Феномен Людмилы Алексеевой, или как соломинки ломают спины верблюдам.
8 декабря в клинической больнице №15 умерла председатель Московской хельсинкской группы, правозащитница Людмила Алексеева. Ей был 91 год. Генеральный секретарь Совета Европы Турбьорн Ягланд назвал Людмилу Алексееву «мировым матриархом правозащитников, великой русской и великим европейцем».
Год назад Людмила Михайловна Алексеева сказала в интервью «Ъ», что поведение правителей зависит от граждан: «Если они плохо себя ведут, то мы виноваты в этом больше, чем они. Любой из нас, попади на их место, станет вести себя не так, как положено. Они в какой-то мере сами жертвы того, что у нас нет сильного гражданского общества».
Это кажется банальным переложением пары страниц из учебника политологии. Но в то же время это очень важные слова, которые Людмила Алексеева не уставала повторять в течение всей своей долгой правозащитной жизни, начавшейся в 1965 году, когда никому и в голову не могло прийти, что возможен мир, в котором нет Советского Союза.
В 1974 году КГБ предупредил ее о возможном аресте за антисоветскую деятельность. На этом этапе антисоветская деятельность сводилась главным образом к тому, чтобы рассказывать всем, кого это интересовало, как на самом деле, за рамками сопровождаемых овацией официальных отчетов обстоят дела в стране. В 1977 году Людмиле Алексеевой под угрозой тюрьмы пришлось уехать из СССР. Эмиграция растянулась на 13 лет.
В 2012 году, спустя больше 20 лет после возвращения Людмилы Алексеевой в Россию, депутат российской Государственной Думы Ирина Яровая обвинила ее в том, что она служит интересам Америки: «Принесла присягу на верность Соединенным Штатам, полностью отреклась от России и обязалась даже с оружием в руках сражаться только на стороне США». За этим обвинением как-то потерялась причина, заставившая правозащитницу, уже немолодую на тот момент женщину, уехать из страны и искать убежища за границей.
Сама Людмила Алексеева несколько раз не без сочувствия отмечала, что устройством общества и политической системы, вопросами общего блага, справедливости и правопорядка, вообще говоря, интересуются сравнительно немногие люди — причем не только в советской или постсоветской России.
Среди тех, кому деятельность Людмилы Алексеевой была небезразлична, больше было, кажется, тех, кого она раздражала.
В организованном президентской администрацией молодежном лагере фотография Людмилы Алексеевой украшала стенд под заголовком «Здесь вам не рады». Не рады были ей полицейские во время продолжавшихся несколько лет акций «Стратегии 31» (в поддержку свободы собраний) — настолько, что раз за разом крутили руки маленькой седой женщине, таща ее в автобус. В 2010 году она привезла цветы на метро «Парк Культуры» в память о погибших во время совершенного там террористического акта — и некто Константин Переверзев нашел возможность ударить 83-летнюю Алексееву. Переверзев получил за это год лишения свободы условно. Хотя сама глава Московской Хельсинской группы несколько раз говорила, что в современной России правозащитникам работается легче, чем в Советском Союзе, и старалась видеть в этом знак правильности пути, по которому двигались страна и ее граждане. В самой символической совокупности таких происшествий, цитат и деталей было что-то безнадежное.
Возможно, самое безнадежное в этой безнадежности — распространившаяся в обществе как огонь по лесу привычка к самой примитивной атрибуции: «Правозащитник? Все ясно».
Эта «ясность» может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус. Но и в том, и в другом случае это упрощение. И в том, и в другом случае останется, например, за скобками, как не вписывающееся в шаблон, письмо российских правозащитников западным правительствам, написанное накануне вторжения в Ирак в 2003 году, о том, что такое вторжение недопустимо. И еще десятки, сотни ситуаций, которые сокрушили бы шаблоны — если бы кто-то был готов время от времени выглядывать за их рамки.
Ей, конечно, не нравились упрощения. Но с какого-то момента, возможно, с начала 2000-х годов, когда Кремль определил Людмилу Алексееву как одно из контактных лиц не слишком понятного для него правозащитного сообщества, она действительно стала символом. Те, кто принимал решение о включении Алексеевой в президентскую комиссию, а затем президентский Совет по правам человека, скорее всего, делали это, не особенно вникая в детали, но понимая символическое значение ее фигуры. В 2012 году она вышла из Совета, заявив о несогласии с принципом его формирования, и эта утрата, кажется, осталась недооценена. В 2018 году она готовилась снова начать работать в Совете.
8 декабря 2018 года вся Россия лишилась одного из своих очень важных символов. Этот символ многих в России раздражал, но его существование очень много значило для того, как выглядит наша страна — и изнутри, и снаружи. Сама по себе Людмила Алексеева уже едва ли могла повлиять на российскую внутреннюю политику и российские отношения с миром — и все же она влияла. И эта утрата будет заметна в наши времена соломинок, ломающих спины верблюдам.
Иван Сухов, «Коммерсантъ»