Россия отстала от самой себя на 400 лет

Россия в 1650 году и сейчас выглядит практически одинаково отсталой в сфере просвещения, науки и технологий.

В попытке показать несовременность России я стал искать историческую точку, с которой ее можно было бы наиболее рельефно сравнить.

Относительно недолгие поиски привели меня в 1650 г., и, признаюсь, такой экскурс оставил у меня больше грустных впечатлений, чем вся работа над не слишком-то оптимистическим основным сочинением. Я хотел бы обратить внимание на несколько обстоятельств, отчасти условных, но в основном очевидных.

*

Во-первых (что, собственно, и стало моей «точкой отсчета»), это практически полное совпадение карт России 1650 и 2018 гг. Как раз в 1649 г. формально была присоединена Сибирь — к востоку от Томска и дальше, до современного Приморья на юге и Чукотки и Камчатки на северо-востоке. Но, как и сегодня, Россия на западе заканчивалась вскоре за Смоленском; на юге — в общем, тоже там, где сейчас начинается территория, которую российской можно считать чисто условно; на юго-западе борьба с крымскими татарами проходила в местах нынешних «народных республик»; северо-западные границы тоже не сильно отличались от нынешних. Да, тогда еще не было Петербурга, в Москве пока не радовались захвату Крыма, а тейповая организация северокавказских племен смотрелась более органично вне российской «юрисдикции» — но в целом, глядя на две карты, сложно отделаться от впечатления, что, совершив огромный исторический вояж длиной почти 400 лет, Россия вернулась в далекое прошлое. Но каждая новая последующая параллель делает это впечатление еще более устойчивым.

*

Во-вторых, если обратиться к экономике, мы увидим, что в 1650 г. Россия по размеру своего «народного хозяйства» была, как и сегодня, приблизительно в 3 раза меньше Франции (сравнения я даю в текущих обменных курсах валют, так как во времена золотого стандарта никаких «паритетов покупательной способности» не существовало). Дополнительную яркость сравнению придает и то обстоятельство, что на долю нашего далекого, но уже соседа, Китая, в то время приходилось около 23% мировой экономики, что сегодня уже почти достигнуто. Нельзя также не отметить, что российский экспорт в то время почти наполовину состоял из сибирской пушнины и уральского металла (замените пушнину на нефть — и получаем оценку роли Сибири в экспорте, почти не изменившуюся с тех пор) и в значительной степени был представлен зерном (эту позицию Россия почти вернула как раз за последние пару десятилетий). Привозились же в страну потребительские товары, большинство которых она не производила (заменим качественные ткани на телефоны и оргтехнику, и окажется, что мы за долгие века так никуда и не ушли).

*

В-третьих, если коснуться военной сферы, окажется, что русская армия в 1651 г. насчитывала 133 тыс. человек – почти вдвое больше, чем располагал Людовик XIV в 1661 г., и сегодня по численности военных и силовиков Россия существенно опережает все европейские страны. Однако качество армии было не слишком высоким; по вооружению она уступала большинству королевских армий Европы, и последовавшее через пятьдесят лет начало петровских войн хорошо показало ее реальные возможности. Сравнивая военный потенциал (если не считать ядерного, применение которого невозможно) России и ее соседей, мы получим приблизительно такую же картину, как и 400 лет назад: по флоту на Балтике мы уступаем даже Польше, на Черном море неоспоримо морское доминирование турок; даже украинская армия сегодня не менее боеспособна, чем прежде войска Речи Посполитой. В своей военной стратегии Россия выглядит такой же уязвимой и защищающейся, какой она была несколько столетий тому назад.

В-четвертых, что более существенно, мы можем наблюдать быстрое сближение управленческих и правовых систем. Как раз накануне рассматриваемой даты, в 1649 г., «Поместное уложение» сформировало юридический кодекс Московского царства со всеми его «наисовременнейшими» чертами — от принципа «кормления» и узкого круга царских приближенных, вершивших дела страны, до институционализации холопства, столь заметного в начале XXI в. в качестве базового типа социального поведения. Характерно, что наказания за преступления против людей разного социального статуса были различными (что ведется еще от «Русской правды») — и в наши дни это прекрасно воспроизводится в компенсациях, выплачиваемых за смерть холопа (например, погибшего при пожаре) и за смерть государева человека (как в случае с полицейским, сбитым машиной ФСБ на Новом Арбате). Соответственно, и судебная система тогда и сейчас выстроена так, что на справедливое разбирательство можно рассчитывать лишь в случае, если тяжбу ведут равные по социальному положению стороны, в то время как смерд никогда не отстоит свои права от притязаний боярина.

*

В-пятых, сложно не видеть определенных черт сходства и в отношениях государства и прислуживающей ему церкви. Середина XVII века и наши дни – это время, когда прошло всего несколько десятилетий с момента установления и восстановления патриаршества; время, когда Церковь претендует на то, чтобы во многом определять «идентичность» страны, противопоставляя ее остальному (и прежде всего европейскому) миру как носителя истинных и глубинных ценностей ложным и наносным ценностям западного христианства, тем более раздираемого веяниями Реформации. Разумеется, делает она это в соответствии с правилами византийской «симфонии», никоим образом не отклоняясь от воли верховной власти (это уже после 1652 г. Москва увидит Никона, который посмеет перечить царю и закончит извержением из священства). Во многом можно утверждать, что середина XVII в. и начало XXI столетия — периоды, в которые светская и «духовная» власть в России находятся в наибольшей гармонии друг с другом за последние пятьсот лет, в том числе пребывая в крайне схожей формальной иерархии и в очень близком идеологическом резонансе.

*

В-шестых, Россия и тогда и сейчас выглядит практически одинаково отсталой в сфере просвещения, науки и технологий. До основания Славяно-греко-латинской академии — прообраза университета, который, говоря современным языком, вошел бы в топ-50 мировых/европейских вузов, остается еще больше 30 лет; уровень грамотности населения составляет около 4–6%, доходя до 20% среди посадских людей (если сделать поправку на современную глобализацию и заменить способность читать и писать на знание хотя бы одного иностранного языка, мы получим практически идентичные цифры). «Науки» все больше обслуживают идеологические запросы власти, а доля возвращающихся из иностранных университетов россиян неумолимо приближается к показателям пятисотлетней давности, когда, как известно, из посланных Борисом Годуновым для обучения в Европе пятнадцати человек обратно приехал только один. Что касается «технологических трансфертов», то Россия сегодня выглядит как один из крупнейших в мире нетто-импортеров технологий, каковой она была и в допетровское время.

*

Можно, наверное, найти и много других параллелей, так или иначе указывающих на наше место на шкале исторической «современности» — но, я думаю, и этого достаточно для того, чтобы озаботиться вопросом о том, куда идет Россия в последние несколько десятилетий. Мы с Михаилом Зыгарем, видимо, действительно существенно сходимся в основном подходе к оценке нашего места и наших перспектив — в центре внимания у нас находятся не сравнения современной России и современного западного мира; мы не стремимся показать, что страна от кого-то отстала (лично мне кажется, что идеология догоняния имеет существенные изъяны).

Мы, пусть и по-разному, стремимся показать читателю, что Россия отстала от самой себя, что с некоторого времени начался период ее движения в направлении, прямо противоположном тому, в котором идет подавляющее большинство населения нашей планеты.

Мы откатываемся в прошлое; наш автомобиль не просто отстает от более скоростных машин — он едет по встречной, заставляя других водителей испуганно шарахаться то влево, то вправо. Эта езда, конечно, обеспечивает находящемуся в водительском кресле огромный прилив адреналина — но она может закончиться в любой момент, как только один из дальнобойщиков по только ему известной причине решит не вилять на дороге, увидев невесть откуда взявшуюся странную повозку.

Владислав Иноземцев, «Эхо Москвы»