Страна неравенства

То, сколько денег богатейшие россияне держат за рубежом - сопоставимо с богатством всех граждан внутри страны.

С экономической точки зрения Россия — страна неравенства. Посмотрите, к примеру, на Ингушетию: в этом регионе до 40% бедных, уровень жизни на уровне Гондураса. А теперь на Сахалин, где самый высокий в России валовой региональный продукт на душу населения, сопоставимый с сингапурскими показателями. Или на Москву и Санкт-Петербург, которые существуют в другой экономической лиге. С таким разнообразием Россия входит в тройку лидеров по неравенству регионов внутри страны среди государств Европы и Центральной Азии, говорится в новом докладе Всемирного банка.

Эксперты уже не в первый раз приводят Россию как вопиющий пример имущественного неравенства, чтобы подчеркнуть свой тезис: на фоне всемирного роста несправедливости старый общественный договор начинает трещать по швам. Растущая пропасть между богатыми и бедными вредит демократии, экономическому росту и социальной стабильности по всему миру. Победу Дональда Трампа на президентских выборах в США, как и «Брексит» в Великобритании, часто связывают именно с тем, что целые группы населения в этих странах чувствуют себя покинутыми и проигравшими из-за глобализации. Шокирующий уровень неравенства в России тоже рано или поздно должен привести к тому, что имущественное расслоение превратится в огромную головную боль для властей.

«В российской публичной сфере об этой проблеме почти не говорят, — рассуждает профессор Шанинки, социолог Григорий Юдин. — Отчасти это связано с тем, что российские власти больше всего боятся двух вещей: осознания масштабов неравенства и коллективного действия. Вместе эти два явления образуют детонирующую цепочку».

В самом по себе неравном распределении благ нет никакой исторической сенсации. Однако элементарная статистика показывает, что дерегулирование рынков начиная с 1980-х годов привело к резкому увеличению доли капитала в мировом ВВП, в результате чего появился перекос в сторону сверхбогатых людей. В то же время доходы среднего класса, не занятого в современных креативных индустриях, в лучшем случае топтались на месте. В будущем новая волна автоматизации труда, по-видимому, лишь усилит эту тенденцию.

Большой взрыв на постсоветском пространстве

Ученые давно обсуждают, что делать с растущим экономическим неравенством, но в академический мейнстрим эту проблему внедрил французский экономист Тома Пикетти, опубликовавший в 2015 году книгу «Капитал в XXI веке». Благодаря Пикетти и другим крупным ученым внимание к теме неравенства больше не является маркером социалистических взглядов.

В этом году 19–20 сентября Московский центр Карнеги проводил в Сколково конференцию «Russian Economiс Challenge», посвященную глобальному неравенству и его преломлению в российских реалиях. На конференцию приехал один из соратников Пикетти по Парижской школе экономики — молодой экономист Филипп Новокмет.

В прошлом году в российских и мировых СМИ прогремела совместная научная статья Пикетти, Новокмета и Габриэля Зукмана (еще одного специалиста по неравенству французского происхождения), озаглавленная «От Советов до олигархов: неравенство в России с 1905 по 2016 год». Это монументальное исследование, привлекающее внушительный объем разнообразных статистических и налоговых данных, чтобы оценить динамику имущественного расслоения в России за последние 100 лет.

В отличие от широко растиражированного отчета банка Credit Suisse, согласно которому 1% россиян владеет 75% всех национальных богатств, работа французских экономистов основана на более солидной методологии и содержит меньше гипотетических допущений (что уж говорить про Росстат, подход которого к подсчету неравенства многие экономисты считают безнадежно устаревшим).

Наибольший интерес для авторов статьи представляет последняя четверть XX века — период транзита от плановой экономики к рыночной системе. Их основной вывод состоит в том, что крах СССР и скачкообразный переход к рынку привел к «большому взрыву» в области экономического неравенства.

Россия пострадала от «шоковой терапии» куда больше, чем любая другая посткоммунистическая страна, включая даже Китай, где перемены были более плавными.

После демонтажа советской системы, нацеленной на принудительное выравнивание доходов, верхние 10% зарплат россиян стали расти повышенными темпами, тогда как жизненные стандарты более бедной половины населения в реальном выражении снижались (речь идет о данных за 1989–2015 годы). Как следствие, сближение в уровнях доходов ощутила на себе только меньшая часть населения. С этим травматичным опытом 1990-х связано сохранившееся до сих пор отторжение масштабных реформ в широких слоях населения.

«Российский капитализм почти не ставит ограничений на большие состояния. Это очень близко к США, где существует мантра экономического роста только для самых богатых», — объяснил Новокмет. В современной России наблюдается высокая дифференциация населения по доходам: доля 1% в национальных доходах составляет 20–25% — на уровне США и Китая, но все же меньше, чем в Латинской Америке.

Но с распределением капитала дела обстоят на порядок хуже. «Все исследования подтверждают, что здесь самое высокое неравенство богатства — в этом Россия абсолютный чемпион, остальные страны далеко позади. То, сколько денег богатейшие россияне держат за рубежом — от $800 млрд до $1 трлн, — сопоставимо с богатством всех россиян внутри страны», — говорил на конференции главный экономист Европейского банка реконструкции и развития Сергей Гуриев.

Особенно высокая концентрация богатств наблюдается на самой верхушке — на уровне 0,1% населения. «В современном капитализме неравенство устроено по принципу матрешки: какую бы единицу вы ни взяли — верхние 10% или верхний 1% — внутри нее всегда будет гигантский разрыв. Ресурсы концентрируются в самом хвосте любого из этих субраспределений», — констатирует Григорий Юдин.

Кроме того, для России характерна крайне сильная географическая дифференциация регионов по уровню жизни. «Сидя в Москве, мы живем фактически в Европе, тогда как другие регионы находятся на других континентах», — рассказывал новый ректор РЭШ Рубен Ениколопов. Поэтому единственный способ получить статистически достоверную картину средней российской жизни — просто исключить столицу из оценок.

Политэкономия неравенства

В экономической науке нет консенсуса на предмет того, как социальное неравенство связано с экономическим ростом. Базовая гипотеза гласит, что развитие экономики часто сопровождается определенным увеличением неравенства, но не более того. Некоторые выводят из этого наблюдения прямую причинно-следственную связь: якобы именно высокое неравенство обеспечивает рост процветания, а любая борьба с ним ведет к социализму и нищете. Впрочем, экономисты в своих выводах гораздо осторожнее. Они начинают с того, что выделяют множество видов неравенства, которые по-разному влияют на экономический рост: неравенство возможностей, доходов, имущества, репутации, субъективное неравенство и т. д.

Наиболее вредным считается низовое неравенство возможностей, когда люди не могут реализовать свои таланты из-за разных стартовых условий (пола, расы или социального происхождения). Например, когда одаренные дети из бедных семей не имеют возможности получить хорошее образование и оказываются в «ловушке бедности».

Этой нездоровой ситуации противопоставляется «справедливое неравенство», или неравенство исходов: больше работаешь — больше получаешь. Неравенство исходов вытекает из наличия рыночных стимулов, которые, как считается, являются обязательным компонентом экономического роста. «Плохое» неравенство, не связанное с личными усилиями, напротив, воздвигает барьеры для развития экономики.

Почему же правящие элиты не предпринимают ничего для снижения «плохого» неравенства, ведь им должно быть выгодно увеличение общего пирога? «Независимый и уверенный в себе средний класс снижает вероятность сохранения власти. Олигархи, оказываясь в конкурентной среде, часто не могут реализовать себя. В такой ситуации вам достаточно вашей доли в стагнирующей экономике», — объяснял Сергей Гуриев главный парадокс современной политэкономии.

В долгосрочной перспективе самая большая проблема с неравенством связана с захватом институтов — даже если элиты действительно заслужили свое богатство, все рациональные стимулы подталкивают их зафиксировать свое положение и исключить конкуренцию, согласился Рубен Ениколопов. Особенно низкая толерантность к конкуренции наблюдается в режимах, основанных на доступе к ренте.

Экономист Андрей Мовчан выделил два способа реагировать на неравенство: борьба за устранение несправедливости путем коллективного действия или попытка использовать привилегии в свою пользу.

«Если мы посмотрим на российские опросы, то увидим, что массовый выбор совершается в пользу второго варианта: родители хотят, чтобы их дети стали силовиками, студенты мечтают работать в «Газпроме» и т.д.», — полагает Мовчан.

То, что большинство людей предпочитает бороться за место под солнцем, а не менять несправедливую систему, позволяет властям управлять обществом даже при зашкаливающем уровне неравенства. В России неравенство не является легитимным, но из-за отсутствия веры в коллективное действие оно ощущается как неисправимое, добавляет социолог Григорий Юдин.

Сейчас с проблемой роста имущественного расслоения сталкиваются все страны, включая страны так называемого «скандинавского социализма». Но несколько относительно успешных примеров показывают, что помимо ночного кошмара большинства экономистов — тотальной «уравниловки», искажающей стимулы к конкуренции — существуют более тонкие институциональные системы и инструменты экономической политики, позволяющие сглаживать неравенство. В частности, Пикетти с соавторами при помощи сравнения разных траекторий посткоммунистического транзита показывает, что резкий бум неравенства, произошедший в России в 1990-е, вовсе не был неизбежным условием перехода к рынку.

К самым эффективным и «нейтральным» способам борьбы с неравенством относятся развитые системы социального обеспечения и разнообразные прогрессивные налоги: налог на имущество, налог на доходы с капитала и в особенности налог на наследство. «Прогрессивный налог на наследство должен иметь высокую ступеньку — например, получая в наследство сумму от 100 млн рублей, вы платите 30%. Это будет снижать социальное напряжение, — говорил профессор Чикагского университета Константин Сонин. — Сейчас самое подходящее время для таких мер: российские олигархи как раз приближаются к 60 годам».

Прогрессивная шкала подоходного налога в список оптимальных решений не входит, поскольку снижает мотивацию к труду и его труднее собирать, но он может использоваться в идеологических целях, добавил экономист. Перспективным может оказаться подход, связанный с безусловным базовым доходом, но развернуть такой эксперимент в полном масштабе пока что не по карману даже развитым странам.

Эффективность против демократии

Сегодня даже экономисты правых взглядов уделяют много внимания вопросу неравенства, поскольку большой разрыв между богатыми и бедными, каким бы объективным ни было его происхождение, приводит к всплеску популизма и кризису репрезентативной демократии. Как объяснил Сонин, в основном экономистов в неравенстве волнуют две вещи: потеря эффективности и фактор социальной дестабилизации.

«Исторический опыт показывает: бедные в какой-то момент перестают верить элитам (в том, что система справедлива, а они просто недостаточно стараются разбогатеть. — А.Х.), сжигают президентский дворец, и все это может закончиться гражданской войной».

Или, в лучшем случае, народ проголосует на выборах за популистского политика, что, как и гражданский конфликт, пагубно сказывается на росте ВВП.

Несмотря на высокую продуктивность экономических дискуссий о неравенстве, этот подход имеет ряд ограничений. Проблема в том, что между критериями экономической эффективности и социальной справедливости обычно существует непреодолимый конфликт. Чаще всего экономист, не задумываясь, делает выбор в пользу первого. Но как быть с тем, что императив экономического роста может субъективно восприниматься людьми как несправедливый? Невозможно заставить американского шахтера смириться с тем, что разработчик Google должен зарабатывать в десятки раз больше него, потому что таковы потребности современной экономики.

Главный аргумент защитников рыночной системы состоит в том, что, несмотря на рост неравенства, уровень бедности в мире за последние 30 лет радикально сократился. 200 лет назад большая часть человечества вообще жила в экстремальной нищете. Если волна поднимает все лодки, то какая разница, что некоторые из них поднимаются куда выше, чем другие? Но почему-то оказывается, что разница есть. Хотя американский бедняк по мировым меркам — довольно состоятельный человек, от этого он не менее остро ощущает окружающую его несправедливость.

«Бедность, как мы знаем со времен первых социальных законов в индустриальной Англии, — это социальное явление, — говорит Григорий Юдин. — Люди бедны не из-за того, что не дотягивают до какого-то произвольно установленного прожиточного минимума, а потому, что существуют в определенной культуре бедности: у них нет мотивации, чтобы развиваться, они изолированы и т.д.». Бедность относительна, а значит, даже многократный рост ВВП не сделает людей счастливыми, если 99% этого прироста достается 1% населения.

«Человек по своей природе чувствует себя некомфортно, когда горстка людей концентрирует у себя все экономические ресурсы и лишает его политической власти на собственной земле», — резюмирует Юдин. Альтернатива более узкому подходу, ориентированному на достижение статистических показателей как на самоцель, — признать, что борьба с неравенством является политическим проектом, а не технической проблемой. Но на данном этапе дискуссии о неравенстве сделать такую ставку готовы немногие.

Арнольд Хачатуров, «Новая газета»