Прошу к штурвалу «Титаника», капитан Путин

Для чего нужны санкции против России.

Пока мы писали нашу недавнюю статью, нас с Кариной Орловой буквально завалили критикой. «И вы что же, впрямь считаете, что санкции против всех этих русских — это хорошо?— осведомился редактор Адам Гарфинкл (Adam Garfinkle), ознакомившись с ее первой редакцией. — Разве путинские дружки из его ближайшего окружения и всякие второсортные магнатишки — это одно и то же?».

Что ж, хорошие вопросы — и тот, и другой. На второй мы уже ответили прямо, откровенно признав, что разница существует. От первого же отмахнулись. В конце концов, статья же была не о самих санкциях, а о той роли, которую олигархи ельцинского призыва продолжают играть в путинской России, а также о повадке вашингтонских руссоведов принимать волков за овец. И действительно: далеко не всех, кто так или иначе сотрудничает с Путиным, можно уравнивать. Однако коль Запад принял санкции как эталон политики сдерживания Кремля, мы посчитали, что большинство этих якобы невинных олигархов все же заслуживают карательных мер. Пуститься в рассуждения о том, хороши ли санкции сами по себе или нет, значило бы еще больше запутать читателя и переполнить чашу его терпения.

После этих объяснений самое время вернуться к вопросу, который мы проигнорировали — полезны ли точечные санкции против России? Наш вердикт: «Это зависит от точки зрения». Ответ зависит от того, какой мы видим конечную цель. А также от того, из каких вообще мер мы выбираем.

Сказались ли санкции на российской экономике? Безусловно, хотя их эффект и сложно выразить количественно. Санкции были введены на фоне падения цен на нефть в 2014 году, после чего в России впервые с 2009 года началась рецессия. По разным оценкам, кумулятивный эффект от ограничений на экспорт, импорт и финансирование каждый год ежегодно вышибает из российского ВВП по одному проценту. Ограничения же на передачу технологий могут в долгосрочной перспективе ослабить дряхлеющий нефтяной сектор, а это — путинская курица, несущая золотые яйца. Гигантским компаниям, монополизировавшим богатейшие минеральные ресурсы России, в ближайшие десятилетия предстоит обширная модернизация, поскольку потребность в нестандартных методах добычи продолжает расти.

Таким образом, урон российской экономике нанесен значительный — и надолго. И все же было бы преувеличением констатировать, что санкции хоть как-нибудь изменили российскую политику.

• Вскоре после «третьего раунда» западных санкций во второй половине 2014 года Россия совершила самое наглое и беспардонное вторжение на территорию Украины на протяжении всей войны. Это наступление, завершившееся унизительным разгромом украинских вооруженных сил в Дебальцеве в январе 2015, привело к подписанию «Минска-2», чьи условия фактически диктовались из Москвы.

• Спустя примерно десять месяцев, Россия отправила войска в Сирию, чтобы укрепить пошатнувшиеся позиции президента Башара Асада, и, не моргнув глазом, предоставила дипломатическое прикрытие неоднократным химическим атакам режима против гражданских лиц.

• В ноябре 2015 года посреди Вашингтона был убит сотрудничающий с правосудием свидетель и бывший советник Владимира Путина — по-видимому, от рук российских убийц.

• К 2016 году российский авантюризм достиг своего апогея: на американского шпиона было совершено нападение буквально у порога американского посольства, был предпринят ряд попыток повлиять на исход президентских выборов в США. В ноябре в Черногории, стремящейся в НАТО, чуть было не произошел переворот — опять же при поддержке Москвы.

• 2017 год не принес передышки: боевые действия на востоке Украины продолжились, несмотря на угрозу нового витка санкций, подготовленных в связи с Законом о противодействии противникам США посредством санкционной политики (CAATSA).

• Наконец, попытка устранения бывшего шпиона Сергея Скрипаля в начале 2018 года в пригороде Лондона с применением высокотоксичных веществ оказалось самым бесцеремонным выпадом с момента введения санкций.

Таким образом, в качестве сдерживающей меры санкции явно не возымели желаемого эффекта. В чем же причины? Дело отнюдь не в том, что они недостаточно болезненны. Скорее всего, в Кремле посчитали — и, кстати, совершенно правильно — что никаких более решительных действий Запад не сможет предпринять даже сообща, после чего решили, что вполне смогут их пережить.

Для Запада же санкции — источник постоянной терминологической неразберихи. Хотя многие и называют их стратегий, в действительности, они — лишь дежурная мера, дешевый способ доказать самим себе, что, мол, мы не сидим сложа руки, а очень даже сдерживаем Россию. Это настолько приятный эрзац, особенно для представителей исполнительной власти США, что нам даже невдомек, как мало мы в действительности знаем и предпринимаем.

Достаточно взять для примера подход Запада к украинскому вопросу. Как выглядела бы полноценная стратегия? Для начала надо поставить перед собой четкие цели. Вот хороший, пусть и немного противоречивый пример: Мы должны истощить российских миньонов на востоке Украины, чтобы усадить Кремль за стол переговоров о будущем статусе Крыма (1).

Президент Обама, конечно, был совершенно прав, говоря, что на Западе не горят желанием жертвовать жизнями солдат из Померании (или Канзаса — не суть важно) в понтийских степях ради территориальной целостности Украины. И уж конечно, русские чуют это нутром. Ошибся он лишь в том, что так и не осознал, что эскалация неминуема, даже если оставить американских солдат дома.

Учитывая, что украинцы готовы бороться и умирать за свою страну с оружием в руках (хотя это еще вопрос), политика вооружения, обучения и консультирования их вооруженных сил может вынудить Россию истратить на борьбу значительные ресурсы. Если все сделать правильно, со временем Москве придется провести дополнительную мобилизацию, что всколыхнет волну недовольства внутри страны. И малейшее передергивание, наподобие удара превосходящими силами в Дебальцеве, лишь заманит русского мастодонта глубже в ловушку. В этом разрезе режим санкций будет иметь смысл как деморализующий фактор, умножающий болевые ощущения от грязной войны в приграничном пространстве. Санкции не только нанесут дополнительный удар по экономике, но и продемонстрируют солидарную неприязнь Запада.

Однако вместо стратегического мышления для достижения целей мы вводим санкции просто потому, что добиться консенсуса легко. Поэтому вместо того, чтобы стать звеном в политике эскалации, призванной усадить Россию за стол переговоров, так называемое «вооружение Украины» — лишь разовая акция, призванная продемонстрировать подход более жесткий, чем «голые» санкции. Администрация Трампа долго ходила вокруг да около, но в итоге все же решилась. Это, разумеется, вовсе не означает, что мы вправе ждать, что Россия тут же станет как шелковая. Проблемы как раз никуда не исчезли: внятная стратегия отсутствует, и Кремль это знает. Поэтому и реакция их неизменна: «А если мы опять наплюем на ваши требования, что тогда?». И четкого ответа у нас по-прежнему нет.

Мало того, что пустые, не прикрытые стратегией угрозы малоубедительны, так и сами наши требования неясны. Чего именно мы в итоге добиваемся? В конце срока полномочий Обамы санкции вводились как следствие вторжения Москвы на Украину. Уходя с поста президента, Обама решил отомстить за вмешательство России в выборы 2016 года, но не санкциями — а конфискацией дипломатического имущества в штате Мэриленд и высылкой дипломатов. С принятием же соответствующего закона санкции превратились в универсальный инструмент, пускаемый в ход против всяких «противников Америки». Последний виток вообще мыслился как ответ на «наглую и злокозненную деятельность России» по всему миру. Это значит, что никакой «полосы торможения» (2) больше нет. Санкции стали строго карательными, превратившись в способ выразить свое недовольство — и не более того.

Эта терминологическая путаница в сочетании с самой природой точечных санкций поставила политиков в нездоровое положение, заставив их выбирать победителей и проигравших внутри самой России. В идеале мы не должны этим заниматься ни в России, ни где-либо еще, хотя бы из-за нашего ужасающего послужного списка, если уж других причин не находится.

Наконец, это подталкивает богатых и влиятельных, над которыми нависла угроза черного списка, к тому, чтобы затопить западные столицы своими деньгами и откупиться своим интеллектуальным и деловым капиталом — дабы избежать кары. По причинам, изложенным нами с Кариной в нашем эссе, давать адекватные оценки происходящему не в силах целое поколение экспертов — и соображения о коррупции тут ни при чем (3).

Принимая во внимание все вышесказанное — почему же я все еще отстаиваю санкции против России? Во-первых, учитывая положение в мире и приоритеты как США, так и Европы, трудно представить себе более последовательную стратегию в отношении России. Существующий санкционный режим — может, и не лучший вариант, но альтернативы — и того хуже (4). А то, что политика сдерживания не очень-то сдерживает, вовсе не значит, что она бесполезна. Пусть Россия продолжит расплачиваться за свою политику, даже если она и считает, что эти траты ей по зубам.

В более широком смысле, обоснованы даже те санкции, которые не имеют никакого отношения к сдерживанию кремлевской агрессии. Наиболее изящно эту мысль выразил доктор Марк Галеотти (Mark Galeotti) в своем свидетельстве перед комитетом палаты общин по иностранным делам в апреле этого года. Депутат Ройстон Смит (Royston Smith) спросил его, не подыгрывают ли точечные санкции против олигархов «второй руки» самому Путину. Ответ Галеотти достоин того, чтобы привести его целиком.

«Санкциями мы в какой-то мере поощряем деоффшоризацию. Мы как бы призываем людей вернуть деньги в Россию. Мы подталкиваем этих богачей к тому, чтобы они стали более зависимы от Путина, ведь они сохранят свои состояния лишь в том случае, если он предоставит им эту возможность. Но если мы собираемся очистить Великобританию от грязных денег — а это само по себе немало — нам надо продолжать в том же духе. Даже если поначалу будет казаться, что мы играем Путину на руку, в конечном счете мы вычистим британскую систему».

Галеотти считает, что это здравый компромисс: пусть Путин немного укрепится на домашней арене, сила его грязных денег за пределами России сойдет на нет.

Я, со своей стороны, надавлю на одну из чаш, чтобы перевесить весы. Во-первых, страх перед «консолидацией» Путина завышен, потому что любой из олигархов, якобы подталкиваемых в его объятия — ельцинской закваски, а потому не может считаться абсолютно независимым. Центрами сопротивления путинизму они не являются ни в коем случае.

Во-вторых, любая выгода для Путина обречена быть недолговечной. Российская экономика далеко не в лучшей форме, и новое правительство Путина не намерено проводить сложные реформы — а без них положение не исправишь. Ряд аналитиков заявляли, что глубокие структурные проблемы не залечит даже нефть по 100 долларов за баррель. Есть желание покомандовать тонущим судном? Прошу к штурвалу, капитан Путин!

Ничто из этого, впрочем, не умаляет значения России на мировой арене, как бы она ни была ослаблена. Подобно Османской империи, Россия времен упадка станет колоссальным источником нестабильности и принесет Европе немало периферийных проблем в обозримом будущем. Ход событий уже предрешен, и я боюсь, мы не в силах его остановить. Но мы можем попытаться внести коррективы. Санкции, может, и не полноценный ответ, но это лучшее, что у нас есть.

(1) Многие, без сомнения, возразят, что незамедлительное возвращение Крыма не входит в число политических целей. Да, это нереалистично, и не я один придерживаюсь этого мнения. Михаил Ходорковский на этот вопрос ответил точно так же еще в конце 2016 года. Однако специфика теоретической стратегии не должна отвлекать нас. В данном случае, это нерелеватно.

(2) В силу туманности наших требований, непонятно, каким образом Россия сможет их соблюсти. Отменить же санкции мы не может по политическим причинам: это будет воспринято как признак слабости.

(3) Эта проблема — отнюдь не вопрос жизни и смерти, однако внимания все же заслуживает. Именно поэтому мы и написали это эссе.

(4) Возможно, в этом вопросе я ошибаюсь. Однако, я подозреваю, что европейский консенсус по поводу санкций начнет рушится вследствие роста напряжения в трансатлантических отношениях.

Дамир Марусич, The American Interest