Выдавливать раба

Тяга человечества, лучших его представителей к свободе всегда будет жива.

"Палата № 26. Больничная история". Так называется вышедшая в издательстве "Лимбус-пресс" новая книга Олега Басилашвили, которую он презентовал в середине сентября в Петербурге в открытой киностудии Лендок. Редактор книги филолог Борис Аверин написал о ней: "Первая книга Басилашвили ("Неужели это я?! Господи...", 2012 год, издательство ОЗОН. – Прим.) разошлась на пять тиражей, и вот, наконец-то, мы дождались вторую. В ней события личной жизни автора тесно переплетены с событиями историческими, ведь он был в центре происходящих изменений в стране. Картина меняющегося мира описана в "Палате №26" настолько живо, остроумно, интересно и таким ярким языком, что читается книга как увлекательный роман. Это настоящая литература".

В своей книге Олег Басилашвили вспоминает очень много ярких эпизодов из политической жизни в России. Уже в самом начале он описывает заседание Съезда народных депутатов РСФСР 28 мая 1990 года, которое стало ключевым для политической карьеры Бориса Ельцина. Тогда всё решили буквально считанные секунды. Съезд несколько дней не мог избрать председателя Верховного Совета, и уже было поставлено на голосование предложение снять боровшихся за этот пост кандидатов, среди которых был Ельцин, и выдвинуть новых. Олег Басилашвили и еще несколько депутатов съезда бросились к президиуму и добились отмены голосования. Вечером того же дня Олег Басилашвили организовал для депутатов показ на "Мосфильме" фильма Станислава Говорухина "Так жить нельзя". И на следующий день Ельцин при поименном голосовании все-таки был избран главой российского парламента.

О своей работе с Борисом Ельциным и Тимуром Гайдаром, о понимании роли культуры вообще и драматического театра в частности Олег Валерианович Басилашвили рассказал в интервью Радио Свобода.

– Название книги недвусмысленно отсылает к чеховской повести, но с доктором Андреем Ефимовичем Рагиным из "Палаты №6" все-таки вы совсем не ассоциируетесь, трудно представить вас опустившим руки, как он. Вот вы лежали в больнице, а написали целую книгу. Для вас "Палата №26" – это то, что происходит сейчас в России?

– Нет, это, пожалуй, не то, что происходит в России. "Палата №26" – это некий намек на сумбур в моей собственной душе, в душе человека, которому уже девятый десяток, который пытается осмыслить свою собственную жизнь. Вот, собственно, и все.

– Ваша книга – книга воспоминаний, и вы описываете очень интересные события, в частности, эти считанные секунды, связанные с избранием Бориса Ельцина. Как начиналась ваша политическая карьера?

– Как-то все забыли о том, что был Съезд народных депутатов СССР, а параллельно с ним существовал Съезд народных депутатов РСФСР. Я был избран народным депутатом на Съезд народных депутатов Российской Федерации. Я никогда не был депутатом на съезде СССР, как многие считают, и не был членом Верховного Совета. Все, что сделано Борисом Николаевичем Ельциным и его командой в первые годы, это было сделано с подачи Съезда народных депутатов Российской Федерации. И понятие частной собственности, и разгосударствление, и свободное хождение валюты, и выезд за границу, и ряд постановлений – убрать шестую статью из Конституции (о руководящей роли КПСС. – РС), и многое другое было сделано на Съезде народных депутатов Российской Федерации, именно Российской Федерации. Мало того, команда Гайдара, который был несколько месяцев всего на посту председателя Совета министров, требовала многочисленных реформ по переформированию экономической, прежде всего, жизни Российской Федерации. Но на одной только территории России проводить эти реформы было невозможно, ибо в Советский Союз входило еще много республик. Поэтому и добивались от Горбачева повсеместного принятия реформ и их проведения, но этого не было сделано. Вот отсюда и появилось наше осуществленное потом желание – выделить Россию в самостоятельную республику. Вот как это произошло. А в Верховном Совете я принимал участие в работе комиссии по культуре Верховного Совета, но не будучи членом Верховного Совета.

– В книге вы пишете, что вам посоветовал баллотироваться Кирилл Лавров, и вы это предложение немедленно приняли. Вы написали: "Лавров предложил, блестя зеркальным взглядом". Я это не расшифровал, что вы имеете в виду?

– А никак это не надо расшифровывать. У него просто были такие глаза блестящие, и мы про него говорили – "зеркалит".

– Ваша книга пронизана разочарованием, и тут можно вспомнить и Анатолия Собчака, который в какой-то момент, как вы пишете, перестал вас замечать, и других. При этом нет никаких сомнений в вашем искреннем желании перемен к лучшему в стране в начале 1990-х. Вы вините себя в том, что происходит в России сейчас? Или все пришло к тому, к чему должно было прийти? Ведь трудно изменить общественное сознание быстро.

– Мы очень благодарны Михаилу Сергеевичу Горбачеву за ту гласность, которую он породил, за возможность высказаться, не боясь ничего, за многое другое. Михаил Сергеевич начал те перемены, которые привели к дальнейшему реформированию республики Россия. Но непосредственные перемены и реформы были начаты Гайдаром и Борисом Николаевичем Ельциным, и здесь было достигнуто очень многое. Просто мы о многом забыли, но это работает и по сегодняшний день. Другой разговор, что при громадных размерах нашей страны, России, довольно трудно одномоментно проводить реформы повсюду. Тормозится развитие реформ, тут и человеческий фактор, и географический. Поэтому многие задачи не были выполнены. Но очень многое и удалось. И то, что сегодня помогает нам жить в какой-то степени, это сделано Борисом Николаевичем и Егором Тимуровичем.

– В книге вы пишете: "Надо не по капле выдавливать из себя раба, как говорил Антон Павлович, а тоннами, не жалея тюбика, лет 200, не менее". Означает ли это, что в России нормальная жизнь может наступить только через 200 лет?

– Я думаю, что эту фразу можно адресовать не только гражданам России и не только гражданам бывших советских республик, а эту фразу в той или иной степени можно адресовать жителям земного шара вообще. Потому что в каждом из нас, будь он эскимос или американец, живет эта капля, в одном больше, в другом меньше. Все мы люди, зависимые от той системы, в которой живем. Системы всюду разные, но эти системы государственные. А государство, как заметил еще Александр Сергеевич Пушкин в "Медном всаднике", подавляет свободу человеческую. Потому что, если ты живешь в окружении громадного количества людей, ты должен считаться не только со своими желаниями, но и с пожеланиями миллионов и даже миллиардов, которые тебя окружают. Это и есть то самое ощущение, будем называть его – рабское или иначе можно назвать, которое живет в каждом из нас. Еще Маяковский мечтал, чтобы "в мире, без Россий и без Латвий, жить единым человечьим общежитьем" и "чтоб вся на первый крик - Товарищ! - оборачивалась Земля". До воплощения этих лозунгов Маяковского, пусть они чрезвычайно идеалистичны, необходимо жить очень долго, и не одно поколение уйдет, прежде чем будет подобное положение на земном шаре.

– Когда Ельцин предложил вам стать министром культуры России, о чем вы подумали?

– Я подумал об одном. Мне показалось, что это для меня неподъемная работа. Потому что, как я понимаю, культура, говоря очень упрощенно, это тот клейкий состав, который склеивает воедино совершенно разных, не похожих друг на друга внешне и внутренне людей, и превращает массу этих разных людей в единое целое, называемое народом, нацией или еще как-нибудь. И когда культура загнана в подполье, как это было при советской власти, постепенно это понятие нации или народа размывается. Недаром в Декларации прав культуры академик Дмитрий Лихачев писал: "Культура представляет главный смысл и главную ценность существования как отдельных народов и малых этносов, так и государств. Вне культуры самостоятельное существование их лишается смысла." Вот взять на себя подобный труд я просто побоялся, потому что я считал, что на этом месте должен быть высококомпетентный и эрудированный человек такого рода, как академик Лихачев. Кроме того, я актер, и стать министром культуры – это значит забросить свою работу, потому что заниматься двумя такими важными работами невозможно одновременно. Надо переезжать в Москву, бросать Большой драматический театр, бросать свои попытки добиться в своей актерской работе хотя бы приближения к какому-то абсолюту, надо забыть об этом и заниматься культурой. Это сложно, у меня на это не хватило бы сил. Поэтому я отказался, дважды. Спасибо Борису Николаевичу за его предложения, но я отказался и носился по Москве в поисках достойной кандидатуры. Мне казалось, что фамилии Щедрина, или Евтушенко, или Вознесенского, или еще кого-то подобного им достойны того, чтобы возглавить Министерство культуры, быть во главе культурной работы в России. Культуру России, конечно, необходимо было возрождать. И Борис Николаевич Ельцин во время нашей с ним беседы сказал мне очень точную фразу: "Я с вами целиком и полностью согласен, потому что, как мне кажется, возрождение России должно начаться с возрождения ее культуры". Поэтому он сделал все, чтобы нашей комиссии по культуре помочь. Он выделил культуру из общего комитета, где были наука, образование, спорт, туризм и культура тоже, в отдельную комиссию, для приданий ей большего веса что ли. Потом мне удалось найти одного человека – замечательного режиссера Говорухина, который согласился, у него глаза загорелись. Но у него был отпуск, он тоже за время отпуска многое взвесил и отказался. И на себя взвалил этот тяжелейший труд Юрий Мефодьевич Соломин, главный режиссер Малого театра. И честь ему и слава, он сделал очень и очень многое хотя бы по поддержанию тех остатков культуры, которые у нас тогда были, и очень многое сделал для развития ее. Я горжусь тем, что поддерживаю с ним хорошие отношения, и я ему очень благодарен за это.

– Правильно ли я понял, что это вы рекомендовали Соломина Борису Ельцину?

– Нет, нет, не я. Мне это как-то в голову не приходило, я среди литераторов в основном искал подобную кандидатуру. А кандидатуру Соломина предложил Федор Поленов, председатель комиссии по культуре в Верховном Совете. Она так и называлась у нас – Отдельная комиссия по культуре. Добились того, чтобы был принят закон "О культуре". Который был во многом декларативен, конечно, но там было две неоспоримой важности статьи. Что на культуру Российская Федерация выделяет из своего бюджета не менее 2 процентов от бюджета, это гигантская сумма, и не менее 6 процентов от муниципальных бюджетов, это тоже громадная сумма. И этот закон иногда даже выполнялся. Так что мы сделали в этом отношении очень много. А потом я спросил Егора Тимуровича Гайдара, что он думает по поводу сохранения и развития российской культуры, он развел руками и сказал: "Я не знаю, ничего не могу вам сказать". Это был честный и правдивый ответ порядочного человека, он действительно не знал, у него голова была занята другим. Вы представляете, что происходило в России в 1990-е годы, когда промышленность лежала, сельское хозяйство отсутствовало фактически, магазины были пустые и так далее. Но через неделю буквально он подошел ко мне и сказал: "А что если принять такой закон, предложить такого рода закон, что бюджет Российской Федерации может обсуждаться только после того, когда будет принят бюджет России по культуре? Это вызовет дискуссии и родит истину". Он был абсолютно прав в этом отношении. Но после ряда консультаций с другими фракциями Съезда, и в Верховном совете, и так далее я понял, что даже в список не внесут это предложение, поэтому это все погасло. Но вообще говоря, конечно, предложение Гайдара очень было интересным, на мой взгляд.

– Актер и политик в вашей душе никогда не конфликтовали? Ведь актер понимает, как сложно "настроить" человеческие души, а у политика в руках рычаги, которыми он может резко изменить жизнь.

– Да, конечно, поэтому я и не политик. Я себя никогда политиком не считал и не считал, что занимаюсь политической деятельностью. Просто настали времена, когда мне, как и многим другим, казалось, что мы тоже можем помочь России встать на нормальные, цивилизованные рельсы развития. Вот, собственно говоря, и все. И мы как могли помогали тем, кто занимался непосредственно реформацией России, ее экономического и политического строя, помогали им в жуткой борьбе против консерваторов, так будем их называть.

– В свое время театр был отдушиной для людей. Я сам помню, как бегал на спектакли БДТ, старался достать билеты в ваш театр любыми способами. Какую роль сейчас театр играет в общественной жизни России?

– В те времена был и Большой драматический театр Товстоногова, и "Современник" в Москве, театр Любимова на Таганке, не буду всех достойных перечислять. Кроме этого в стране, в общем, никаких развлечений не было. Кроме кинематографа, который тоже иногда создавал шедевры, и музеев. Не было трибун. Большой драматический театр в какой-то степени являлся трибуной перемен. Но вы когда посещали БДТ, когда-нибудь слышали со сцены нашего театра какие-либо политические лозунги, призывы и так далее? Нет же, этого никогда не было. Мы просто боролись на сцене за правду в человеческих взаимоотношениях, за правду. Взять любой спектакль, допустим "Мещане", – правда человеческих взаимоотношений в семье. Не ложь, не фальшь, не приукрашенный быт, а то, что на самом деле происходит между отцами и детьми, в чем заключается конфликт отцов и детей. И во всех своих постановках Георгий Александрович пытался докопаться до этой правды. Не всегда это получалось, но в ряде случаев получалось очень здорово. И эта правда, несущаяся со сцены нашего театра, со сцен других театров, подобных "Современнику" или Таганке, она противоречила той жизненной правде, которая витала в воздухе в те времена. Так что театр в те времена можно было назвать некой общественной трибуной. Даже если там шла трагедия Шекспира "Ромео и Джульетта", все равно правда взаимоотношений между юными мужчиной и женщиной перевешивала ту правду, которая была вокруг нас. И выдающиеся режиссеры, Ефремов, Товстоногов, Эфрос, Любимов и многие другие, подвергались остракизму. Ведь эти театры, их спектакли были критикуемы нещадно, снимались подчас с репертуара именно из-за той правды, о которой я вам говорю.

Что касается сегодняшнего дня, то благодаря той свободе, которая возникла сейчас в театральном деле, а эта свобода зафиксирована и в статьях нашей новой Конституции, и в законе о культуре, "художник имеет право на любую форму самовыражения", можно делать все, что хочется. И режиссеры начали делать все, что им хочется и можется. Но тут происходит иногда такое страшное смешение. Можно ведь выдать за новацию нечто бездарное, мотивируя тем, что "вы просто не понимаете то, что я хотел сказать, а я хотел сказать очень многое благодаря своим новациям". Грубо говоря, прикрыть свою беспомощность яркими лоскутьями постмодернизма.

Так происходит, конечно, не всегда. Тот же Константин Богомолов, который поставил спектакль по Достоевскому "Братья Карамазовы", который кроме удивления и отторжения ничего во мне не вызвал, ставит замечательный спектакль в Московском художественном театре с Олегом Табаковым и Натальей Теняковой ("Юбилей ювелира" – пьеса английской актрисы и драматурга Николы МакОлифф, спектакль был поставлен в 2015 году к юбилею Олега Табакова. – РС). Замечательно играли два артиста! Значит, Богомолов попытался при его большом таланте, несомненно, пойти по иному пути и добился подлинного результата, который проник в мое сердце. Я восхищен этим спектаклем и работой актеров! Мало того, после этого он ставит в нашем Большом драматическом театре спектакль по пьесе Гусева, пьесе 30-х годов (пьеса Виктора Гусева "Слава". – РС), воспевающей героизм советских людей, партии и так далее. Казалось, архаическая пьеса, ушедшая навсегда, но мне так понравился этот спектакль! Он тоже поставлен с некими формальными изысками, но они направлены в глубину моего сердца, и получился спектакль грустный, ностальгический, с иронией и грустью, говорящий о той вере, которая жила тогда во многих из нас. Вере в коммунизм, вере в справедливость и так далее. И замечательно играют там артисты наши. Так что меня этот спектакль Богомолова глубочайшим образом тронул, значит, он и иже с ним режиссеры ищут новые пути, которые достигнут зрительских сердец. И их находят. Тот же Римас Туминас поставил "Евгения Онегина" тоже как бы с формальной позиции. Но так, что я рыдал в конце спектакля от той правды, которую открыл мне Туминас в пушкинском произведении, глядя на Ольгу, не мог сдержаться. И не только на Ольгу, но и на Онегина, на Ленского и так далее.

– Значит, театр продолжает быть той трибуной, какой он был в советские времена?

– Я не думаю, что его можно назвать трибуной. Если в советские времена та правда, которой иногда добивались режиссеры советского театра в своих спектаклях, противоречила той лжи, которая лежала вокруг, в обществе, то сейчас у театра эта задача тоже есть, но она не является первоочередной. В первую очередь театр обращается к душам людей в попытке заставить их взглянуть на самих себя, на свое существование в этом мире. Сравнить его с тем идеалом, который дан нам богами, если говорить высокопарным слогом. В этом, мне кажется, задача сегодняшнего театра. Впрочем, я думаю, каждый режиссер ответит по-своему.

– В советские времена существовали театры, которые принято называть репертуарными. А антрепризные театры могут решать задачи, о которых вы только что сказали?

– Несомненно! Сейчас идет распад театральных трупп. В мою юность, допустим, переход артиста Московского художественного театра, замечательного театра, созданного Станиславским и Немировичем, допустим, в труппу Вахтанговского театра был совершенно невозможен. Не по административным причинам, а по причинам разного понимания эстетической и идеологической задачи театра. Например, Константин Сергеевич, когда брал к себе в труппу артиста распавшегося театра Федора Корша, беседовал с ним о театре, о той судьбе, которая его ожидает в Художественном театре. В конце беседы, об этом написано в книге Бориса Петкера, артиста Художественного театра, Станиславский вынул из своего галстука золотую заколку, в левую руку взял розу, которая стояла в бокале, этой заколкой оцарапал себе кожу, капелька крови была на этой заколке, и вместе с этой кровью он заколку вколол в эту розу и подарил этому артисту, говоря: "Ну, надеюсь, теперь мы с вами вместе навсегда". Как можно было уйти после этого в какой-то другой, даже замечательный театр? И Станиславский видел в труппе единомышленников. Людей, которые занимаются одним общим делом, некий монастырь, в котором люди служат не себе, а театральному богу, которому они поклоняются. У каждого режиссера, наверное, свой бог. У Мейерхольда один, у Вахтангова другой, у Таирова третий, у Станиславского четвертый. Но каждый молится этому богу и ради него работает. Поэтому перейти из труппы в труппу было безумно сложно внутренне, морально. Сейчас условный "артист Иванов" играет в Театре сатиры, а завтра он играет в МХТ, а послезавтра он играет где-то еще. Уже все границы стерты, к сожалению. Но я думаю, что все постепенно возобновится. Георгий Александрович Товстоногов называл труппу БДТ "террариумом единомышленников", потому что в каждой семье, а труппа – это семья все-таки, существуют и ревность, и интриги, и ссоры, и разрывы. Но все-таки это семья. И мне кажется, что дальнейшая судьба российского, да и вообще мирового театра сводится к тому, что театры основные будут семьями, проповедующими каждая свое.

Что касается антрепризы, Георгий Александрович еще во времена советской власти говорил мне, что за антрепризой будущее, что система советского театра себя исчерпала, необходим поиск новых форм, новых взаимоотношений между артистом и режиссером. И что настанет время, когда антреприза заполонит все. Сейчас можно даже МХТ назвать антрепризным театром, в нем работают артисты из других театров время от времени, и артисты Художественного театра работают в других театрах, и так далее. Но постепенно из этого "мусора" родится опять некий Станиславский, который вернет все на круги своя, но уже на более высоком уровне.

– Вы рассчитываете на молодое поколение в России? И у кого молодым людям сейчас учиться – у книг, у театра или у Навального?

– Как говорится, не сотвори себе кумира – ни из Навального, ни из Путина, ни из кого-либо еще. Надо жить своим умом. Но все-таки, конечно, та тяга человечества, лучших его представителей к свободе, о которой мы с вами говорили в начале нашей беседы, она всегда будет жива. Только другой вопрос – какими путями ее добиваться и что это значит, эта свобода. Это не вседозволенность, которая позволяет тебе быть свободным, но топтать другие индивидуальности, а нечто другое. Человечество еще до этого не дожило. Думаю, что в результате доживет. И одним из мощнейших инструментов по выработке такого самосознания человечества является культура вообще и российская культура в частности. И, конечно, российский театр.