Ценники свободы

День России — «праздник» таинственный.

Трудно, например, с ходу понять, что в этот день празднует наше высшее руководство. Ясно же, что 12 июня 1990 года, с принятием Декларации о государственном суверенитете РСФСР, был запущен процесс, завершившийся вскоре распадом нерушимого Союза. То есть крупнейшей, по версии президента Путина, геополитической катастрофой ХХ века. С другой стороны, главным бенефициаром этой катастрофы как раз и стало нынешнее российское начальство во главе с Владимиром Владимировичем. Как в политическом, так и в финансовом отношении. Они славно погуляли на развалинах империи, и этой пирушке не видно конца. Тем не менее у нас мало причин сомневаться в искренности Путина, в том, что для него крушение СССР стало личной трагедией и поражением вселенского масштаба. Поскольку все его войны, включая холодную войну с Западом, — это реваншизм чистой воды. Короче, начальство воспринимает День России диалектически и старается праздновать его не слишком громко.

Еще труднее постичь, что думает о выходном дне в июне так называемый народ. Начать с того, что до сих пор только половина спрошенных насчет 12 июня способна правильно ответить на вопрос социологов. Более трети респондентов отмечают несуществующий День независимости России, а каждый десятый вообще не знает, что и сказать. Иными словами, праздник пока не прижился, не стал для соотечественников чем-то вроде Дня независимости в США, и есть основания утверждать, что это произойдет не скоро. Причем диалектикой, как в предыдущем случае, тут вряд ли что-нибудь объяснишь. Преобладает равнодушное отторжение.

Дело в том, что, в отличие от начальства и отдельных представителей бизнеса, подавляющее большинство россиян в эпоху Ельцина, мягко говоря, не разбогатело. Зато вместе с Путиным и его соратниками утратило родину, а некоторые из советских граждан и смысл жизни, который сводился к построению коммунизма в одном отдельно взятом соцлагере. Впрочем, людей, истово верующих в идеи ленинизма, во времена перестройки было уже не очень много. Ну и капитализм в его чикагской разновидности понравился в России далеко не всем, и это тоже мягко сказано. Равно и сопутствующие ему события, в том числе «массовое ограбление трудящихся», танковая пальба в центре Москвы и первая чеченская бойня. Все это народ в массе своей связывал с перестройкой, демократизацией и развалом Советского Союза, что было правдой лишь отчасти, но в сознании населения беды и невзгоды 90-х годов закрепились как нечто неизбежное при переходе от ценностей зрелого социализма к либеральным.

Напротив, простая в сущности мысль о том, что главные ошибки были совершены задолго, лет за семьдесят до того, как наступил кризис, а горбачевские и ельцинские реформы являлись попытками эти ошибки исправить, не то чтобы совсем и всегда отвергалась... В том 1990 году, когда Борис Николаевич на первом съезде народных депутатов РСФСР провозглашал суверенитет союзной республики от коммунистического центра, эта идея казалась столь справедливой и своевременной, что ее поддерживали даже коммунисты Ивана Полозкова. Русский народ сам тогда рвался на волю, полагая, что легче выживет в одиночку, если перестанет кормить всяких там узбеков и таджиков. Это сейчас забыто, как и мечты о свержении власти КПСС, и наивные упования на рынок, который своей невидимой, понимаете ли, рукой расставит на прилавках всякую вкуснятину, причем по бросовым ценам. Еда в магазинах после того, как часы коммунизма свое отбили, появилась почти сразу. Цены, установленные невидимой рукой, травмировали целое поколение советских граждан.

У свободы, как тогда показалось и прочно закрепилось в сознании, оказалась непомерная цена. На фоне тотального обнищания, танковой пальбы и бойни. При виде бандитов, про которых Алексей Балабанов будет потом снимать свои до рвоты и коликов смешные фильмы, но это потом. А также чиновников, способных украсть городской бюджет и, тесно сотрудничая с бандитами, приделать ноги разным редкоземельным металлам.

Расплата за уникальный опыт строительства коммунизма оказалась жестокой, но виновными в том, что выросло за минувшие семь десятилетий, естественным образом были объявлены те, кто пытались вытащить страну из болота. Последний президент СССР и первый президент РФ, которые за каким-то чертом, враждуя между собой, поломали старый порядок. И пока еще День России официально назывался «Днем принятия Декларации о государственном суверенитете Российской Федерации», миллионы россиян проклинали свою независимость, с ленинским как бы прищуром вопрошая: от кого суверенитет, граждане? Идею свободы, традиционно не слишком популярную в нашем обществе, тем более свободы, дарованной и себе, и другим народам, задававшие этот вопрос отбрасывали.

Собственно, отсюда и Путин, и его реваншистские войны, и 76% на выборах, и безразличное в лучшем случае отношение начальства и большинства россиян к празднику 12 июня. Впрочем, для Владимира Владимировича день этот ценен все-таки тем, что обозначает преемственность его бесконечной власти. Для соотечественников законно избранного это просто законный лишний выходной. Если же его отменят в рамках очередной санкционной борьбы с Америкой и проклятым наследием демократов, то едва ли многие выйдут протестовать. Особенно если взамен его придумают что-нибудь другое, когда можно будет сидеть дома либо окапываться в огороде. В честь Дня росгвардейца, допустим, или Дня эшника.

Правда, год назад, когда по призыву Навального на Тверскую улицу в Москве и на площади многих других городов вышли десятки тысяч преимущественно молодых граждан, почудилось, что День России снова становится праздником, как при издыхании советской власти. Что зарождается или возрождается какой-то нормальный патриотизм, с человеческим, что ли, лицом, и слоганы «Мы любим Россию!» и «Путин — позор России!» звучали одновременно и пронзительно, и непротиворечиво. Год спустя понимаем, что это примерещилось.

Впереди шесть лет довольно предсказуемого правления, в течение которого праздничным станет всякий день, когда кого-нибудь не убьют и не посадят, и холодная война не взорвется где-нибудь очередным бомбометанием. А День России так и останется праздником таинственным, на долгие сроки — до тех пор, пока не вспомним его первоначальный высокий смысл. Пока не дорастем до него, внезапно поняв, сколько лет потрачено во вред стране, однажды обретшей и вновь потерявшей свободу.

Илья Мильштейн, «Сноб»