Аристократы или феодалы?

Современная квазиимперская реставрация напоминает ту, которая произошла 200 лет назад во Франции.

Новоявленные российские «дворяне» — наследные принцы российской власти, в отличие от аристократов позднего Средневековья, не ощущают себя защищенными от прихотей судьбы — у них нет прав, самосознания и свободы от государства

Последние перестановки в правительстве, губернаторском корпусе, кремлевской администрации и крупных госкорпорациях, итогом которых стал приход во власть и на «хлебные места» плеяды детей и родственников бывших и нынешних чиновников, породили волну рассуждений о появлении в стране «нового дворянства» и стремительном формировании «наследственной аристократии», и даже о переходе к «династическому управлению». Практически все участники дебатов склонны видеть в происходящем свидетельство деградации существующей системы и относиться нему как минимум неодобрительно.

Я попытаюсь подойти к теме без излишних эмоций.

Прежде всего следует заметить, что в условиях очевидного дефицита формальных гарантий сохранения собственности, четких критериев профессионализма и параметров карьерного роста, да и в целом предсказуемости судьбы чиновника в стране победившей стабильности попытка поглубже «встроиться» во власть и окологосударственный бизнес через родственные и клановые связи не должна удивлять. Склонные к авторитаризму режимы — тем более если они не основаны на идеологии — не могут изобрести иной формы собственного воспроизводства. В какой-то момент процесс превращения власти из кастового бизнеса в семейный должен был начаться.

Более того, на мой взгляд, в существовании в обществе дворянства, аристократии или иным образом называемого наследственного класса облеченных особым статусом лиц нет ничего порочного. Во многие исторические эпохи данное явление было даже вполне прогрессивным. Кто сказал, что Россия ментально живет в XXI веке, а не в XVI, когда от аристократии есть польза?

Передающаяся по наследству власть и формирование дворянских родов были и отчасти остаются факторами, утверждающими преемственность и перспективу. Когда власть легитимизирована через систему наследования, у правителя (хотя, разумеется, не всегда) возникает мотив умножения богатств страны, которую он передаст детям: и, на мой взгляд, не случайно, что, например, монархии Ближнего Востока — Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия, Катар, Бахрейн, Оман и даже Иордания — достигли за последние десятилетия больших успехов, чем военные диктатуры — от Египта до Ирака, от Сирии до Йемена.

Экономические решения принимаются с меньшей оглядкой на «откат», когда президент страны официально обладает состоянием в $23 миллиарда, а премьер — в $18 миллиардов (я имею в виду Халифа ибн Зайд аль-Нахайяна и Мохаммада ибн Рашида аль-Мактума, эмиров Абу-Даби и Дубая, занимающих эти посты в ОАЭ), чем когда высшие чиновники получают по несколько тысяч долларов в год, декларируя доли в гаражах и садовые участки в восемь соток, но живут как настоящие принцы. Однако ключевыми моментами в формировании дворянского сословия являются, с одной стороны, монархический характер верховной власти и, с другой, безусловная принадлежность к высшему сословию по праву рождения даже без постоянного подтверждения лояльности.

Делегация Саудовской Аравии в аэропорту Внуково
Фото: Sergei Karpukhin/Reuters

Получая подобные гарантии, дворяне, которые практически все когда-то были простолюдинами и исторически добились своего положения военной или государственной службой, становились важным общественным классом, приносившим своей стране значительную пользу. Долгие столетия они были наиболее образованной частью общества, составляли костяк военного сословия, принимали участие в управлении государством, а, поддерживая в должном состоянии свои владения, сохраняли структуру страны. Более того, именно осознание ими собственного достоинства и своих прав запустило в Европе формирование современного «государства закона» l’Etat de droit, либеральных свобод и парламентской демократии. Конечно, дворянское сословие не стоит идеализировать — но не более, чем какое-либо иное.

Однако чем больше будет кто-то задумываться над историей дворянства, тем серьезнее будут становиться сомнения о возможности применения этого понятия к части современного российского чиновничества, причем не потому, что эти люди якобы чего-то недостойны, а основатели «династий» порой отличались неблагородным поведением. Всего этого было предостаточно и в иные исторические эпохи; я же хочу остановиться прежде всего на чисто объективных элементах отличия.

Во-первых, сам феномен дворянства является глубоко монархическим и позволяет строить «вертикаль власти» сверху вниз, черпая свою легитимность только из воли государя. Для существования подобной системы необходима монархическая форма правления, которой в России пока нет, и целый свод законов о наследовании и переходе титулов, которые пока тоже еще не разработаны. Однако это дело «наживное», может, еще и дождемся.

Во-вторых, — и это более существенно — дворянский статус предполагает, что его носитель не обязан вступать в какие-либо отношения с государством, но имеет серьезные привилегии, в том числе не платит налогов — достаточно почитать Манифест о даровании вольности и свободы российскому дворянству Петра III или Жалованную грамоту дворянству Екатерины II. Надеяться на то, что подобные документы скоро пополнят российскую правовую систему, по крайней мере неосмотрительно.

Политическая система, предполагавшая опору на аристократию, могла существовать только в условиях неоспариваемого права монарха на власть. Ничего подобного в нынешней России нет — и, скорее всего, не предвидится

В-третьих, следует также заметить, что дворянство в России и европейских странах представляло собой класс, наделенный не только собственностью, но и особым правовым статусом: в частности, суды над дворянами могли состоять только из лиц, равных им по статусу, — иначе говоря, не существовало ничего похожего на басманное правосудие. И только эти суды могли лишить дворянина титула или собственности.

Иначе говоря, политическая система, предполагавшая опору на аристократию, могла существовать только в условиях неоспариваемого права монарха на власть, отсутствия всяких бредовых институций типа всеобщего избирательного права и наличия ресурса (прежде всего земли), позволявшего обеспечивать данный порядок вещей экономически. Ничего подобного в нынешней России нет — и, скорее всего, не предвидится.

Однако реалиями нашего времени становятся некие иные явления, которые в какой-то мере похожи на феодальные порядки, исторически и породившие европейское дворянство. Причем скорее стоит вспомнить ранний феодализм, когда высокая позиция в обществе, как и происходившее от земли богатство в меньшей мере зависели от родословной, чем от воли носителя верховной власти. Сегодня в России складывается своего рода система наделения некоторых подданных бенефициями, или тем, что в истории и известно под названием феода. Как и в Европе в Х–XIV веках, наделение собственностью и/или должностями выглядит относительно условным: их получатели остаются пользователями (dominium utile), которые наделяются соответствующими правами реальным собственником (dominium directum). При этом должности или активы, предоставляемые в управление, используются для получения доходов, какие одни только и могут в большинстве случаев рассматриваться как реальная собственность «нового дворянства». Любое проявление нелояльности ведет к выпадению из привилегированного сословия — принадлежность к той или иной семье в данном случае ничего не гарантирует. Сама привилегированная группа ни в коей мере не консолидирована — напротив, в ней идет «война всех против всех», столь характерная и для раннего европейского феодализма. Об этом его «новом издании» я, замечу, начал писать тогда, когда люди всерьез умилялись «медведевской оттепели».

Основная проблема подобной системы состоит, на мой взгляд, в том, что новоявленные «дворяне», в отличие от аристократов позднего Средневековья и Нового времени, не ощущают себя сколько-нибудь гарантированными от прихотей судьбы. Собственно, именно такая «успокоенность» дворянства в свое время обеспечивала то, что сегодня принято называть «социальными лифтами»: возможность для недворян пробиваться по службе — причем успеха в данном случае могли добиваться лишь самые достойные.

Подобный механизм создавал особый тип позитивного отбора, который сейчас отсутствует. Кроме того, дворянство и знатность часто становились основанием для занятия номинальных должностей, приносивших владельцам ежегодную ренту, что, хотя и было обременительным для казны, все же оказывалось меньшим испытанием, чем создание для каждого отпрыска приближенного к самодержцу «аристократа» окологосударственного бизнеса. Поэтому, если так можно сказать, в России наблюдается пока некий феодализм in the making, в котором сочетаются черты ленного пользования активами с элементами наследственности, но вот о дворянстве или аристократии тут говорить рано. При этом неформализованность принципа наследования приводит — и будет приводить — к систематическим попыткам максимально использовать открывающиеся возможности обогащения в ущерб государственным интересам.

Иллюстрация: Wikimedia Commons

Размышляя сегодня о российском «дворянстве», сложно не провести еще одну странную аналогию. Современная отечественная квазиимперская реставрация напоминает ту, которая произошла практически в те же даты за 200 лет до наших дней во Франции с возвышением Наполеона над уставшей от революции страной. И хотя в России глава государства пока еще не сделался императором, его полномочия мало чем отличаются от наполеоновских. И нельзя не вспомнить с десяток французских простолюдинов, поставивших на Бонапарта, доказавших ему свои преданность и способности — и ставших на время новой аристократией. Сын бакалейщика Мюрат — великий герцог Берга и король Неаполя, сын торговца старьем Массена — герцог Риволи и князь Эсслинг, сын риелтора Ланн — первый герцог Монтебелло; сын бондаря Ней — герцог Эльхинген. Эти и многие другие соратники императора считали себя новой «солью земли», но, как известно, их титулы не намного пережили саму Первую империю.

Единственным исключением стал, как известно, отпрыск беарнского адвоката Жан-Батист Бернадотт, превративший свой недолгий титул князя Понтекорво в ранг наследника шведского престола и положивший начало династии, до сих пор правящей страной, к которой он по рождению не имел никакого отношения.

Что-то подсказывает мне, что большинство российских «новых дворян» было бы счастливо повторить именно его путь, а не судьбу Мюрата и Нея.

Владислав Иноземцев, «Сноб»