Человек, удаляющийся от зла

На арабском Иов будет Оюб.

«И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла»

Книга Иова, гл.1-8

На арабском Иов будет Оюб. Оюба Титиева, руководителя чеченского отделения «Мемориала» задержали утром 9 января года на выезде из села Курчалой. В машине у него обнаружили 206,9 грамма марихуаны в черном целлофановом пакете, положенном внутрь другого пакета. А еще чуть-чуть травы зеленого цвета было рассыпано прямо на резиновом коврике под сиденьем около водителя.

Оюба Титиева я не знала, но представить, что глава ненавидимой Кадыровым и одной из последних оставшихся в Чечне независимых правозащитных организаций будет ездить по республике с марихуаной, да еще и рассыпанной по полу в машине, мне не хватило воображения, тем более что в Чечне проходил в то время очередной жесткий месячник по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

По версии следствия конопля, полученная Оюбом в неизвестном месте в неизвестное время неизвестно от кого, перевозилась им неизвестно куда с неизвестно какой целью. Понятых — это снова версия следствия — нашли почти сразу, Оюба привезли в отделение полиции, от показаний он отказался.

Задержание Титиева видел товарищ, он и сообщил об этом семье. Родственники и адвокат немедленно помчались в полицию, где им долго врали, что никакого Оюба в участке нет — и лишь вмешательство главы президентского совета по правам человека Михаила Федотова и уполномоченного по правам человека Татьяны Москальковой заставило замминистра МВД Чеченской республики признаться, что Оюб задержан.

Версия самого Оюба у всех, знавших его, вызывает большее доверие. Его действительно остановила патрульная машина, один из полицейских отвлек внимание, а второй, пока Оюб не видел, открыл дверь в салон и «нашел» там то, что мог сам только что положить. После этого Оюба на его же машине привезли в полицию, где в течение часа его вынуждал признаться в хранении наркотиков человек, представившийся начальником уголовного розыска. Он же пообещал сфабриковать уголовное дело на сына Оюба по статье 208 (участие в незаконных бандформированиях). «Я снова отказался и сказал, что будем сидеть вместе», — пишет Оюб в жалобе на неправомерные действия сотрудников полиции. И добавляет: «Я сказал начальнику, что в любом случае не признаюсь в несовершенном преступлении, и чтобы они все делали по закону».

— Хочешь по закону — будет тебе по закону, — ответил начальник уголовного розыска.

Новый закон

Титиева в его же машине в сопровождении сотрудника полиции отвезли туда, где задержали, сотрудник вышел, появилось двое ДПСников, которые стали досматривать машину, и на том же самом месте под сиденьем нашли тот же черный пакет внутри другого пакета и ту же зеленую траву на коврике.

А вот дальше все уже все действительно пошло по закону: была вызвана группа, понятые, составлен протокол, Оюба снова доставили в полицию, и дело завертелось. И завертелось с такой невиданной скоростью, что у бывалых адвокатов возникли подозрения: не была ли половина документов подготовлена заранее, чтобы провернуть все поскорее и успеть посадить Оюба до чемпионата мира по футболу? В Чечне, правда, будут только тренировки сборной Египта, но кто его знает…

На Оюба опять оказывали психологическое давление, вынудившее его написать письмо Путину, Бастрыкину и Бортникову:

«Если я каким-нибудь образом признаю себя виновным в инкриминируемом мне деянии, это будет означать, что меня заставили признать себя виновным путем физического воздействия или шантажом».

Само многолетнее существование «Мемориала» в Чечне — территории жестокости, унижений и немыслимой несправедливости, возведенных в закон, территории, где давно и напрочь забыта и не действует Конституция России, замененная на Конституцию Рамзана, – равно чуду. И Оюб был одним из тех, кто ежедневно, тихо и незаметно, без шума и пафоса, это чудо творил. После убийства Натальи Эстемировой в 2009 году «Мемориал» ушел из Чечни на полгода, а потом, вернувшись, продолжил защищать права людей не менее интенсивно, но вывел чеченский офис из публичного пространства, запретив его сотрудникам давать интервью.

Нападки на «Мемориал» в Чечне усилились после признания его министерством юстиции России иностранным агентом за то, что деньги на свою работу организация брала в других государствах. А что же делать, если свое, родное, которое, казалось бы, должно быть больше других заинтересовано в справедливости, не дает денег тем, кто пытается защитить людей от произвола? И почему-то указание государству на совершенные им ошибки, а иногда и преступления, считается у нас предательством национальных интересов, а не желанием сделать свою страну лучше и чище. Какое-то сплошное «ату его» и «фас».

Вот это «фас» отлично чувствует Рамзан Кадыров и претворяет в жизнь с кавказским размахом, помноженным на воспитанное войной совершеннейшее пренебрежение к человеческой жизни.

Хотя именно благодаря «Мемориалу» достоянием гласности стали подробности преступлений, в том числе — массовых расстрелов людей в 2017 году без предъявления обвинений и суда. Скорее всего, именно эта история и стала последней каплей, приведшей к включению Кадырова в санкционные списки (с формулировкой «контролирует администрацию, причастную к исчезновениям и внесудебным расправам») и отлучению его от главной и любимой игрушки – инстаграма, куда Рамзан Ахматович, кроме мудрых мыслей, постоянно выкладывал фотографии своих детей и семьи.

Магомед Даудов, председатель Парламента Чечни, сказал об этом так: «Ответственно заявляю, что одними из тех, кто стоит за ситуацией, связанной с санкциями и блокировкой аккаунтов Главы ЧР в социальных сетях,/…/ являются правозащитники». И добавил совсем уже по-простому: «Если бы в России не действовал мораторий, то с врагами народа следовало бы «Салам Алейкум» — и все».

Мораторий и явная нелюбовь Москвы к убийствам известных людей в Чечне, вероятно, спасли Титиева от «Салам Алейкум» — с ним решили расправиться старым проверенным способом, подкинув наркотики и сфабриковав дело, устрашение же «Мемориала» продолжалось и после задержания Оюба – в январе в Ингушетии, в Назрани был сожжен офис организации, а в дагестанской Махачкале избит руководитель отделения. Давление властей вынудило хозяйку квартиры, которую снимал «Мемориал» в Грозном, расторгнуть договор.

Больше «Мемориала» в Чечне нет, как нет и защиты от произвола. Остался один Оюб – и тот за решеткой.

Надо сказать, что само дело Оюба склепано весьма профессионально, почти идеально, но когда начинаешь разбираться в его тонкостях, то видишь неимоверные, доходящие подчас до абсурда, усилия полиции скрыть следы своего преступления и выполнить задание властей по посадке неугодного: из дела исчезают двадцать три вещдока, в том числе неизвестно в кого теперь стреляющий травматический пистолет, видеорегистратор с машины Титиева, прибор геолокации и три мобильных телефона Оюба.

На запрос о видеорегистраторах и видеокамерах по пути следования машины Оюба ДЕВЯТЬ организаций отвечают, что видеокамеры на зданиях именно в этот день не работали! Вот вы можете представить, чтобы система видеонаблюдения одновременно вышла из строя на Сбербанке и Россельхозбанке, на городской администрации, прокуратуре, на здании Чеченэнерго, а в УФСБ камеры работали, но только для «контроля периметра ограждения и не позволяют вести наблюдение за близлежащими объектами»?

Не можете?

Вот и я не могу.

А чеченское следствие может. Оно вообще много что может: берут, например, у Титиева пробы на наличие наркотика – смывы с ладоней и срезы ногтей, а конверты с пробами запечатывают, выведя Оюба в другое помещение. И на ладонях наркотик обнаруживается, а на ногтях нет. Почему? Да подменить смывы, тем более в отсутствие Оюба, элементарно, а с ногтями такое не получится – анализ ДНК помешает.

Или вот такой пируэт: свидетель Б. на опознании не узнаёт Оюба, об этом составляется протокол, который, к досаде следствия, все подписывают. Но чеченская юридическая мысль не дремлет: на следующий день следователя, ведущего дело, быстро переводят в статус свидетеля и проводят очные ставки Титиева с ним, с Б., и с понятыми. И все они дружно утверждают, что Б. Оюба опознал. А как же протокол? Да никак – выясняется, что следователь просто его неправильно оформил, а понятые и Б. подписали не читая. В Чечне и не то бывает.

Вот отрывок из поэтико-философских показаний свидетеля Б., ранее дважды судимого за хранение марихуаны, и, по его словам, неоднократно видевшего, как Оюб курит днем коноплю на улице между домов. Б. запомнил Титиева настолько хорошо, что мгновенно узнал по фотографии на новостном сайте в планшете у пассажира маршрутки:

« — Вопрос: Почему Вы запомнили, что видели /Титиева/ именно 7 декабря 2017 года?

— Ответ: Потому что у меня в этот день произошел разговор с продавцом насвая в киоске. Продавец стал меня упрекать за то, что покупаю насвай, чтобы употребить его в это время, так как ночь с четверга на пятницу считается святой ночью. Мне стало стыдно, и я решил не покупать насвай и ушел домой. Придя домой, я совершил намаз и долго размышлял над словами продавца. Я серьезно задумался над своим поведением, и именно с этого дня я перестал употреблять насвай, поэтому запомнил этот день.»

Непонятно, как это доказывает вину Оюба, но понятно, что делается неуклюжая попытка свести дело к тому, что он наркоман.

Хадижат, сотрудница чеченского отделения «Мемориала» (имя изменено):

— Было очень важно, чтобы офис не прекращал свою деятельность, чтобы в Чечне сохранялось место, куда люди могли бы прийти со своими бедами. Правозащитная работа давала возможность помогать своим согражданам, иногда просто написание грамотного заявления о пропаже человека могло спасти жизнь. Мы понимали, что наша деятельность, проливавшая свет на беззакония, страшно раздражает руководство республики, Оюб всегда старался нас уберечь, защитить, самыми стремными и тяжелыми делами занимался сам.

Светлана Ганнушкина, председатель комитета «Гражданское содействие», член совета «Мемориала»:

— Правозащитной деятельностью в Чечне можно заниматься только рискуя жизнью. И Оюб, выходя каждый день на работу, прекрасно понимал, что любой день мог стать последним. И, тем не менее, выходил, чтобы в очередной раз тайное сделать явным, не мог не выходить.

Таня Локшина, Human Rights Watch:

— Оюб — очень традиционный чеченский мужчина, богобоязненный, соблюдающий все мусульманские традиции. И сами эти слова – наркотики, наркоман – для него были страшным ругательством. Он даже произносил их шепотом, как непристойность. Еще он буквально помешан на спорте. Почти каждый день ходил в спортзал, и даже в командировках бегал километрами. Какая тут марихуана?

— А вы давно с ним знакомы?

— Думаю, лет пятнадцать.

В возбуждении уголовного дела в отношении сотрудников полиции Оюбу Титиеву отказывают.

Несколько дней назад я была на одном из заседаний старопромысловского суда города Грозного по жалобе Оюба на очередной отказ.

Сам суд находится за забором с колючей проволокой, а перед судом, как будто кто-то собирается его штурмовать, лежат бетонные надолбы. Вход на территорию – через специальную сторожку. Во дворе суда все утопает в розах, на самом здании – огромные, чуть не в этаж высотой, портреты Путина и Кадырова-младшего. Одно плохо – туалет во дворе, и туалет совершенно деревенский – дыра в деревянном полу.

В самом суде абсолютно все – от пристава до председателя суда Липы Лечиновны – разговаривают вежливо и на равных, что после судов московских кажется актом невиданного воспитания, дружбы и интеллигентности. Безо всяких проблем судья разрешил мне фотографировать во время процесса. Зал был полон: на каждое заседание обязательно собираются все родственники Оюба: три сестры — Жарадат, Хава и Роза, брат Якуб, их многочисленные дети, а иногда и внуки с правнуками, приходят друзья и мужественные коллеги, приезжают независимые журналисты из разных городов страны.

После московских полупустых судов такая поддержка кажется удивительной. В перерыве к сидящему в клетке Оюбу подходили родные, и никто на них не рыкал, а после окончания заседания конвой увел Оюба не сразу — дал родным с ним попрощаться.

Ну что еще сказать про этот суд?

Все остальное было как в Москве или в любом другом городе страны на заказных процессах, когда суд используется не для установления истины, а исключительно для сведения счетов: прекрасная, обоснованная, страстная, человечная, взывающая к совести речь адвоката Петра Заикина, минутный бубнеж задетого этой речью следователя (Заикин всего-навсего сказал, что с того момента, как сотрудники органов правопорядка начинают совершать преступления, они ничем не отличаются от лиц, которые профессионально занимаются преступной деятельностью), безликость прокурора, ну и решение судьи – отказать. Читал он его, правда, очень четко, так, что было слышно и понятно каждое слово, и разрешил открыть окна в зале настежь. Заседание длилось два часа…

— От того, что внутри большой лжи натыкано много мелкой правды, сама ложь в правду не превратится, — сказала после суда одна родственница Оюба.

А потом мы с его сестрами поехали в Курчалой, село, куда их родители вернулись в 1957, после депортации, и начали строить дом, в котором Оюб прожил всю свою жизнь.

Этого дома больше не существует, он попал под всечеченскую реновацию, основное отличие которой от московской в том, что мнением жителей вообще никто не интересуется, им просто говорят: жили здесь – а теперь будете там. И никто не выступает против. Это «там» бывает не всегда сразу, иногда в ожидании приходится по нескольку месяцев ютиться у родственников. Зато есть время самим разобрать старое жилье и перетащить оттуда все нужное – часто на переселение дают так мало времени, что не все успевают это сделать. В общем, конечно, не как в 1944 во время депортации, но все равно насильно, и от этого – неприятно...

Родственники стали разбирать дом уже после ареста Оюба, крыша с него снята, он зияет окнами без стекол через которые видны недавно поклеенные яркие обои.

В дом своего детства Оюбу уже никогда не войти.

Новый дом для семьи Оюба не плох и не хорош, таких домов нашлепана целая улица, а на месте старого то ли построят какой-то торговый центр, то ли расширят территорию, прилегающую к новой гигантской и совершенно несоразмерной селу Курчалой мечети.

Такая вот местная «дорога к храму».

Под это дело снесут парк с уродливыми гротами, раскатанный всего несколько лет назад, и даже новенькие здания спортивной школы и государственного музея Ахмат Хаджи Кадырова, в котором выставлены забавные фотографии Ахмата Хаджи шестидесятых годов в расклешенных штанах, его расшитая бисером исламская тюбетейка и посуда, из которой он где-то ел.

Прямо перед дневным намазом около курчалоевской мечети появляется человек с небольшим столиком, на котором он деловито расставляет склянки с разноцветными переливающимися на солнце жидкостями – как выясняется, это духи, двести рублей за два миллилитра. Одни, гранатового цвета, называются «Кровь шахида».

— Можно понюхать, — говорит продавец и открывает крышку склянки.

Я нюхаю. Стоявшие вокруг люди тоже. Запах крови шахида никому из нас не нравится, кажется слишком томным и искусственным.

— Может, еще чего понюхаете? – с надеждой спрашивает продавец. – Вон, Шанель есть и Опиум.

— Тоже по двести? – уточняю я.

— Ага, — отвечает продавец.

— Хорошо берут?

— Нормально берут, — подводит итог нашей встрече продавец и теряет ко мне всякий интерес.

Бесконечная реновация и строительство нелепых многоэтажных конструкций, нарушающих привычный образ жизни, идет по всей Чечне с каким-то вселенским размахом. И это не только отмывание заоблачных денег, но и личные капризы Кадырова, считающего на полном серьезе, что все вокруг — его.

Здесь ведь так, про что ни спросишь:

— Кому это принадлежит?

— Ему, — отвечают многозначительно.

— А это?

— Тоже Ему.

— А вот это?

— Это Им, но все равно Ему.

И такое ощущение, что ты находишься в единоличных владениях падишаха, который, в зависимости от настроения и расположения звезд на небе, может разрешить своему народу жить и даже иногда немного дышать, — а, может, и нет.

Ну и, конечно же, строительство небоскребов, ставших вроде как визитной карточкой Чечни, перекраивание привычных линий горизонта и нарушение традиционных силуэтов – это часть работы по стиранию памяти о тяжкой истории Чечни в 20 веке – о депортации, о двух страшных войнах и вообще обо всем, что происходило в этих старых стенах и дворах.

Я смотрю на безумные упирающиеся в небо архитектурные изыски в центре Грозного, на новый, размером с французский Пантеон, купол чего-то пока еще неизвестного – поговаривают, что это театр, в который будет привезена очередная нетребка, — на невероятных размеров мечети, понатыканные по всей Чечне, и думаю о так, увы, пока и не сбывшейся мечте Оюба Титиева – создании лаборатории по идентификации тел погибших во время двух чеченских войн и после них, ведь могилы с неопознанными телами граждан России есть почти в каждом чеченском селе.

— Для матери, живущей в лачуге и ждущей своего исчезнувшего сына, эта лаборатория важнее, чем хоромы и небоскребы, строящиеся у нас, — так говорил об этом сам Оюб на встрече правозащитников с Президентом в 2010 году во время медведевской оттепели.

Да только матери из лачуг никого здесь особо не интересуют, память о двух страшнейших войнах государства против своего народа вытравляется всеми возможными способами, и даже называют их здесь не войнами, а стыдливо «действиями» или операцией». Во всей Чечне нет ни одного памятника погибшим МИРНЫМ жителям. Их точное количество и имена до сих пор неизвестны. Пропавшим без вести тоже нет памятника. И даже убитым детям нет.

Я говорю, конечно, об общественном месте памяти, напоминающем всем о страданиях народа и преступлениях власти против него.

С общественной памятью здесь вообще беда. Чечня – единственная из пострадавших от депортации республик, где день выселения (23 февраля 1944 года) не является днем памяти и скорби. Теперь в Чечне велено скорбеть 10 мая, когда поминают Кадырова-старшего. Получается, что гибель одного, пусть даже и выдающегося человека, здесь считается значительнее и больнее, чем трагедия всего народа…

Оюб Титиев — как раз тот, кто эту трагедию пропустил через себя и свою жизнь.

Перед судебным заседанием по делу Оюба я передала ему через адвоката несколько вопросов. Вот что он ответил:

«— Как вы стали заниматься правозащитой, вы же были школьным учителем физкультуры?

— По стечению обстоятельств: война, боевые действия, зачистки, бессудные казни – вот причины.

— А что для вас идеальный правозащитник?

— Идеальный правозащитник должен любить свою страну, свой народ и бороться за лучшую жизнь в этой стране.

— В ваших краях, как известно, не только долго живут, но и помнят долго. Почему же на Кавказе, многие народы которого так сильно пострадали от репрессий в сталинские времена, возрождается культ личности?

— У народа просто нет сил сопротивляться, он устал от войн и беззакония.»

Стас Дмитревский, сотрудник центра документации имени Натальи Эстемировой:

— После гибели Наташи любой сотрудник чеченского офиса «Мемориала» — это человек, сознательно шедший на высокую степень риска. Оюб встал под прицел в буквальном смысле слова. Я не знаю, скольким людям всего он спас жизнь, но я – один из этих людей.

Перед отъездом из Чечни я отправилась в самую большую мечеть города Грозного, равную которой по размаху я видела только в карликовом Брунее. Справа на балюстраде был какой-то отгороженный закуток, занавешенный большим куском ткани. Внутри закутка лежали платки, а на вешалке висели длинные, до пола, глухие платья для неподобающе одетых посетительниц. Несколько молодых женщин, переодевшись в платья, внутрь не пошли, а стали фотографировать друг друга на фоне мечети и весело хихикать.

Сидящая на каменной лавке женщина жестким и недовольным голосом велела мне запахнуть поглубже ворот рубашки, опустить полностью рукава и оставить все мои вещи под лавкой.

— А номерок, — спросила я довольно глупо.

Они ничего не ответила, я переступила через ряды женской и мужской обуви и вошла в мечеть, повторяя на всякий случай про себя три известных мне слова: Аллах Акбар и Бисмилля. Слова не пригодились, никто не обращал на меня никакого внимания и молиться не заставлял.

Внутри мечети было прохладно и немноголюдно, несмотря на пятницу. На втором, женском, этаже женщин было человек тридцать: несколько очень тихо молилось, три девчонки в черном решали какой-то квест про Саудовскую Аравию, а около балюстрады, нависающей над центральным залом мечети, дремала, растянувшись на ковре, молодая женщина, так же одетая в черное. Около нее тихо светился смсками айфон. Это было очень расслабленное и приятное пространство, почти домашнее, без кадыровского догляда, похожее, скорее, на уютный дом.

Оно было прекрасно.

Заседания суда по делу Оюба Титиева продолжаются.

Зло наступает.

Виктория Ивлева, «Сноб»