Сон солдата

Воспоминания Аркадия Бабченко о чеченской войне.

Этот рассказ был опубликован 30 мая в журнале «Искусство войны».

Снег шел всю ночь. Он шел мягкими крупными хлопьями, и солдаты, просыпаясь, не находили своих товарищей - они были засыпаны снегом...

Светает, и мы ждем, когда появится солнце, или, как мы его называем, "балдуха". Ночь кончается, и в руках появляется мелкая дрожь, а в груди холодок - спадает нервное напряжение, организм расслабляется. Самое страшное позади, ты пережил еще одну ночь, и значит - впереди еще один день.

Мы ненавидим и боимся ночь. Ночь - это холод. Климат в горах изменчив: днем было плюс пятнадцать, светило солнце, а ночью запросто может пойти снег, задуть ветер, температура падает до минус десяти. Мы снимаем бушлаты с раненных, которых увозят в тыл. Бушлаты промокают под снегом, и если выключиться на десять минут, прислонившись спиной к броне, обнаруживаешь, что ты примерз, примерзли даже волосы.

Ночь - это страх. С наступлением сумерек ты чувствуешь, как все внутри тебя холодеет, становится твердым, собирается в комок и мобилизуется. Мозг твой начинает работать четче, глаза видят лучше, а слух становится острым, как у кошки. Напряжение очень велико - ты ждешь чего угодно, и ты готов ко всему. Потом страх уходит куда-то вглубь, под желудок, периодически ворочается там, но как-то вяло, устало, остается лишь напряжение.

Ночь - это одиночество. Ни огонька вокруг, ни звука, ни шевеления. Огромное бездонное черное небо над тобой, и по этому небу, ты знаешь, никогда не пролетит самолет с сияющими огоньками и пассажирами внутри. Никого рядом нет - ты один. И даже если вас сто человек, все равно ты один. Вы все - по одному. Жизни вокруг нет, ты одинок, ты сам себе жизнь и сам себе мир. Ты - маленький солдатик посреди огромной Чечни под бездонным южным небом, и все внутри тебя.

И ты очень устал.

Но вот наконец появляется "балдуха", и ты расслабляешься. Мозг твой становится ватным, ты ни о чем не думаешь и ничего не хочешь - сидеть бы вот так и сидеть, уставясь в одну точку.

Я сижу на станине АГСа, курю. Руки мелко дрожат, солнце уже припекает, спине тепло, сапоги оттаяли и их даже, наверное, можно снять - ночью они, мокрые, стягиваются и примерзают к портянкам.

Я радуюсь. Я радуюсь, что я дома, что всего этого уже нет, уже все кончилось, все позади. Что эта сопка... да откуда она взялась, эта сопка? Сон? Но ведь я там никогда не был, почему мне это снится? Или был? Не знаю. Я кожей ощущаю чистую простыню, негу одеяла, я знаю что я дома и мне радостно. Я улыбаюсь, подставляю лицо солнцу, щурюсь. Хорошо, что я дома. Непонятно, правда, почему у меня дома горы, и снег, и мокрые сапоги, но это уже неважно, это все домашнее, нестрашное.

Появляется Игорь. Он что-то мне говорит, я не слушаю, сижу на станине АГСа, курю, наслаждаюсь домом и радуюсь. Хорошо, что Игорь тоже дома. Странно только, что он у меня дома, у него же, наверное, есть свой дом, а он у меня, но это не важно. Это даже хорошо, что он у меня. Пепел с сигареты падает на затвор автомата, я его смахиваю рукавицей. Надо придумать, куда я теперь буду ставить автомат. В палатке я его всегда клал под голову, но ведь дом - это надолго, это не однодневная палатка, и надо придумать, куда ставить автомат.

Игорь все что-то говорит, я его не слушаю. Вдруг он замолкает, смотрит на меня как-то странно, и говорит: "Пойдем". У меня внутри сразу становится пусто и холодно, появляется какая-то мысль, но я не даю ей продуматься, гоню от себя, потому что знаю, что это за мысль.

- Куда, Игорь?

- Пойдем, - и он показывает рукой мне за спину. Я не оборачиваюсь, я знаю, что у меня за спиной. Там - сопка, снег, на снегу распластана пехота, она лезет, карабкается вверх, в разрывы, откуда навстречу ей вылетают трассера. Но пока еще тишина, звуков боя не слышно. Мысль становится настойчивой, но я задавливаю её, не оборачиваюсь. Не дать, не дать ей прорваться, это все неправда, я дома! Я дома, только не надо оборачиваться.

- Нет, Игорь. Мы же дома, это все кончилось, ты что, забыл? Пойдем, я познакомлю тебя с Ольгой, с мамой, посидим, выпьем, поговорим. Мы же так долго мечтали об этом, помнишь?

И тут мысль прорывается, становиться ясной и четкой, мне не удается её удержать. Я уже знаю, что он мне ответит, и мне страшно.

-- Мне нельзя, я же мертвый, - говорит он, и опять показывает рукой мне за спину.

Я оборачиваюсь.

Я вижу сопку, снег, распластанную на снегу пехоту. И - оглушающий, бьющий по ушам треск боя. Игорь опять показывает рукой и я вижу его, лежащего на снегу. Он далеко, но я вижу его так, будто он в пяти метрах от меня. Он лежит, закинув руку на глаза и задрав подбородок, как спят смертельно уставшие люди. В голове, над левой бровью, пролом, и замерзшая, смешавшаяся со снегом кровь образовала плоский наст на его лице.

- Пойдем. Ты не дома. Мы все остались там, ты же знаешь. И нам не уйти оттуда. Вон ты. - И он опять показывает рукой.

И я вижу себя. Я лежу недалеко от Игоря, тоже мертвый, снег залит кровью, моей кровью, а вокруг карабкается пехота и падает, поскальзывается на моей крови.

Черт возьми, как жалко. Я так хотел быть дома, а меня убило. И мне надо туда - я мертвый, и не могу быть среди живых.

Игорь идет туда, я иду за ним. Я хочу, чтобы он меня отпустил, но я не могу этого: как же так, я буду живой, а он - там, мертвый.

Но тут я вспоминаю: Ольга! Я останавливаюсь, Игорь останавливается тоже, смотрит на меня, лицо его осунулось, и я по глазам вижу, что он знает, что я ему скажу.

- Я не могу, Игорь. Я не могу идти с тобой. У меня Ольга, я не могу её оставить. Мне надо жить.

Игорь не любит Ольгу. Каждую ночь он приходит за мной, чтобы взять к себе на сопку, и каждую ночь она мешает ему. Вот и на этот раз он уходит один.

Лицо его становится серым, мертвым. Зубы оскаливаются, губы растягиваются в гримасе смерти. В голове появляется пролом, на бушлате - дырки от осколков, вокруг них темнеет, набухает кровью. Его уже нет рядом со мной - он лежит там, мертвый, на сопке. Лежит один - меня рядом нет. Я возвращаюсь в царство живых. Я отдаляюсь, улетаю, но все время оглядываюсь, смотрю на него, как он лежит там, на сопке...

Я просыпаюсь. Простыня насквозь мокрая, пот холодный и меня трясет. В душе пусто, я не испытываю ничего, абсолютно ничего. Потом возвращаются чувства, и я начинаю выть. Я закусываю зубами подушку, чтобы не разбудить Ольгу, и вою, вою долго. Потом и это проходит, и я просто лежу не отпуская подушки: я не могу по другому, я держусь зубами за подушку и не могу разжать челюсти - мне страшно их разжать.