Коллективное погружение в прошлое

Пускай Беларусь наш общий дом, но деревни у всех разные.

Нынешний год в Беларуси назван Годом малой родины. Идеологические и культуртрегерские организации приступили к выполнению утвержденных наверху мероприятий. А, например, социальная реклама обращается к людям, которые покидали свои родные места ради городских условий и новых социальных возможностей, с просьбой вспомнить родные пепелища и оказать помощь оставшимся землякам доживать у родных могил.

Представляется очевидным, что самый последний городской аутсайдер по сравнению с любым сельчанином смотрится преуспевающим человеком. Некогда, благодаря упорству, готовности рисковать, иногда по счастливому случаю сумел реализовать себя. Как говорится, вышел в люди.

А теперь пришло время отдавать долги горемычным землякам?

Абсорбер человеческого материала

Лукашенко, анонсируя мероприятие, заявил, что на это важное решение его подвигли размышления о важности малой родины для каждого. Де мол, малая родина многолика, поелику люди в стране жили и живут разные и по-разному они покидали свои родные места.

Тем не менее, отмечу, что эта мощная миграция населения в города (из малой родины на большую родину) была, с одной стороны, типичной, с другой стороны, не имела никакой альтернативы. Только бегство давало шансы на лучшую жизнь.

Разумеется, основным абсорбером человеческого материала «малых родин» был город. Причем считалось, что города у нас растут по плану, а на Западе урбанизация стихийная, подчиненная только интересам конкурирующих девелоперских компаний.

Де мол, те в погоне за барышами возводят городские поселения, о каждом из которых мог квалифицированно судить советский управдом, для которого всякий западный город слыл «городом контрастов». И потому нет в них, по преобладающему мнению, ни порядка, ни справедливости, ни хороших для простых граждан условий проживания.

Это считалось абсолютно верным, но находились любопытные люди, которые задавались вопросом: «Почему советские города начинаются с палаток, в крайнем случае, с бараков, в которые селятся строители огромного химкомбината или металлургического завода? Почему эти бараки передаются потом семьям персонала, которые осваивают производство, эксплуатируют его?»

В романе Ивана Шамякина «Атланты и кариатиды» таким вопросом задается молодой архитектор. И не находит ответа на него. Он также не может объяснить себе и людям, почему западные города начинаются со строительства жилья для тех, кто приедет на строительство, а не наоборот.

В те времена такие вопросы казались едва ли не революционными, хотя на деле они только выражали общее недоумение советской общественности по поводу этой проблемы. Но при этом знали, что всегда именно таким образом строились все советские города.

Главными инструментами планового регулирования миграционных процессов являлись прописка и лимит.

Малые и средние города в качестве градообразующих имели фабрику или завод (в крупных городах их могло быть несколько), на которых производство могло быть вредным, условия труда — тяжелыми, зарплаты — недостаточно высокими, профессии — не престижными для местных жителей. Но они были привлекательными для иногородних граждан, готовых отказаться от своей малой родины в пользу тяжелой работы, гарантированной и регулярной зарплаты, койки в общежитии и перспективы получить отдельную комнату или даже квартиру.

Именно эти соображения применялись при составлении баланса трудовых ресурсов для практически всех промышленных гигантов и крупных городов.

«За это можно все отдать»

Разумеется, массовые регулярные приливы в столицы провинциального люда не обходилось без романтики. Но большее значение имело устойчивое желание покинуть постылую родную реальность, характерную полным отсутствием перспектив на будущее.

А ведь, как, писала Вероника Тушнова, «не отрекаются любя».

Если не любят, отрекаются? Но исход сельского народа из своей малой родины больше напоминал паническое бегство. Его провоцировал страх остаться здесь на всю жизнь и, вероятно, ненависть к устоявшемуся порядку, который не поддавался никаким переменам. В лучшую сторону, по крайней мере.

«Разве можно унести с собой свою родину на подошвах сапог?», — так возражал Жорж Дантон друзьям на их совет эмигрировать, чтобы спастись от политических репрессий Робеспьера. Политические репрессии в советской Беларуси практиковались во все времена и любым удобным для власти способом, поэтому многие не успевали убегать из страны от своих преследователей.

К тому же, для множества белорусов, покидавших малую родину, в том числе по экономическим причинам, сапоги были единственным движимым и недвижимым имуществом. То есть уходя, они уносили с собой и свою малую родину. Унося ноги.

Персонаж Буркова в рязановском «Гараже» на собрании членов гаражного кооператива, которое настаивало, чтобы он добровольно отказался от своего участка в пользу «блатника», поразил всех: «Я за машину Родину продал!». После такого заявления в комнате повисла минутная тишина. Все кинулись отсаживаться от него подальше. Председатель требует занести его слова в протокол. Но, как поясняет Бурков, он всего-навсего продал родительский дом в деревне, в котором он родился и вырос сам, и его отец. Просто ради приобретения машины ему пришлось продать дом, свою «малую родину».

Вот вам исчерпывающий список из нажитого «непосильным трудом» нескольких поколений советских людей, проживавших жизнь на малой родине.

Абсолютная вкусовщина

Разумеется, понятие «малой родины» имеет право на существование только в связи с художественным образом, который у многих стареющих людей вызывают ностальгические и сентиментальные воспоминания. Как хорошо было прежде, а теперь и мы не те, и все иное, но тянет вновь пройтись по заветной тропинке.

Но ведь позарастали стежки-дорожки. Где несколько деревень стояли, там нынче какое-нибудь садовое товарищество или новый полигон для утилизации твердых коммунальных отходов.

Вообще, ностальгия вещь индивидуальная, интимная. Как стихи, написанные своей подруге, которые опошляются, когда попадают на глаза посторонних. Но нам предлагают коллективное погружение в прошлое. Лукашенко презентовал своеобразную иерархию возможных «малых родин»: «Для одних это родной город, улица в городе или небольшой дворик, деревня, где прошли лучшие детские годы, для других — кусочек дикой природы, который радовал глаз и дарил чувство наполненности и покоя. А для тех, кто уехал искать счастья в другие страны, малой родиной стала Беларусь».

И что? Сильно сказано. И вот в чем сила. По мнению Лукашенко, пришло время каждому не только вспомнить о своих корнях, о месте, где осталась частица души, но и отдать долг этому клочку земли. Все знают, что мнение главного лица почти всегда приобретает вид директивы, которую «каждому» надо выполнять. И, если оценивать по возможностям, эмигранты должны платить больше, поскольку их доходы в среднем намного превосходят доходы тех, кто остался на их малой родине. С другой стороны, для жены малой родиной может быть театр, а для мужа — театральный буфет.

Цитата из Джона Кеннеди

В общем, абсолютная вкусовщина. Но в нашем государстве всякую стихию пытаются подчинить генеральной воле. А она выражается в том, что тот, у кого есть возможности отстроить и возродить «эти деревеньки», сможет назвать их своим именем. И вообще, не страна, а мы нуждаемся в том, чтобы сделать что-то полезное для родины. Чтобы таким образом осознать себя хозяевами собственной жизни, самодостаточными людьми, которые не только радуются успехом страны, но и чувствует к ним личную причастность.

Фактически Лукашенко процитировал Джона Кеннеди: «Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спрашивайте, что вы можете сделать для своей страны». Отвечая на этот призыв, американский фермер (менталитет у него такой) мог сказать, что на его ферме может хозяйствовать только он сам. Что государственные чиновники не имеют никакого права вмешиваться в его дела. При этом они обязаны оказывать ему всякую помощь, потому что Америка начиналась с фермы и остается Америкой, благодаря тому, что существуют фермы.

Впрочем, сказать можно многое, но в данном случае это не сильно противоречит реальности.

Это Америка — дом американцев, у нас несколько иначе. И в истории, и в современности. Вот Ленин писал, что в любом обществе существуют две культуры. Демократическая и реакционная, которая обслуживает интересы правящей эксплуататорской верхушки. Учитывая предельный плюрализм в оценках «малых родин», можно сказать, что в Беларуси существуют два типа деревень. Первая, процветающая, богатая и счастливая может быть названа Дроздами. Вторую, доживающую, которая не поддается никакому возрождению в ней социальной жизни можно назвать «деревенькой колхозной», крах которой предрекался еще в советские времена.

О Дроздах знают многое. О том, что недавно высокий чиновник там достроил свой дорогой дом, о том, что недавно сам руководитель государства подарил участок одной знаменитой пловчихе. И если оценивать дом и участок по рыночным ценам, то их стоимость превысит рыночные цены нескольких «деревенек колхозных».

И больше сказать нечего. Пускай Беларусь наш общий дом, но деревни у всех разные.

Можно сказать, что процесс депопуляции деревни продолжался десятилетиями, а сейчас фактически завершился. Среди горожан преобладают пенсионеры, которые давно утратили не только связи со своими родственниками, но и ностальгические настроения, которые пробуют использовать государственные идеологи. Ни на что продуктивное эти чувства нельзя использовать, но для галочки в справке — пожалуйста! Де мол, приезжали столичные артисты и дали для местных концерт.

Это — правда, поскольку всякое такое мероприятие оформляется финансовыми документами. Все остальное — пар в свисток.

Говоря по существу, свою «малую родину» большинство белорусов, если иметь ввиду только родные деревни, поселки и малые города, а не «хрущевки» в городских спальниках, утеряли навсегда. Правда, так называемые новые белорусы обретают и новые «малые родины». В тех же в Дроздах или в аналогичных по социальному статусу поселениях, где селятся соответствующие их вертикальному табелю о рангах местные «правящие элиты».

Константин Скуратович, «Белрынок»