Бархатная революция: как Чехия и Словакия стали свободными
Не случайно Международный День студентов совпадает с днем победы над коммунистическим режимом в Чехословакии.
Среди государственных праздников Чешской Республики 17 ноября занимает особое место: это не только Международный день студентов, но и День борьбы за свободу и демократию. Праздник также отмечается и в Словакии.
Именно молодые люди в ноябре 1989 года стали инициаторами политического движения, которое впоследствии переросло в Бархатную революцию. Однако исторические корни этой даты уходят намного глубже, к середине ХХ века, пишет «Радио Прага».
Осень 1939 года была одной из самых страшных в истории Европы: разразилась Вторая мировая война. В ноябре начались преследования чешских студентов немецкими оккупантами: их хотели наказать за демонстрацию, проведенную 28 октября в честь годовщины образования Чехословакии, при подавлении которой девять человек получили ранения, двое вскоре скончались. Похороны студента Яна Оплетала, состоявшиеся 15 ноября, превратились в крупную антинацистскую демонстрацию. После этого имперский протектор Константин фон Нейрат распорядился закрыть высшие учебные заведения, более 1200 студентов были отправлены в концентрационный лагерь Заксенхаузен, а девять активистов 17 ноября были казнены.
Студенты за свободу
Во второй раз в истории Чехословакии студенты подверглись репрессиям со стороны власти 17 ноября 1989 года. В этот день в память жертв нацистской оккупации состоялась студенческая демонстрации, которая переросла в антикоммунистическую. Шествие направилось в центр Праги, где было жестоко разогнано полицией, пострадало 600 человек. Начались студенческие акции протеста, к которым, несмотря на угрозу расправы, присоединились многие организации и предприятия в Праге и других городах страны. Постепенно это движение переросло в «бархатную» революцию.
День борьбы за свободу и демократию, совпадающий с Международным днем студентов, подтверждает важную политическую роль студенчества в истории. В Чешской Республике этот праздник имеет особое значение: он символизирует конец коммунистической власти в Чехословакии.
Академическая среда того времени – жизнь студентов и педагогов
Доцент Франтишек Вргел – известный ученый и преподаватель, деятельность которого связана с тремя кафедрами Карлова университета: романистикой, русистикой и Институтом ибероамериканистики. По инициативе студентов, среди которых он пользуется большой популярностью, Франтишек Вргел стал заведующим Кафедры этнографии и фольклора. В интервью редакции «Радио Прага» он поделился своими воспоминаниями о событиях осени 1989 года, о настроениях в обществе в целом и, в частности, в академической среде.
— Настроение в академической среде в то время было вполне однозначным. В 1989 году я начал преподавать на кафедре этнологии (которая тогда же была переименована в Институт этнологии), но учить фактически было некого: все студенты были на улицах города, на демонстрациях. Главой кафедры был доцент Шаланда, который, конечно, был не особо доволен сложившейся ситуацией, но, как мне казалось, никто его недовольство всерьез не воспринимал.
Непосредственный эффект этих событий стал ощутим уже в начале декабря 1989 года, то есть практически сразу. Началась перестройка работы всего Философского факультета: вводились новые предметы, отменялись старые (из области марксизма-ленинизма), переименовывались многие кафедры – в том числе Кафедра этнологии стала Институтом этнологии. Декан Философского факультета решил преобразовать кафедры, созданные по советскому образцу, в самостоятельные институты, что отвечало скорее немецким традициям. Менялась и внутренняя система отдельных институтов и кафедр – например, в начале декабря 1989 года я был избран на пост заведующего кафедрой этнологии, и этот пост я занимал еще несколько десятков лет.
События в ноябре 1989 года действительно начались со студенческой демонстрации. Можно сказать, что именно молодежь стала движущей силой революции. Разделяли ли преподаватели настроения студентов?
— Я бы не сказал, что настроения были полярными. Хотя, конечно, старшее поколение всегда чуть более консервативно. Но мы тогда ведь и не были «старшим поколением», в моем окружении были люди около сорока лет. Хотя, конечно, были и те, кому чрезмерное вольнодумство претило. Например, доцент Ирэна Штепанова возмущалась тем, что студенты в то время могли безнаказанно освистать преподавателя. Но таких инцидентов практически не случалось.
Разумеется, студенты проявляли особую активность – например, доктор Ярослав Скупник, который в те годы был студентом, участвовал в политических акциях, организованных студенчеством. Они много ездили в провинцию, на какие-то заводы, в муниципальные центры небольших городов и рассказывали местным жителям, что такое Бархатная революция и чего можно ждать от нового государственного уклада.
Активно менялась и внутренняя система в университете. Окончательно отменили предметы вроде «Основ марксизма-ленинизма», из обязательной литературы по всем специальностям были вычеркнуты коммунистические трактаты. Конечно, их и до этого никто не читал, да и преподаватели на эту тему обычно вопросов не задавали, хотя в официальных списках до ноября 1989 года эти книги еще числились. Настроения в стране начали меняться задолго до этого, ситуация созревала и к ноябрю практически «созрела». К примеру, заключительные госэкзамены в те годы содержали вопросы по марксизму-ленинизму, но, например, на кафедре этнологии доцент Пеликанова, которая состояла в комиссии, давно на эту тему вопросов не задавала. И это касалось не только этнологии: насколько мне известно, на многих кафедрах Философского факультета ситуация была подобной.
Когда в 90-х годах к нам по приглашению стал приезжать профессор Леопольд Поспишил, который в 1948 году был вынужден эмигрировать в США, где работал и преподавал антропологию и этнологию в Йельском университете, то в своих лекциях он часто упоминал работы Маркса, потому что специализировался на антропологии права. Но здесь это никому не было интересно.
На протяжении многих лет в партийных документах «прогрессивная» наука стран социализма программно противопоставлялась «буржуазной» западной науке, международные вузовские контакты не поощрялись. И налаживание этих нарушенных идеологическим противостоянием связей стало одной из задач послереволюционного времени.
— Ситуация менялась стремительно. Официально я вошел в должность в январе 1990 года. И тут важно помнить: одним из главных пунктов всей этой студенческой кампании были также изменения в области связей с заграничными вузами и учеными. Во-первых, к нам стали приезжать чешские ученые-эмигранты (профессор Зденек Салзманн, профессор Леопольд Поспишил). Во-вторых, полностью была переработана учебная программа, этим мы занимались совместно с доктором Яном Паргачем. Нашей целью было создание тримодальности специализации, разделение на мировую этнологию, этнографию Чешских земель и фольклористику, а также классификация мировой этнологии по отдельным областям (Средняя Азия, Южная Америка и т. д.). Все это создавалось очень быстро: мы начали разработку программы в ноябре, а с летнего семестра (т. е. приблизительно с февраля) обучение уже шло по новой программе и все было по-другому.
Молодые люди и студенчество часто бывают революционно настроены: они полны идеалов и надежд, не столь подвержены скепсису, как представители старшего поколения. Так каково же было общее настроение в обществе в ноябре 1989 года? Верили ли люди в то, что перемены возможны? Ведь однажды в Чехословакии уже пытались изменить систему и создать «социализм с человеческим лицом», и обернулось это вводом войск стран Варшавского договора…
— В 1968 году я проходил обязательную воинскую службу. У нас тогда было чуть больше доступа к западным информационным источникам. И мы чувствовали, что ничего не получится, что Москва (ну, или страны Варшавского договора) такого не допустит. Но в 1989 году ситуация была совершенно иной. И настроение в обществе было более единодушным. Думаю, подавляющее большинство людей было уверено в том, что все изменится. Это происходило постепенно: нельзя сказать, что в течение одного дня (даже непосредственно 17 ноября) все мгновенно изменилось, ничего подобного. Не забывайте, что хотя демонстрация на Национальном проспекте действительно была грубо разогнана службами национальной безопасности StB, но это и в сравнение не идет с тем, что было раньше. Однако общество уже дошло до той ступени, что эта ситуация воспринималась как непростительная – и разгон демонстрантов, и смерть одного студента (хотя мне кажется, что тут не было продуманного плана: возможно, это было случайностью или, напротив, провокацией со стороны StB).
Так что по сравнению с 1968 годом возможность перемен в 1989-м воспринималось как что-то вполне реальное. Эти изменения назревали в обществе, а не были поданы сверху, не были придуманы правительством. Потребность в них ощущалась во всем обществе, и общество воспринимало их весьма единодушно. Было ясно, что изменения будут вводиться постепенно, но они будут победными. И все вокруг это подтверждало.
Новости и события в Беларуси и мире.
Пресс-центр [email protected]