Дмитрий Полиенко: В колониях плохо относятся к Лукашенко

Белорусский узник совести - о тюрьме, политике и личной жизни.

«Я написал в департамент исполнения наказаний жалобу о том, что могу лишиться ноги – друзьям спасибо, что подняли тогда тему в СМИ. Только после этого меня отправили в больницу в Жодино». 24 октября из тюрьмы выпустили белорусского «узника совести» Диму Полиенко. Парень провел полтора года в колонии, а KYKY поговорил с ним о том, как это место высасывает силы и здоровье. И почему остальным заключенным было опасно общаться с ним.

Кто такой Дмитрий Полиенко и почему он узник совести

Диме Полиенко 24 года, но когда мы встречали его на вокзале после тьрюмы – он казался старше своих лет. Против него в апреле 2016 года возбудили уголовное дело после велопробега «Критическая масса». В тот день несколько десятков человек собрались возле минского Оперного, чтобы проехать по городу на своих велосипедах. Милиция посчитала, что процессия грубо нарушила ПДД, выехала на проезжую часть и не реагировала на требования ГАИ. После этого в конце 2016 года Полиенко получил жестокий приговор – два года лишения свободы с отсрочкой.

Тогда его признали виновным сразу по двум статьям УК: «Насилие либо угроза применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел» (ст. 364) и «Изготовление и распространение порнографических материалов или предметов порнографического характера» (ч. 2 ст. 343 – за видео на странице в соцсети). В апреле 2017 года суд отменил отсрочку исполнения наказания, потому что Дима не смог найти работу и получил три административных ареста за весну 2017 года (надо сказать, Полиенко участвовал в акциях анархистов и протестовал против строительства бизнес-центра в Куропатах). В итоге парня отправили в колонию на полтора года.

В августе 2017-го международная правозащитная организация Amnesty International признала его узником совести. После этого Диме стали приходить десятки писем поддержки от активистов, музыкантов и кого угодно еще –  Но выпустили его из тюрьмы только 24 октября 2018-го. «Выпустили в четыре часа утра. Вывезли машиной скорой помощи, а потом на перекладных везли до Осиповичей. Там посадили на электричку, и сейчас он едет в Минск», – говорили друзья.

На вокзале кроме друзей и журналистов Диму встречали сотрудники в гражданском – они снимали всех на камеру, стоя в метре от нас, и быть незаметными даже не собирались. Подъезжает электричка с дачниками. Друзья Полиенко бегут в начало поезда, журналисты – за ними. Из вагона выходит невысокий парень в тюремной робе, улыбается нам, но я даже не сразу узнаю в нем Диму. Он ужасно похудел, у него зэковская короткая стрижка, а тюремная роба будто отражается на цвете лица. Тюрьма не красит никого.

Фото: Радио Свобода

Друзья его обнимают и тут же надевают на него теплую куртку. У Димы из вещей – только маленький пакет, в котором письма и блокнот. Журналисты задают ему вопросы про колонию, про руководство, спрашивают про условия содержания. Дима заметно волнуется – у него трясутся губы, да и голос подводит. Но он рассказывает, как в колонии попадал в штрафной изолятор, что администрация оказывала на него психологическое давление, заставляла носить на одежде желтую бирку, которая свидетельствует о склонности узника к «деструктивной деятельности и экстремизму».

Из колонии парня освободили в четыре часа утра – его вывезли на машине «скорой помощи», транспортировали в Осиповичи, а там посадили на электричку. У рандомного пассажира электрички парень попросил телефон, чтобы позвонить друзьям. Подъезжает такси – Дима очень просит меня, чтобы беседа состоялась потом, попозже.

Через неделю после освобождения Полиенко выглядит намного свежее, бодрым и отдохнувшим. Определенно, свобода – лучшее лекарство. Он много шутит, что ему непривычно на воле, что социализироваться сложнее, чем казалось. Говорит, отвык от огромного количества людей, транспорта и уж тем более – от повышенного внимания к себе.

«Папа меня не встретил»

«Я должен был освобождаться, как и все, в десять утра. Но меня подняли в четыре утра под предлогом «разобраться с моими вещами». Я был сонным, даже не понял, чего от меня хотят. Потом понял, что меня освобождают. Из колонии меня вывезли на машине скорой помощи, возили по Бобруйску, завезли в Осиповичи и там посадили на электричку. Одежду и какие-то вещи я оставил заключенным. Много людей сидит по большим срокам – им вещи больше пригодятся, чем мне. Им важнее.

У меня напряженные отношения с отцом, по сути, мне сейчас жить негде. Отец живет с новой женщиной в квартире моего деда. А в той квартире, где мы жили раньше, он одну комнату продал за копейки, во второй комнате живет сестра, я проживаю в третьей. Думаю на время переехать к друзьям, пока решу вопрос жилья. Мне обещали помочь с юридическими вопросами.

У нас с папой всегда были напряженные отношения – посылку же [в тюрьму] мог только он послать, друзья его постоянно дергали. Звонили и говорили, мол, давайте Диме соберем одежду, продукты. Вроде бы договариваются, а потом отец не поднимает трубку – уже пьяный спит и не слышит. Хотя на свидания приезжал. Мои друзья меня очень поддерживали и финансово, и морально. Присылали абсолютно все: одежду, нижнее белье, носки, обувь, продукты, деньги.

Папа не встретил меня. Когда мы с ним встретились, я спросил, почему он не приехал на вокзал. Отец отмахнулся, мол, зачем приезжать, все равно увиделись бы. С сестрой отношения тоже напряженные. Тюрьма проверяет человека на преданность, лишь единицы остаются рядом.

Тяжело социализироваться после тюремного вакуума. Я все еще рано просыпаюсь, хотя понимаю, что могу спать сколько угодно и высыпаться. Но нет, привычка осталась.

Большая часть осужденных – это осужденные за наркотики. Например, если общее количество осужденных – три тысячи, то за наркотики из них будет примерно человек девятьсот. Чтобы в тюрьме не сломаться, нужно не вестись на провокации. И нельзя никому доверять. Человек может казаться другом, но нужно помнить, что в тех местах друзей быть не может. Ты можешь рассказать что-то личное тому, кто будет казаться тебе другом, а он сдаст тебя и даже глазом не моргнет. Я читал книги, где описано это. Есть книга Игоря Алиневича «Еду в Магадан» – там все описано от и до. Мне лично эти знания помогли в тюрьме, чтобы в последующем не сломаться и не нажить себе проблем.

«Дима, зачем тебе все это нужно?»

Конечно, хватало морального давления. Однажды меня посадили в одну камеру с неонацистом, но мы с ним поняли, что это специально, что это провокация. В тюрьме все в равном положении. У всех одинаковый режим, одинаковая одежда – все одинаковое. В шесть утра подъем, заправляем нары, идем в столовую, дальше проверка, работа на промзоне. Так каждый день. И если ты в тюрьме, приходится жить по ее правилам, даже если считаешь все это неадекватным. Все зависит от статьи, самый низкий статус имеют педофилы. Они выполняют всю самую грязную работу.

Фото: Фёдор Телков и Денис Тарасов

Письма мне писали очень много людей и из разных стран. В основном люди из России и Беларуси. Письма – это очень важная поддержка. Нам их приносили утром. Если во сне у тебя какой-то свой мир, то когда просыпаешься, вокруг снова этот серый вакуум. Становится грустно, тюремная обстановка давит. Ну представьте: все серое, все в одинаковом, это очень депрессивно.

А тут приносят письма – и ты словно погружаешься в новый мир. Морально ощущаешь, что ты не один и что тебя там ждут. Это очень классное ощущение поддержки и понимания, чувствуешь, что нужен людям на воле. У меня с незнакомыми людьми завязывалась переписка, и нам было, о чем общаться. Одна девушка написала мне письмо и очень красиво его оформила – раскрасила, рисунки нарисовала, все ярко и аккуратно. В своем первом письме она написала, что прочла обо мне в интернете и впечатлилась историей моего заключения.

На протяжении всего срока мы списывались, она писала о себе, а я – о себе. Я даже открытки специально для нее делал. Мы с ней встретились на свободе, и теперь у нас отношения.

У людей, которые следят за событиями в стране, либо есть желание поддержать человека, либо нет. И заставлять писать письма никого не нужно, это не сработает. А многие даже не знают, что можно написать письмо. Просто стоит объяснять, что их письма очень поддержат человека, даже если письмо абсолютно простое и банальное. Вплоть до рассказов о погоде – все это интересно читать.

В тюрьме были люди, которые говорили: «Дима, зачем тебе все это нужно?» Я еще до тюрьмы встречал таких и старался с ними обрубить контакты. Мне говорили, мол, ты можешь уехать, получить политическое убежище и жить хорошо. А еще спрашивали, сколько мне платят. Люди не могли поверить, что активизм – это всего лишь мои убеждения и деньги я не получаю. Сколько бы я ни доказывал им, все равно это бесполезно. Мне лично обидно, что люди в первую очередь стремятся к личной наживе.

«В колонии очень большая смертность»

С медициной в колонии все ужасно. У меня были проблемы с ногой – пошла экзема. В колонии мне давали зеленку, чтобы мазать рану. Это было похоже на издевательство. Я спросил у врача, что еще можно сделать, кроме того, как мазать зеленкой. Врач ответил: «Если бы я знал, что можно сделать, я бы работал не в колонии, а в больнице».

Я написал в департамент исполнения наказаний жалобу о том, что могу лишиться ноги – друзьям спасибо, что подняли тогда тему в СМИ. Только после этого меня отправили в больницу в Жодино. Врачи буквально за два дня вылечили мою ногу. Вообще, отношение врачей в Жодино было очень человечным и внимательным, я даже хотел им написать какую-нибудь благодарность. Врачи в больнице и врачи в колонии – это просто земля и небо. Перед моим освобождением в колонии умер мужчина. По законодательству, людей не могут освобождать из больниц, человек должен находиться в месте заключения. Этому мужчине оставалось два дня до освобождения, у него был цирроз печени, он уже был очень бледным, глаза желтые. Он плакал от боли, просил вызвать ему скорую – никто не вызывал. А на следующий день он умер.

В колонии большая смертность, люди часто умирают. Нехватка еды, витаминов, серость кругом, напряжение, депрессивность – все это убивает морально и физически. Идем однажды в столовую, а там сидит старичок, еле шевелится. Идем обратно – а он уже лежит мертвый. И всем наплевать, никто из администрации не считает заключенных за людей, лечить их не хотят. Там отбывают срок даже люди, у которых нет ног. При мне сидел мужчина, у которого были проблемы с ногами. Операцию ему делать не хотели, потом пришлось ногу ампутировать. А после ампутировали и вторую. Мужчине осталось сидеть около двух лет. Это прямой показатель того, насколько государство негуманное. Вместо того, чтобы как-то помочь человеку, они говорят, мол, ты заключенный и должен страдать.

В колонии есть набор стандартных лекарств. Вообще, чтобы родные прислали лекарство, нужно потратить очень много сил и времени. Нужно составить список, который врач должен согласовать, и только через месяц человек это лекарство получит. У меня астма, но ингалятор я получил только через месяц. Хотя понимал, что приступ астмы может случиться в любое время. Опять же, не у всех есть родные, которые могут прислать лекарство.

Первое время я вообще не мог есть в колонии, меня тошнило от этой еды. Завтрак – каша перловая или овсяная, белый хлеб и чай. Обед более менее неплохой. На ужин могли дать вареные макароны, в которые воды подливали – получался суп. Передачу трудно забрать, так как всегда очередь. Это если почтой присылают, а не на свидании передают. Иногда стоишь за передачей и по два, и по три дня – за это время могут испортиться все продукты. Вот была лютая жара – пока я забрал передачу, уже половина продуктов попортилась.

«Я работал на швейке, хотя у меня астма»

Новый год мне даже понравилось праздновать, мы делали самодельные торты с кремом со сгущенкой, салаты готовили. Праздновали каждый в своем кругу, музыка до шести утра играла. Выходили на улицу и смотрели на салюты, которые в Бобруйске пускали. Даже в тюрьме чувствовалась новогодняя атмосфера. Несмотря на то, что многие боялись со мной общаться, потому что за это могли лишить свиданий и просто надавить, все равно старались подойти втихую и поздравить с Новым годом. Даже подарки дарили – пряжку на ремень «Змiтру Палiенка на память» с белорусским орнаментом. Жаль, что ее не удалось вынести. 

Душ в тюрьме раз в неделю, у нас в отряде были ведра из-под краски, в которых мы нагревали воду и мылись. Около умывальника у нас была кабинка, где можно было помыться. Кстати, такое ведро мне подарили на день рождения – оно очень дорого стоит. Купить такое ведерко стоит блок сигарет. Да, торгуют в тюрьме абсолютно всем, даже одеждой. Валюта – это, конечно, сигареты. Есть «двушки», а есть «единички». «Двушки» – это дешевые сигареты типа «Короны», а «единички» – это какой-нибудь «Кент». И одна пачка «единички» – это де пачки «двушек». Такие расценки. Любые наркотики в тюрьме пресекаются, никто даже про это не говорит. Я сидел с барабанщиком группы «Дай дарогу!» Артемом Мельниченко – старался даже в тюрьме находить людей с более-менее схожими интересами.

На самом деле, работа в тюрьме не тяжелая. Я работал на швейке, просто основной тяжестью для меня были условия труда. У меня же астма, а на промзоне ничего не проветривается, постоянная пыль – я там просто задыхался. С самого начала врач поставил мне запрет на работу на промзоне, а замначальника колонии все равно отправил меня туда. Сделал он это специально.

Я долго воевал, чтобы меня перевели на другую работу, но когда начались проблемы с ногой и пошел информационный поток, с работы меня сняли. Если есть люди, которые могут поднять шум в тех же СМИ, то ты защищен в колонии. Если у тебя нет таких людей, это плохо. Например, у парня-неонациста, с которым мы сидели вместе, нет никакой поддержки. И давление на него оказывали очень сильное – проблемы с письмами, какие-то штрафы, предупреждения, изолятор. Думаю, если бы у него была поддержка на свободе, если бы его друзья и родные поднимали шум, то всего этого не было бы.

Если кому-то захочется помочь заключенному, можно просто написать письмо. Но сначала стоит понять, что можно писать, а чего писать не стоит – чтобы не навредить человеку. Финансовая поддержка тоже важна, если на воле пять рублей – не очень большая сумма, то в тюрьме эта сумма очень помогает. Человек сможет взять себе какую-то важную вещь.

Солидарность – превыше всего. Я храню все письма, они мне очень дороги. Когда сидишь в колонии, перечитываешь их по несколько раз. Когда вышел на свободу, смотрел акции солидарности в честь меня – так приятно! Это очень помогает, прямо окрыляет. В колонии же полная информационная изоляция. Кстати, там смотрят НТВ и не очень хорошо относятся к Лукашенко. Но почему-то уверены, что если бы у нас был президентом Путин, у нас все было бы круто.

Они думают, что в России курорт (смеется). Я устал им что-то доказывать и объяснять – да и не хотелось подставлять себя, все-таки в закрытом учреждении находишься. Это на воле пошлешь и дальше пойдешь. Сейчас я разбираюсь с учетом в РУВД, с жильем, хожу на лекции – пока не устроюсь на работу. Друзья уже нашли варианты, но если устроюсь официально, придется все отдавать на административные штрафы. Активисты помогли мне финансово, чтобы я восстановил зубы, которые повредили милиционеры – так что сейчас я буду заниматься остальным здоровьем. А там уже и с работой видно будет».