«Быстрее всего распался йод. Но еще быстрее распалась справедливость»

Исповедь ликвидатора.

В 1986 году Иван Витковский работал электриком на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС — именно там, где в ночь на 26 апреля произошел взрыв. После аварии Иван стал ликвидатором, за несколько месяцев потерял здоровье, был на краю, но сумел выжить.

"Я все могу стерпеть, — говорит он, — но что у меня забрали право называться ликвидатором — что я сейчас уже не ликвидатор, а просто пострадавший — вот этого стерпеть не могу". В интервью "Еврорадио" Иван Витковский рассказал о первых часах после аварии, "СПИДе Чернобыльского типа", оцепенении после критической дозы радиации и жизнь в сегодняшней Наровле.

- Иван, как ваше здоровье?

- Сейчас сносно, немножко стабилизиравалось. Я время от времени прохожу курсы лечения, потому что я уже знаю, что лечить, как лечить. Это немного помогает. Так снова и снова.

- Сколько вам сейчас лет?

- 58.

- А сколько было, когда произошла авария?

-26 лет было. Я жил в Припяти.

"Около "горбатого моста" видна станция. Пламя было то желтоватое, то синеватое"

- Авария произошла в ночь на 26 апреля. Где вы были в тот момент?

- Не помню, чтобы я от взрыва проснулся... Только утром. Я был со своим маленьким сыном, тогда ему было полтора года, мы были в квартире в Припяти.

- А какое расстояние от Припяти до станции?

- Примерно километра три, если брать через город. А если по железной дороге, то полтора километра.

- То есть, взрыв вы проспали?

- Я проснулся утром и ничего подозрительного не заметил. Поднялся, потому что надо было малого везти к родителям в деревню, картофель сажать, поэтому я хотел купить билеты. Но у меня это не получилось. Жена со своими братьями в пятницу села на мотоцикл и поехала. К теще ехать всего 18 км.

- Почему не удалось купить билет?

- Утром, пока малыш спал, я решил пойти на автостанцию и купить билет. Выхожду со двора, на перекрестках, почти на всех, стояли военные и милиция. Я пришел на автостанцию, автобусов уже немного было, но билеты никто не продавал, никто никуда не ехал. Я начал спрашивать, в чем дело, но уже сам видел, что что-то горит на станции. Около "горбатого моста" видна станция. Пламя было то желтоватое, то синеватое.

"Никто никуда не ехал. Мы ждали. Заняться было нечем, мой малыш в песочке ковырялся"

- Вы в принципе не знали, что произошло?

- О взрыве никто не говорил, мы еще до воскресенья не знали, что произошло. А тогда это была суббота. Я мог поверить, что что-то горит, но в то, что взорвался блок, я не мог поверить ни при каких обстоятельствах.

- А почему вы так считали?

- Потому что там много защиты стояло.

- Вы верили, что это настолько современные технологии, что они не могут дать сбой ни при каких обстоятельствах?

- Ну, не то, чтобы я верил в технологии, блок может и не такой совершенный был. Но те, кто его готовил, они же задумывали, чтобы он был безопасен.

- Получилось так, что вы хотели уехать, но остались в городе?

- Никто никуда не ехал. Автобусы только накапливались. Их там такая череда стояла туда, в сторону Чернобыля, что там и конца не видно было, но никто никуда не ехал. Не было такого, что людей посадили на автобус и говорили, чтобы они ехали куда-нибудь оттуда. Мы ждали, заняться было нечем, мой малыш в песочке ковырялся, не было никакой информации, автобусы не шли, родные уехали к своим, и что делать было не понятно.

- А когда вы узнали о взрыве на четвертом энергоблоке?

- В воскресенье. Радио молчало. В город никого не пускали. Один мой шурин бросил мотоцикл, пришел пешком, нашел меня с малышом. Мы встретили нашего начальника, спросили у него, что случилось, потому что мы работники станции, а он ответил: "Ребята, я сам ничего не знаю, был взрыв". Тут мой шурин говорит: "Ну как это блок мог взорваться? Я не верю". Там не менее, так было. Начальник говорил разбегаться кто куда. А в двенадцать часов объявили, что в связи с аварией будет эвакуация. Объявили людям, чтобы собирали вещи, только самое необходимое, и уже начали погружать в автобусы. Мы на автобусах не поехали, потому что они в основном в сторону Украины ехали, а нам надо было в сторону Беларуси, поэтому мы пошли пешком туда к мотоциклу, сели и поехали. Собиралась, конечно, картофель сажать, но сажали или нет — этого я уже не помню. Знаю только, что шурин еще кустарник рубил, чтобы больший кусок земли захватить. Вот так было.

- То есть вы еще в воскресенье не представляли масштаба, что нужно бежать как можно дальше?

- Нет, никто ничего не говорил. Мы представляли, что доля радиации может быть повышена в сто раз, но мы же не знали, что она там не в тысячи, а в миллионы раз может быть увеличена.

"СПИД Чернобыльского типа" — это мой самый справедливый диагноз"

- Иван, давайте вернемся к тем дням после аварии. Как физически осмысливалось радиация? Что болит: голова, кожа, или с желудком проблемы?

- Я считаю, что если малая доза облучения, то человек может даже не замечать. А если большая доза, то возникает неоправданная усталость, будто ты ватный. У меня, например, голова болела так, что можно было просто сойти с ума. Это сильнее зубной боли. И было головокружение. Когда я работал на четвертом блоке и попадал в сильно грязные помещения, особенно если не успевал что-то сделать, чувствовалось, что мозги начинали "плыть". Ты уже не контролируешь оборудование. Это какое-то оцепенение, но такое неосознанное. Равнодушие. Это же на клеточном уровне изменения начинаются. Видимо, какие-то обменные процессы начинают нарушаться. Мне поставили диагноз: органическое поражение головного мозга.

- Нам задают вопросы по поводу вашего экзотического внешнего вида. Потеря волос также связана с последствиями аварии?

- Я был очень здоровым человеком, но ту дозу радиации, которую я получил, честно говорю, я думал, что это все. Сначала — ничего, а потом пошло. Да, внешний вид — это результаты. Я потерял 20 килограммов веса, организм просто съежился. Волосы облезли, зубы выпали, кости рыхлые были, начал болеть: любая раночка гноилась. Уж я опускал руки. Только начинал лечиться — оно снова начинается. Кроме того, что мне сначала поставили органическое поражение головного мозга, меня направили в кожвендиспансер в Мозыре. Человек своей рукой написал мне в карточке: "СПИД Чернобыльского типа". Это был самый справедливый диагноз.

- То есть, это тотальная поражение иммунитета?

- Да, потому что как это расшифровывается: синдром иммунодефицита. Он у меня на лице написан. Приобретенный? Да, он приобретен. Это был справедливый диагноз. Я больше нигде и никогда не встречал такого. Другие специалисты говорили, что мне не могли такой диагноз поставить.

"Быстрее всего распался йод. Но еще быстрее распалась справедливость"

- Скажите, Иван, где вы сейчас живете?

- Сейчас я живу в Наровле.

- Вы остались там, где родились, недалеко от станции?

- Нет, я пожил в Киеве. До взрыва я работал в Припяти на четвертом блоке 2 года, а после аварии, когда все разбежались и не знали, куда приткнуться, начал искать работу. Сначала попал в Полесский штаб ликвидации аварии, а потом, когда некоторое время побыл там, дали квартиру в Киеве. Я там пожил, а потом вернулся к родителям. Так и живу в Наровле.

- Как вы считаете, сейчас там жить безопасно?

- Ну, понимаете, если бы у нас были хорошие зарплаты в Наровле, и можно было бы обходится без "подножного корма", так скажем, то может еще кое-как. Но мы живем бедно. Тот, у кого огородик есть, питается своей картошкой, другими овощами, а это уже не внешнее облучение. Это же не то, что я гамма-облучение получил. И как я могу сегодня с уверенностью говорить, безопасно это или нет? Это же не разовая большая доза облучения... А как действуют малые дозы, которые там накапливаются?

- Мы переходим от времен аварии к настоящему времени. Что за эти 30 лет распалась больше: цезий, ваше здоровье или льготы ликвидаторов, которые у них были, и которых почти не осталось?

- Быстрее всего распался йод. Но в первую очередь распалась справедливость. За те льготы, которые у меня были, я мог два раза в год в санатории оздоровиться, потом — один раз в год, а потом санатории вообще отпали. Потом отпал проезд в городском транспорте, потом — льготы на лекарства, на коммунальные услуги.

- А какие льготы у вас сейчас вообще остались?

- Я не знаю, какие льготы у меня есть. Я, инвалид Чернобыля третьей группы, не пользуюсь абсолютно ни одной льготой. Статус того, что ты ликвидатор, тебе ничего не дает. Мне сейчас в шутку говорят: "А поступление в вузы?". Тогда я отвечаю: "Ох, я так счастлив, что у меня такая льгота есть".

- Какие льготы вам больше всего нужны?

- Мне нужно, чтобы мне вернули имя. Пока я был ликвидатором, я на те льготы не очень обращал внимание, особенно на лекарства, пока помогали американцы. Теперь льготы на лекарства для меня актуальны. Что меня тогда с того света вытащило? Те порошочки с витаминчиками, японские и швейцарские лекарства! А потом все платно стало, и все льготы закончились. Я все могу стерпеть, но что у меня забрали право называться ликвидатором — что я сейчас уже не ликвидатор, а просто пострадавший — вот этого стерпеть не могу. Но, думаю, тех льгот мне уже никто не вернет.

Безопасно ли жить на территориях, которые в первые дни после взрыва на ЧАЭС были загрязнены радиацией? На вопросы Еврорадио ответила председатель Белорусской партии "Зеленые" Анастасия Дорофеева:

- На загрязненных территориях восстанавливают земледелие, лесохозяйство. Их считают нормальными. На этих территориях проживает около полутора миллионов граждан Беларуси. И все эти люди подвержены риску получать небольшое — но в течение двадцати тридцати лет — облучение. По статистике, раком дыхательных путей часто болеют трактористы. Люди, в том числе дети, могут получать микродозы с питанием, с водой.

- То есть в том регионе к традиционным рискованным профессиям, таким как пожарные, милиционеры, добавляются еще и абсолютно мирные, такие как трактористы, просто потому, что они проводят много времени на земле?

- Да, те, кто вдыхает много пыли. Самая большая проблема Чернобыльских регионов — в изучении того, что там происходит: соответствующем мониторинге, соответствующем врачебном скрининге и изучении состояния здоровья людей. Я считаю, что этого не ведется фактически. Поколение ученых, которые занимались этими проблемами, уже уходит. Вот в прошлом году умер академик Яблоков, который создал основательную работу о том, как защитить население на этих территориях. И там есть ряд шагов, и мы об этом говорим.

Есть ряд шагов, как снизить эти риски. Конечно, "зачистить" эту огромную территорию невозможно, но возможно сделать жизнь безопаснее. Меры по сельскому хозяйству, рекомендации по мониторингу состояния накопления радиации, особенно у детей. И можно предпринимать некоторые медицинские меры, как снизить это, но этого не делается. Также покойный Нестеренко, который пропагандировал работу с чернобыльскими детьми. А нового поколения ученых нет, никаких госпрограмм нет. Мы можем апеллировать только к тем материалам, которые у нас есть сейчас. Нас просят показать статистику и привести доказательства, но ее нет, эту информацию никто не собирает. И это большая проблема.