Слово делает свободным

Деспотизм боится того, что люди просто начнут общаться друг с другом.

"Они делают это с нами только потому, что мы им это позволяем".

Лозунг, интересный не тем, что его произносит представитель российской оппозиции, а тем, что представитель явно рассчитывает на популярность такого лозунга. Представитель произносит эти слова, призывая людей выйти на площадь и заявить: "Не позволяем!"

Такие слова не произносили Милюков и Бердяев, Плеханов и Кропоткин, Сахаров и Новодворская.

Потому что это неправда. Ровно по той же причине люди и не выходят на площадь, а кто выходит, то не из желания "не позволить".

Рабство не "позволяют". Рабов завоевывают. Когда мечом, когда голодом. Никогда не словами. Агитация и пропаганда натыкаются на жесткий предел, который кладет любовь человека к свободе. Тут качественная разница между колобком и человеком. Человек ни за какие коврижки не расстанется со свободой.

"Они" сделали рабство, не спрашивая разрешения. Они сделали, делают и будут делать "это" насилием. Прежде всего физическим, затем душевным, потом духовным. Но "это" всегда насилие, и в основе этого насилие именно физическое. Не над каждым, рабы – это как раз те, кто не был убит, а кто был взят в плен, потому что убили соседа.

"Они" сделали это, когда взорвали дома в Москве, взорвали с жильцами. "Они" сделали это, когда стали расправляться с чеченцами, с грузинами, с украинцами. "Они" делают это в Сирии. Асад и Путин – "они" демонстрируют каждый своим рабам, что выбор простой: рабство или смерть. Точнее, что выбора нет, ведь смерть не выбор, а наказание за отказ быть рабом.

"Они" делают это ежедневно, когда унижают, лгут, глумятся. Не "обманывают", а именно "лгут". Ложь не с целью обмануть, а с целью напугать. Ложь действует, потому что это ложь с трупами, для наглядности. Убивают щедро, в России и за ее пределами, убивают без особой нужды, не потому, что убитые представляли угрозу, а потому что незапуганные живые представляют угрозу.

Обращенные в рабство, в отличие от обращенных в веру, теряют свободу – прежде всего свободу стремиться к свободе. Рабство, как и нищета, самовоспроизводится. Не на генетическом уровне, на политическом. Инерционная модель: трудно было захватить Зимний, трудно было убить Духонина на виду у толпы солдат, трудно было убить первые несколько тысяч человек, а потом уже стало легче – им, убивающим. Коллективизация даже не вызвала больших крестьянских бунтов, а уж Большой террор даже не был сильно большим и уж вовсе не был террором (большевики и тут соврали), обычной профилактической прополкой. Она и продолжается без перерывов, только лозунги меняются.

Здесь и Рубикон, здесь – нет, не прыгать, пусть обезьянки прыгают. Здесь – думать. "Они" делают это с "нами" не потому, что мы им это позволяем, а потому что нету "мы". Есть множество "я", не соединенных друг с другом в "мы".

Более всего соединению в "мы" мешает псевдосоединение. Например, под лозунгами "не позволим", да и под любыми лозунгами. Главное – соединение не в "мы", а в организацию. В чем разница? В организации не общаются. Как глумливо сказал один из "они", "парламент не место для разговоров". Это как сказать, что книжный магазин не место для книг. И ведь они именно это и имеют в виду! В библиотеку никак не пройти! Жизнь – не для жизни. Люди – не для общения. Люди – для организации. Давайте, организуйтесь!

Деспотизм не боится организации рабов в какую-то партию. Любая организация, составленная рабами, будет рабской. Эта организация может прийти к власти, это будет деспотизм хуже прежнего. Собственно, именно такое совершалось, когда к власти пришел деспотизм Ленина, свергнув деспотизм Романова, деспотизм Ельцина, свергнув деспотизм Горбачева.

Чего боится деспотизм? Что рабы начнут общаться друг с другом. Разговаривать по-настоящему, свободно, содержательно, а не трындеть озлобленно на тему "они нас обворовывают", "рабство у нас в крови". Это ведь чепуха! "Они" никого не обворовывают. Рабовладелец не обворовывает рабов, он по праву распоряжается землей с рабами. Рабство у "нас" не в крови – оно в миллионах надсмотрщиков, которые усердно следят, чтобы рабы делали что угодно, может быть, даже ничего не делали (пока нефть с газом есть), но чтобы рабы не общались. Трындеть – пожалуйста, зудеть – ради Бога, злобиться – да нет проблем, но не общаться.

Свобода есть общение, общение есть свобода. Первый признак того, что политическая партия не за свободу – что ее деятели не общаются с теми, кого якобы хотят освободить. Только предлагают "нам" лозунги, а поговорить подробно им некогда. Стиль Владимира Ильича Ульянова-Ленина.

Стиля свободы не существует, потому что у свободы много стилей. Сколько свободных, столько и стилей общения. Все свободные люди общаются одинаково, все рабы разнообразно не общаются. Именно это ведь имел в виду и Толстой, с его очень английским чувством юмора, когда писал про счастливые семьи. Счастье одинаково разнообразно, несчастье разнообразно стандартно.

Неужели так просто перестать быть рабом? Просто взять и заговорить с другим?

Было бы просто, «они» не делали бы с «нами» этого рабства. Трудно это – заговорить. Организация, организованность кажутся сильнее открытости, общительности. Если «они» победили благодаря организации (Ленин ведь откровенен был про «партийную организацию»), следовательно, их победить можно лишь «организацией» же. А вот и нет – «они» победили ведь не «нас», а предыдущих «организованцев». Их победа – их смерть, потому что «организация» есть обесчеловечивание, протез, который заменяет всего человека.

От упования на организация перейти к простому человеческому общению, начиная с общения в семье, общения с соседями, коллегами, единомышленниками, особенно трудно в системе, где, как сказал Маяковский, «улица корчится безъязыкая» в течение поколений, где немота поддерживается – о, не на генетическом уровне, а ежедневно миллионами цыкающих, от родителей и воспитателей в детсаду до учителей, полицейский и прочая, и прочая, и прочая. Трудно – но не невозможно. Иначе бы в мире не было свободы – а она есть, вопреки тому, что цыкающие утверждают, что свободы нет, а есть лишь разнообразно замаскированное рабство. Есть свобода, есть Слово свободное, есть вопреки всему – и поэтому есть надежда и на то, что «мы» станет наконец собранием «я», одинаково свободных благодаря разнообразию в общении с друг другом.

Яков Кротов, «Радио Свобода»