Ген справедливости

Как известные правозащитники начинают бороться за свободу в Беларуси.

Правозащитный центр «Весна» встретился с известной правозащитницей Сашей Кулаевой, которая 16 лет своей жизни посвятила работе со странами Восточной Европы и Центральной Азии в Международной федерации за права человека.

узнали, как Саша Кулаева пришла к защите прав человека. Как прошло её детство в семье диссидентов-правозащитников? Что больше всего впечатлило международную правозащитницу в работе с Беларусью?

«В нашей семье дома не было телевизора, и это все вокруг считали довольно странным»

— Конкретной причины, почему я выбрала правозащиту, как таковой нет. Сплелось очень много разных факторов. Я родилась в начале 70-х гг. в Москве в довольно сложное время. В тот момент уже начинался разгон диссидентского правозащитного движения, активными участниками которого были мои родители. Соответственно я жила в доме, в котором параллельно с собранием гражданских активистов постоянно проводились обыски. В детстве у многих моих друзей по политическим статьям в тюрьмах сидели родители. И, конечно, это определенным образом сформировало мое сознание.

Наши родители считали, что глупо и даже опасно скрывать от детей то, что происходит вокруг. Если им ничего не объяснять, то они могут сделать что-то неосторожное. И, естественно, с поправкой на наш возраст, нам все объясняли. Родители читали нам самиздатовскую литературу. Мы выросли на “Одном дне Ивана Денисовича” Александра Солженицына, “Верном Руслане” Георгия Владимова. В нашей семье дома не было телевизора, и это все вокруг считали довольно странным. Родители справедливо считали, что оттуда идет всякая неправильная информация. Поэтому дети нашего круга жили будто в двух мирах. В одном вступали в пионеры, клялись в верности коммунистической партии. А в другом, домашнем, было все наоборот, и мы знали, что нельзя говорить в этих мирах друг про друга. Такая полярность создания. Поэтому привычка плыть против течения выработалась с детства.

«Да и быт был довольно особый: на каникулы ездили в ссылки к друзьям родителей…»

— Сыграло свою роль знакомство в раннем возрасте с правозащитной теорией. До сих пор помню те жаркие споры на кухне про этическую оценку действий террористов-народовольцев. Уже с детства выработалась особая восприимчивость к беспределу. Да и быт был довольно особый: на каникулы ездили в ссылки к друзьям родителей, осваивали написание писем на письмах в лагеря, помогали формировать продуктовые посылки сидельцам...

Помню случай, как однажды сотрудники КГБ на саночках везли меня в детский сад, потому что дома у нас был обыск, и мою маму не выпускали на улицу. Такие воспоминания, безусловно, повлияли на сознание. В памяти остались плачущие друзья, у которых в очередной раз сел кто-то из близких. Было чувство отрезанности от общества. Чувство, что мы живем чем-то другим, чем живет все общество.

Когда в 9 лет меня принимали в пионеры на Красной площади, мои родители вообще не пришли. Зато помню умиленные лица мам и пап всех остальных детей. У меня не было школьной формы: родители отказались её покупать. Я пришла в школу в гражданской одежде, хотя и похожей на нужную форму. Вот такие детские моменты наибольшим образом повлияли на мое мировоззрение.

Ещё помню случай, когда в 1986 году при обыске у нас забрали “Собачье сердце” Михаила Булгакова. Мама тогда запальчиво сказала этому офицеру, который уже сутки разворачивал наш дом: “Не пройдет и года, как “Собачье сердце” будет у нас опубликовано!” Удивительно, что менее чем через год повесть была опубликована. Мир стремительно менялся.

Оставила, конечно, отпечаток семейная дружба с известными правозащитниками Ларисой Богораз, Анатолием Марченко, Сергеем Ковалевым, Юрием Гастевым. Это были очень близкие друзья моей семьи. А с Сергеем Ковалевым дружим до сих пор. В памяти стоят домашние концерты в нашей гостинной Юлия Кима, Петра Старчика. Но думаю, что я собиралась, подрастя, все же заняться чем-то другим. Установки, раз наши родители были такими, значит и мы должны быть такими – ни у кого из нашей детской команды не было. Да и родители все были специалистами в каких-то своих областях, это ж не было тогда никакой профессией.

«Это был страшный год, когда погиб Толя. Казалось, что мрачнее быть не может ничего...»

— Началась перестройка. Мне тогда было уже достаточно лет, чтобы увлечься такими темами. В наши 16 лет мы наблюдали, как падают стены, выходят из тюрем политзаключенные. Наш дом наполнился уже совсем другими разговорами, в которых появились помимо протестов, еще и мечты, которых ранее почти не было. В 70-80-е годы был протест, была готовность к каким-то жертвам, но понимания, что это может что-то изменить, я думаю, не было…

Во времена перестройки появилось понимание: жизнь стремительно начинает меняться. В 1988 году Европарламент учредил премию «За свободу мысли» имени Сахарова, первым лауреатом которой посмертно стал друг нашей семьи Анатолий Марченко. Он был борцом за права человека в СССР, проведший почти 20 лет в тюрьме. За два года до премии Анатолий умер в результате более чем 3-месячной голодовки за освобождение всех политических заключенных. Это был страшный год, когда погиб Толя. Казалось, что мрачнее быть не может ничего...

И вдруг, всё то, что казалось невозможным, оказалось возможным. Наша безумная энергия первых перестроечных лет давала ощущение настоящей свободы. Мы можем много говорить о тех годах, но все равно не передать чувство сносящей голову свободы. Помню первые поездки за рубеж, первый приезд иностранцев, с которыми можно было, не прячась по паркам, встречаться, приглашать домой, открыто говорить на иностранных языках. Это все сложилось в одно целое, которое оказалось сильнее наших профессиональных планов, желаний. Я училась литературе, собиралась стать филологам. Моя сестра Стефания Кулаева училась на историка средних веков. А кончилась все тем, что мы оказались в правозащитных организациях. И теперь обе больше 20 лет работаем в правозащите в разных странах

«Можно было спокойно получать толстые журналы, которые публиковали всю «нелегальщину» за последние сто лет»

— Мы все тогда на всё реагировали. В 1991 году устраивали демонстрации, когда ввели войска в Вильнюс. Устраивали акции против первой чеченской войны. Тогда создавались всяческие гражданские инициативы. Все куда-то торопились, политзаключенные встречались, библиотеки формировались. Можно было спокойно получать толстые журналы, которые публиковали всю «нелегальщину» за последние сто лет. В дома невозможно было зайти: на порогах пачками стояли «Новый мир», «Знамя», «Огонек». В этих газетах и журналах писали крамольные слова, которые мы еще пять лет назад читали под подушками с фонариком. Конечно, вся эта ситуация произвела на нас большое впечатление на фоне того, что было до того. Это был светлый переход от отчаяния и мрака 70-80-х годов, когда было почти полностью разогнано правозащитное движение. Тогда сидели все, а у тех, кто не сидел, были бесконечные обыски: явно готовились новые дела. И вдруг расцвел такой цветок!