сашины друзья посоветовали обратиться к специалисту, который консультировал Ющенко (президент Украины в 2005–2010 годах Виктор Ющенко, в 2004 году перенес отравление, предположительно, диоксинами. – "ГОРДОН") и поставил ему диагноз. Я стала искать контакты, чтобы получить альтернативное объяснение. Мне нужны были результаты Сашиных анализов. Когда они были готовы, выяснилось, что в его крови обнаружен таллий. Подтверждение, что его отравили. Увидели таллий, у них был антидот, они посчитали, что если давать антидот, это улучшит Сашино состояние.

В этот момент подключились полицейские. На первом этапе – местная полиция, из района, где расположен госпиталь. К тому моменту Саша был болен практически две недели, а полиция начала действовать так, будто его отравили только что. Наш ребенок был у друзей, его чуть ли не силой увозят в полицейский участок, объясняя, что его надо охранять. Я спрашиваю: "От кого? Почему вы его не охраняли все эти дни?" У нас забрали телефоны. Затем Сашу перевезли в другой госпиталь, посчитали, что там лучший уход. Меня везли в ту больницу, University College Hospital, в полицейской машине с сиренами. Потом мне вернули телефон, дали позвонить сыну, сказать, что все в порядке, чтобы он не волновался, позвонить друзьям, не знавшим, где мы находимся. И ко мне постепенно вернулось равновесие. Но история была достаточно драматичная. Расследование начал отдел, который специализировался на труднообъяснимых покушениях.

– Какой момент в этом периоде был наиболее страшным?

– Не то чтобы страшно… Но с этого момента состояние Саши стало меняться каждый день. Настолько резко. Когда его перевели, он в первый день сам ходил, двигался по палате. Говорил: "Надо же, даже душевая в палате. Душ не работал, но я его починил". Попросил компьютер, сказал, что будет работать. Антидот, который ему назначили, было очень трудно принимать, потому что он не мог глотать. Это был порошок, маленькие острые кристаллы. Каждый глоток вызывал боль. Я его просила: "Саша, каждый глоток – это твое выздоровление". Убеждала его. Мы верили, что выздоравливаем.

На следующий день мне позвонили из госпиталя и сказали: "Мы его перевели в другую палату". – "Почему?" – "Вы не переживайте, просто там больше аппаратуры". Он оказался в той палате, где сделали знаменитую фотографию. Подключили аппаратуру обеспечения жизнедеятельности. Ощущение появилось, что начинается путь в одну сторону. Секундная мысль. Я заплакала. Допустить, что вдруг Саши не будет? Ругала себя: как я могу вообще думать об этом? Саша боролся за жизнь каждую секунду. Полицейские из Скотланд-Ярда приходили, брали у него показания. Это ключевой момент. После того как Саша умер, расследовалось уже дело об убийстве. А получалось, что показания давал человек, которого убили. Уникально. Саша был способен рассказать, что с ним происходило, с кем он встречался. Он сам работал оперативником и знал, какие показания максимально важны. При этом с каждым часом ему становилось хуже. Полицейские сами предлагали: "Давайте сделаем отдых". А Саша говорил: "Нет, продолжим, я не знаю, как долго смогу говорить".

Это было очень тяжело. Я все равно думала: вокруг врачи, они же понимают, что делать. А оказывается – ничего не понимали. В один из последних дней я пришла, спрашиваю: "Саша, а где антидот?" Его надо было принимать три раза в день. Он говорит: "Мне его отменили. Не знаю почему". Спрашиваю врачей: что случилось? Я как-то цеплялась за это лечение, антидот должен был стабилизировать его состояние. Оказалось, органы начинали сдавать, а врач не понимал причину. Только из-за сильного, здорового сердца Саша продолжал жить. Мне объяснили, что смогут поддерживать жизнь, пока сердце будет работать.

Самое страшное – это неизвестность. Был луч надежды, мы знали, куда двигаемся, но опять стало не понятно, что будет с ним. У Саши остановилось сердце за день до того, как его не стало. Произошло странное совпадение. Я уходила, медсестра, которая оставалась на ночь, говорит: "Дайте мне ваш телефон на всякий случай". Саша был очень слаб, в тот день уже не мог давать показания, мало говорил. Я практически целый день проводила в госпитале. С утра Толю отводила в школу, все время до вечера была с Сашей, так, чтобы, придя домой, успеть сказать Толе "спокойной ночи". Толя в те дни в госпиталь уже не ходил, ему запретили. Детей в палату экстренной помощи не пускали, там, помимо Саши, были и другие больные. Когда я в тот день сказала Саше, что ухожу, у него было такое грустное-грустное выражение лица. Говорю: "Ты не расстраивайся, я завтра утром приду". Он мне говорит: "Мариночка, я тебя так люблю!" Я ему: "Ты мне так давно почему-то этого не говорил!" Пыталась в форму шутки обратить. Вышло, что это были его последние слова. Я приехала домой, уже думала ложиться спать. Мне звонят: "Приезжайте срочно в госпиталь!" – "Он жив?" – "Да, но вы приезжайте". Была реанимация. Ему запустили сердце. Но он уже находился под суппорт-машинами. Весь следующий день провел в искусственной коме. Мне сказали: "Разговаривайте с ним, он вас слышит". Целый день я сидела с ним и что-то ему рассказывала. Он больше не говорил.

Потом я узнала, что в то время медики стали собирать дополнительные анализы, которые отправили для обнаружения других радиоактивных веществ. Это была случайная догадка. Наш друг Алекс Гольдфарб пригласил одного физика, который тоже занимался делом Ющенко. И он произнес фразу: "А почему мы думаем только о гамма-излучении? Почему бы не проверить на альфа-излучение?" У кого-то в полиции в последний день тоже возникла эта мысль. В последние моменты Сашиной жизни был обнаружен полоний.

– 23 дня, пока Александр мучительно умирал, вы были в теснейшем контакте с ним. Как это повлияло на ваше здоровье? Мы знаем, что его хоронили в цинковом гробу.

– Знаете, когда я приехала на следующий день [после приступа], то взяла с собой Толю. Он захотел поехать. В госпитале все было по-другому. Накануне меня сразу провели в палату. А тогда нас сразу завели в другую комнату. Я поняла, что Саши больше нет. Молодой доктор, который нам об этом говорил… Мне даже стало его жалко, этого доктора. Я подумала: как это тяжело – говорить близким, что их родного человека больше нет. Но он еще не знал о полонии. Нас пустили попрощаться. Была, конечно, жуткая картина. Толя смог продержаться, наверное, секунд 30 и ушел из комнаты. Ему тогда было 12 лет. Трудно было сопоставить то, что мы видели, с тем Сашей, которого я знала и любила… Но нам разрешили нормально попрощаться, без перчаток и защитных фартуков. Я могла его обнять, поцеловать, почувствовать его запах. Потом сказали о полонии… Я про себя подумала: "Слава богу, что тогда я об этом еще не знала". Ведь я не смогла бы с ним попрощаться, не было бы такого шанса.

Я не думала, что со мной может что-то случиться из-за радиоактивности. В ночь после Сашиной смерти ко мне приехали полицейские и рассказали о полонии. Все закрутилось с такой скоростью… Нас заставили в течение получаса покинуть дом, пояснив, что это место опасно для проживания. Мы находились у друзей. К нам пришли из Health Protection Agency, организации по здравоохранению, сказали, что должны взять тесты и проверить, насколько мы заражены, потому что мы были в близком контакте. Мы три дня ждали результатов. Не то чтобы я переживала… Думала: "Если и со мной что-то произойдет, то, наверное, это как-то нечестно. Толя только что потерял отца. А вдруг – и меня? Несправедливо!" Когда пришли люди с результатами анализов, они сказали, что у Толи ничего не обнаружено. И слава богу, он даже в школу не мог ходить без этой справки. Мне сказали, что мои показатели завышены, но доза не смертельная. Что в будущем это может отразиться на развитии онкологии, но степень риска у всех людей разная. Если она у меня высокая, то еще 1% добавляется. А может, и не повлияет. Когда врач, женщина, это мне зачитала, мы с ней заплакали обе, обнялись. Для меня это не был приговор, я поняла, что вот сейчас я не умру. Главное – чтобы сын вырос, чтобы я это увидела, чтобы я многое для него смогла сделать. И весь процесс по делу тоже был для него, для нашего сына.

– Сегодня вы понимаете, почему убили вашего мужа?

– В этих вопросах я стараюсь быть как можно менее эмоциональной. То, как прошли публичные слушания, было очень важно. Рассматривалось несколько версий, кто и почему мог Сашу убить. В моем понимании, дело в том, о чем говорил он сам. Саша давал интервью, с 2002 года или раньше. Одно из них попало в фильм, который вышел уже после его смерти. Он говорил: "Если меня убьют, то не за то, что я предал систему, а за то, что я наступаю на способ зарабатывания денег этими людьми". Саша занимался расследованиями очень крупных афер. Одно из последних дел было связано с Испанией. Думаю, это могло повлиять.

– [Историк] Юрий Фельштинский и Юрий Швец говорили мне, что везде нужно искать деньги, а в этом конкретном случае – что Александр Литвиненко нашел связь Кремля с наркотрафиком и отмыванием средств.

– Думаю, в Саше было много того, что кого-то могло раздражать. Могли убить по совокупности. Но, может, что-то стало последней каплей. Список причин, по которым его могли убить, состоял из нескольких пунктов. Его расследования, его работа – в том числе.

– Как сформулировал Лондонский суд в своем вердикте, существует большая вероятность, что убийство вашего мужа было одобрено лично Владимиром Путиным. Как вы считаете, какова была роль президента?

– Я всегда говорила: то, что был обнаружен полоний, – очень важный момент. Кто-то утверждает, что это демонстративное убийство. Чтобы показать: мол, мы можем даже радиоактивным материалом воспользоваться, в Лондон его ввезти, чтобы вам всем мало не показалось. Я не соглашусь с этим. Имена тех, кто убивал Сашу, мы знаем. Андрей Луговой и Дмитрий Ковтун. Говорят, что в Лондоне ничего не доказано… Это неправда! Как раз эта часть доказана. Со всеми вытекающими из этого последствиями… Сбилась с мысли. Как всегда, когда отклоняешься от темы…

– Так Путин какое отношение имел?

– Когда мы говорим про обнаружение полония, то следует учесть: полоний может контролироваться только государством. Его невозможно купить. Некоторые говорили: развалился Советский Союз – и радиоактивные материалы растащили в разные края, по разным странам… Полоний – не из этой серии. Это свежеприготовленный продукт, он не хранится долго. Чтобы использовать его для убийства Саши, нужно было его взять из ядерного реактора. Для этого надо было получить разрешение. У меня всегда возникали вопросы: либо это могло произойти с согласия очень высокопоставленных лиц, тех, кто контролирует ядерные реакторы, либо в России их вовсе не контролируют. Но второе же еще страшнее! Значит, кто угодно может привезти полоний в Европу?

– Александр был знаком с Путиным?

– Не то чтобы знаком… В 1998 году Владимир Путин стал директором ФСБ. Превратился в достаточно публичную фигуру после того, как работал заместителем мэра Санкт-Петербурга [Анатолия] Собчака. Но все равно не был достаточно знаменит. Его знали в Санкт-Петербурге, постольку-поскольку. Он стал директором ФСБ потому, что в отделе, в котором Саша служил, заявили, что им поступил приказ об убийстве Бориса Березовского. Прошло внутреннее расследование. Предыдущий директор, Николай Ковалев, был снят с должности. И на его место приходит Владимир Путин. Не знать, почему он попал на эту должность, Путин не мог. Он понимал, что происходит в системе. Мне Саша сказал, что вот назначили нового директора. Я спросила: "Кто это?" – "Вообще неизвестно кто, – говорит, – какой-то из Питера".

– Фактически Путин пришел на эту должность благодаря Александру Литвиненко?

– "Благодаря" – звучит немножко саркастически. Но именно из-за этого расследования и ухода Ковалева. Продолжалось дело против офицеров, заявлявших, что их начальники занимаются неправомерными действиями, что возникла серьезная коррупция, что их буквально заставляли совершать уголовные преступления. Похищать, избивать людей, и это называлось "производственной необходимостью". Когда пришел Путин, Саше поступило предложение встретиться с ним. Саша должен был изложить всю ситуацию. Он принес нарисованную им самим схему коррупции и криминализации ФСБ на тот период. Связи с организованной преступностью, трафик наркотиков, торговля оружием. Он пришел к Путину рассказать, что происходит. Естественно, Путин не отреагировал. Саша сказал, что ничего после этой встречи не будет. Сразу стало понятно, что наш телефон находится на контроле, была включена прослушка. Саша понимал, как это делается. В ходе его оперативной деятельности, когда он выслеживал преступников, ему тоже приходилось ставить телефоны на контроль.

– Недавно в эфире "Первого канала" РФ отец Александра Литвиненко Вальтер заявил, что настоящим убийцей его сына является Александр Гольдфарб. Кроме того, он обнимался с Андреем Луговым, которого Великобритания объявила убийцей. Сказал, что Луговой не имеет отношения к делу, что он не виновен. Как это объяснить?

– Мне очень неприятно говорить на эту тему. Тем более – объяснять. Возможно, здесь нужны психиатры или другие специалисты. С другой стороны, есть известная схема с давних времен, как используются родственники. Жену – против мужа, детей – против родителей. В данном случае очень похоже на это. Говоря серьезно, если у России не нашлось другого эксперта, кроме Вальтера Александровича Литвиненко, против всех английских экспертов, предоставивших доказательства в ходе public inquiry, то это говорит о многом. Меня поразило, что это вдруг стало новостью. Тухлая рыба, третьей свежести. Вальтер о том же самом говорил трижды, начиная с 2012 года. Он давал интервью, потом повторил это сразу после оглашения приговора. Все то же самое, он не сказал ничего нового.

– Деньги? Или его запугали? Какой мотив работает?

– Я думаю, деньги. Он некоторое время находился в Италии, где с 2000 года живет его младший сын с семьей. Там жила его дочь с семьей. Он всегда говорил, что живет в нищете, в доме без отопления и электричества. Я его приглашала в Англию. Говорила: "Какое-то время поживите с нами". А вскоре после нашего разговора Вальтер Александрович дал интервью, в котором проклинал всех, Сашу чуть ли не предателем называл. Для меня это явилось определенным шоком. Я не могла поверить. Человек, видевший умирающего сына, знавший, что с ним происходило. Даже тех 30 сребреников, которые ему так были нужны в тот момент, это не стоило. Мне кажется, то, что произошло на "Первом канале", – это продолжение отработки 30 сребреников.

– Незадолго до смерти Бориса Березовского мы с мужем были в его офисе в Лондоне. Он показывал, где стоял диван, на котором был разлит полоний. Утверждал, что его тоже хотели убить, как Литвиненко. Он потом диван заменил. Было такое?

– Не совсем так. Просто у него в офисе был Луговой. Диван, на котором он сидел, проверяли специалисты. Говорить "пролит полоний" – значит, высказываться ненаучно. Человек, в данном случае Луговой, имевший контакт с полонием, затем начинает оставлять вторичные следы. В суде рассматривались три попытки отравления Саши. Во всех местах, где побывал Луговой, оставались следы полония. В офисе Березовского он тоже оставил след.

– Борис Березовский помогал вам после смерти Александра? Раньше ведь Александр у него работал в Лондоне.

– Борис Абрамович нас поддержал, безусловно. В самом начале, когда мы неожиданно приехали в эту страну, не говоря на английском языке, через Фонд гражданских свобод мы получили грант. Саша писал книги. Первая – "ФСБ взрывает Россию", потом – вторая. Занимался консультативной работой. С течением времени эта поддержка, разумеется, понемногу сокращалась. Саша искал самостоятельную работу. Как раз появилась возможность консультировать британские спецслужбы в плане борьбы с организованной преступностью. Саша не был носителем секретов, если не считать знаний о контактах организованной преступности с [российским] правительством. Если это национальный секрет, то да, конечно... За то, что случилось после Сашиной смерти, я очень благодарна Борису Абрамовичу. Если бы не его поддержка, мне было бы очень трудно. Особенно – в первые три–пять лет, когда было непонимание, что делать и как. Наверное, наш сын Анатолий не смог бы закончить школу, если бы Борис Абрамович нас не поддержал.

– Для вас смерть Березовского – убийство или самоубийство, случайное стечение обстоятельств? А может, вообще это часть программы по защите свидетелей?

– Мое субъективное мнение – его убили.

– Заказчик тот же, что и в деле Александра Литвиненко?

– Давайте вспомним, с чего началась вся Сашина эпопея. Он пришел к Березовскому и сказал: "Борис Абрамович, мне приказано вас убить". Приказ на убийство Березовского был спущен в 1997 году. Мы знаем, что у этой системы нет остановки. Если запущено, то не понятно, когда, где и при каких обстоятельствах они выполнят заказ. Березовского убила система, которая изначально пыталась это сделать руками моего мужа. Это надо понимать, когда мы слышим: "Кому это выгодно, почему именно тогда, когда он уже никому не был нужен?" Система не останавливается.

– Сейчас мы наблюдаем, как тучи в отношениях между двумя странами сгущаются. Была высылка российских дипломатов. Великобритания заявила, что начнутся расследования по поводу того, легально или нелегально русские покупали имущество, в том числе замки. Может быть перекрыто обучение детей и пребывание семей российских олигархов в Англии. Все, к чему они привыкли. В вашем случае Тереза Мэй всячески сдерживала расследование, пыталась смягчить отношения между странами. Сегодня она действует решительно. Называет фамилии, вплоть до Путина. Хватит ли у нее политической воли и решимости дойти в этом конфликте до точки? Ваш прогноз: чем это все может закончиться для России и лично для Путина?

– В Англии все-таки стараются стоять на правовых позициях. Тереза Мэй сказала, что этот продукт, "Новичок", произведен в России. Она не называет конкретно Путина.

– Джонсон (министр иностранных дел Великобритании Борис Джонсон. – "ГОРДОН") назвал его фамилию.

– Это на совести Джонсона. Что касается Терезы Мэй, она достаточно выдержана. Но то, что ее поддержали Макрон (президент Франции Эммануэль Макрон. – "ГОРДОН"), Меркель (канцлер Германии Ангела Меркель. – "ГОРДОН") и остальные главы государств, говорит о том, что доказательная база серьезна. Россия в этом споре повела себя, я считаю, грубо, нагло. Вместо того, чтобы объяснить, сказать, что мы должны расследовать, каким образом это могло произойти, пошло "отказываемся от всего". "Это не мы, нас там не было, мы такого не делали". Мы это уже проходили. В Крыму не было российских военных, просто "вежливые зеленые человечки". Не мы сбивали малайзийский Boeing, но потом нашлись доказательства, что было российское орудие. Очень неприятно, что люди, которые управляют Россией, моей страной (а я остаюсь российской гражданкой), позволяют себе такое поведение. История с международным союзом, мне кажется, достаточно серьезная. Думаю, после происшествия в Солсбери страны просто хотят себя защитить. Никто не лезет во внутреннюю политику России. Хотите быть изгоями, хотите жить так, что вас никто не приглашает, – ваше право! Но пожалуйста, не надо лезть к нам! Ни с полонием, ни с нервно-паралитическими газами. Ой, у меня села батарея!