«Хочешь представить результаты исследования? Плати»

Бывшая сотрудница Академии наук рассказала правду о своей работе.

Научная работа обычно представляется нам в романтических красках, но как на самом деле работают женщины-ученые в нашей стране, мало кто знает. Одна из «бывших» ученых рассказала tut.by о своем опыте работы в этой сфере.

«У нас парадоксальная специализация»

Героиня этого текста попросила не упоминать ее имя и фамилию: несмотря на то, что девушка разочаровалась в работе научного сотрудника в Беларуси, она надеется, что когда-нибудь все изменится и она захочет вернуться. Ведь еще до поступления в университет Анна (имя изменено) мечтала, что будет помогать людям.

Анна окончила Международный государственный экологический институт имени А.Д.Сахарова по специализации «иммунология». Работала в Белорусской медицинской академии последипломного образования и в Национальной академии наук Беларуси, но оставила эту область и занялась фотографией. То, о чем девушка мечтала при поступлении в университет, оказалось далеко от реальности:

— У нас парадоксальная специализация. Мы владеем лабораторными методиками, но на работу в Минздрав нас взять не могут. То есть мы, иммунологи, — сугубо для науки. А ведь на эту специальность поступали преимущественно те, кто хотел быть связан с медициной, и это логично, поскольку у нас большинство предметов связано с биологией человека, мы умеем работать с кровью, с иммунограммами, — рассказывает Анна.

Анна вспоминает, что после окончания университета найти работу по душе было непросто: университет выпускает много специалистов, тогда как рабочих мест мало, а финансирование на исследования выделяют скудно. Уже во время учебы, на практиках, стало ясно, что условия будут спартанскими. Кто-то поступал в магистратуру, чтобы отдалить дату начала отработки, кто-то уходил в декрет. Многие одногруппники после распределения были шокированы размером зарплат — они были около 2 миллионов неденоминированных рублей.

В дипломе у девушки стоят две специальности: иммунолог и учитель биологии. Последний вариант для работы Анна не рассматривала: говорит, что если бы хотела стать учителем, то поступала бы в педагогический. Поэтому пошла в науку.

«Дали сумму, которой не хватило на покупку одной упаковки одного реактива»

Анна рассказывает, что научная работа стоит достаточно дорого: даже простое иммунологическое исследование обойдется примерно в 10−20 тысяч белорусских рублей.

— Когда я работала, иммунограмма на одного человека стоила около 50 рублей. На одном анализе, разумеется, исследование не построишь: нужно две группы, каждая по 10, а лучше по 20 человек. Тогда уже можно обнаруживать закономерности и делать какие-то выводы. И мы сейчас говорим далеко не про самое масштабное и затратное исследование.

По словам Анны, в Беларуси ученый всегда совмещает исследования с другой работой, не входящей в его должностную инструкцию. Ежегодно нужно подавать руководству смету, где будет указано, какие материалы и в каком количестве нужны для исследований, находить их стоимость и места продажи, выяснять, во сколько обойдется доставка, связываться с продавцами… По документам, за закупки отвечают отдельные люди, но, поскольку они не понимают специфику каждого научного исследования, этим занимаются научные сотрудники.

— Реактивы, как правило, очень дорогие, от 100 долларов за упаковку, поскольку производятся только в Европе и США. То, что для них по стоимости подъемно, в Беларуси непосильно. Чтобы финансово поддерживать белорусских ученых, существует республиканский фонд фундаментальных исследований. Если у тебя есть идея для исследования (обязательно фундаментального, не прикладного), то можно написать туда заявку. Нужно приложить к заявке бюджет, указать, какие реактивы тебе нужны и сколько они стоят. Заявки одобряют, но денег дают намного меньше, чем просишь. Моей подруге, например, дали сумму, которой не хватило на покупку одной упаковки одного реактива. В итоге у тебя есть обязательства провести исследование и отчитаться о нем в фонд, но как это сделать, непонятно, поскольку денег на материалы нет, — рассказывает девушка.

«Мы учились делать исследования, а не продавать»

В обязанности научных сотрудников входит не только закупка расходных материалов:

— Как-то начальство дало нам распоряжение запатентовать результаты работы. Хорошо, запатентовали. А потом руководство говорит, что за продление патента нужно платить, тратить на это деньги учреждения не хочется, поэтому ищите своим патентам покупателей. Почему этим занимается не институция, а научный сотрудник? Как нам продавать патенты? Дать объявление в газету? Пойти на рынок? Мы учились делать исследования, а не продавать. В итоге, конечно, из этой затеи ничего не вышло, патенты просто перестали продлевать. И при этом ежегодно научный сотрудник должен отчитаться в том, сколько научных статей он опубликовал, сколько патентов подал. Это же профанация, — пожимает плечами Анна.

Анна говорит, что, помимо исследований, научный сотрудник должен заниматься бюрократией. Мелкие бумажные дела отвлекают внимание и тратят время:

— Каждый день мы должны писать план работы, указывая временные интервалы исполнения с точностью до 15 минут. Писать отчеты. Библиотечного дня давно уже нет, поэтому читать по работе уже приходится за рамками рабочего времени. Это постоянное напряжение и цейтнот.

«Интерес к науке должен быть в первую очередь у руководства»

Анна сталкивалась и с проблемами, связанными с оборудованием. Оказывается, купить прибор — это только полдела, но часто на покупке все останавливается.

— Даже если нужные приборы покупались, то программное обеспечение к ним, бывало, не заказывали. Говорили, что это дорого. То есть можно отчитаться про обновление оборудования, и никому не важно, что на нем сложно работать, потому что многих программ нет. Можно было бы сделать с этим прибором куда больше, а так ты частично его используешь.

По словам девушки, очень многое зависит от начальства на местах.

— Кто-то прислушивается к потребностям сотрудников, старается выбить грант, обосновать важность проводимых исследований. Кто-то не готов сражаться за финансирование, поскольку зарплата в любом случае у него будет. Интерес к науке должен быть в первую очередь у руководства — иначе работать практически невозможно.

«Хочешь представить результаты своего исследования? Плати»

Анна говорит, что сотрудничество с зарубежными коллегами происходит, но точечно:

— Включенность в мировую науку зависит прежде всего от позиции самого ученого. Кто-то не хочет читать зарубежные научные издания (или хочет, но не владеет английским в достаточной мере), а кто-то пытается ездить на конференции. При этом поездки на конференции не оплачиваются. Более того, тебя могут не отпустить. Был случай, когда можно было съездить посмотреть новый прибор, причем принимающая сторона брала расходы на себя. Не то что командировку тогда не дали — за свой счет не отпустили. Поездку надо еще заслужить — вот что дословно мне сказали.

При этом Анна отмечает, что не везде картина настолько мрачная:

— Бывают руководители, которые понимают важность развития своих сотрудников. Они пытаются выбить деньги, потому что билеты, проживание и организационные взносы — это накладно. Дело в том, что для участия в конференции, для публикации в научном журнале почти всегда нужно заплатить взнос. И если в Беларуси это несколько десятков долларов, то за рубежом — несколько сотен. Хочешь представить результаты своего исследования? Плати. Это общепризнанная практика, и финансируют участие в конференции не ученые из собственного кармана, а институции, которые они представляют, спонсоры. Бесплатные конференции, куда можно подать свои данные, — большая редкость.

«В лучшем случае полученными данными воспользуются иностранные ученые»

Анна ушла из мира науки с разочарованием. Девушке не хотелось заниматься низкооплачиваемой работой, которую, по ее мнению, не ценят и не будут применять на практике:

— Хочется, чтобы сделанное имело практическую пользу. У науки, особенно если это касается биологии и медицины, конечная цель в том, чтобы помочь человеку. Это не может быть наукой ради науки. У нас же получается так: молодцы, закрыли тему, отчет в папочку положили, папочку на полочку — и больше ее не трогаем.

Например, мы исследовали коз с человеческим геном, то есть коза производила пригодный для человека лактоферрин, важнейший белок грудного молока. Этот белок был произведен в больших количествах, а теперь его не могут продать, поскольку существует сильное предубеждение против генномодифицированных продуктов. Произвели огромные объемы продукции, а о том, что с ней делать, заранее не подумали. Как такое может быть? — недоумевает Анна.

Бывает и такое, что до готового продукта дело и вовсе не доходит.

— Часто для запуска продукта в массовое производство проходят годы и десятилетия клинических исследований. Сначала производится доклиническая часть, потом пробуют на животных, на людях, изучают действие. Этот цикл состоит из этапов-проектов. И вот, например, один проект реализовывается, по нему отчитываются — и все, конец. Обидно то, что это исследование не плохое, не бесполезное, но проведено зря, поскольку дальнейшие этапы не запланированы. В лучшем случае полученными данными воспользуются иностранные ученые. А ведь мы могли бы довести дело до конца сами.

«Отношения в последнем коллективе стали для меня последней каплей»

— Меня держал интерес. Практически сразу после поступления стали закрадываться мысли, что нужно искать другую сферу деятельности, но я до последнего их отгоняла. Да, платят мало, да, выкладываться нужно сильно, но за этим есть и много того, что захватывает. Отношения в последнем коллективе стали для меня последней каплей. Идет ученый совет, и руководитель рассказывает, что думает о личности того или иного сотрудника, попавшего в немилость. И это абсолютно не про здоровую и корректную критику. Человека прилюдно оскорбляют, остальные молчат. Конечно, сотрудник долго такое не выдержит. Подобные методы были в ходу у высшего руководства, более мелкие начальники могут и повышать голос, и ругаться матом.

Анна уволилась из Академии наук, едва закончился срок работы по распределению.

— Спросили, хочу ли я продлевать контракт. Ответила, что нет. Я смирилась с тем, что ничего изменить не получается. Ты приходишь с интересом и горящими глазами, работаешь несколько лет, отражаешь давление — а потом в тебе ничего уже не остается, — подводит итог девушка.